Раскаяние

***

— Останься со мной пожалуйста, — Серёжа просит вымученно, умоляюще, особо ни на что не надеясь. Он не вправе просить. Не после того что сделал. Но Волков остаётся. Заселяется в отдельную комнату в серёжиной квартире, готовит для двоих, помогает с уборкой и следит за его состоянием. Ничего больше. Строгое соблюдение личных границ, сухие разговоры и редкие ужины вместе. Серёжа убеждает себя в том, что этого достаточно. Что он это заслужил. Он чувствует себя долбаным эгоистом, но никак не может отделаться от мнимого спокойствия когда просто знает, что Олег рядом — живёт с ним под одной крышей. Серёжу мучают кошмары. И каждый раз просыпаясь в слезах, он лихорадочно ведет по пустой стороне кровати надеясь кого-то нащупать. Не выходит. Там нет н и к о г о. Этот кто-то спит в соседней комнате из чувства собственного долга. И от этого ещё отвратительней. Разумовский медленно сползает с кровати и нерешительно в полутьме бредёт к волковой комнате. Сильно жмурится, чувствует как подрагивают брови и веки, как к горлу снова накатывает ком и как хочется заплакать, но почему то не получается. Щелчок. Серёжа внутрь спальни не заходит, стоит как вкопанный в проходе пытаясь разглядеть Волкова в полутьме. Он не спит. Проснулся от скрипа двери, рефлекторно схватившись за пистолет под подушкой и не двигается. Свет проникает в комнату еле-еле, слегка освещая спину Олега. Он всё ещё притворяется спящим, пытается подавить накатившую тревогу бьющую по вискам и дышать старается размеренно. Дурное воображение и сбивающиеся в сгустки мысли вновь рисую какие-то страшные события. Обволакивают вязким коконом, заглушая и так оглушающую тишину вокруг. Простил же ведь. Давно простил. Старается жить дальше, даже остался с ним рядом, но страх спустя столько времени всё равно не отпускает. Волков жмурится, пытаясь отогнать навязчивые мысли прочь, сжимая сильнее кулак. Неправильно это всё. Каждый день находиться с ним рядом, понимая, что как раньше уже не будет, но всё равно видеть в этих мутных голубых глазах т о г о Серёжу и забываться. Забывать всю ту боль что пришлось пережить, прощать, но всё равно рассыпаться от навязчивого страха, что течёт по венам от призраков прошлого и каждого громкого звука. Невыносимо то ли от своей беспомощности, то ли от этого раздражающего, вечно пугливого, бледного лица из-за которого сердце пропускает удар и оседает где-то в желудке. Забудь забудь забудь. Волков сильнее сводит челюсть, вбирая воздух поглубже в лёгкие. В реальность возвращает глухой звук падающего на колени Серёжи прямо в пороге. Всё ощущается чертовски странно. Словно дурной сон бьющий по самому больному. Разумовский сильнее поджимает губы, кусает их изнутри от подступающей истерики. Сжимает пальцы на краях футболки и глаз с них не поднимает. Совестно. Каждый раз. Он хочет о чём-то думать, забить мысли хоть каким-то монологом, чтобы отвлечься, но в голове пусто. Мир вокруг сужается до маленькой комнаты с двумя близкими людьми с огромными ранами друг от друга, которые уже, кажется, никогда не затянуться. — Я ужасен, — вырываеться из Серёжи неожиданно, разрывая густую тишину. Он поначалу даже сам не осознаёт, что начал говорить вслух, но остановиться уже не получается. — Я перед тобой в неоплатном долгу и без малейшего шанса на прощение… Я отвратителен. Нет, правда. Обезображен до мозга костей. И мне даже как-то плевать на это бы было, если бы не ты. Мы обещали всегда оберегать друг друга, а я даже от себя защитить не смог. И я, признаюсь честно, думаю о… о, — мелкие всхлипы нарастают, слезы сдержать не удаётся, из-за чего они медленно начинают стекать по впалым щекам, и ком в горле уже не просто мешает дышать, а колющими осколками врезается куда-то под челюсть. — О том как омерзительно тебе рядом со мной, как, — всхлип, — как избегаешь прикосновений, как тебя иногда лихорадит от моего голоса. Я ведь вижу, вижу как тебе до ужаса страшно от громких звуков, как брови ломаются от боли ноющих шрамов и ничего не могу с этим поделать, ведь ты к себе не подпускаешь. А я ведь искренне хочу хоть как-то облегчить тебе жизнь со мной. Потому что люблю тебя. Потому что всё ещё не готов отпустить тебя… Боже я такой эгоист, — Олега ведёт от этих слов, внутри всё сжимается, а на глаза опускается пелена слёз готовых вот-вот собраться в уголок глаз и скатиться на подушку. — Волче, я не могу, не могу так больше. Пожалуйста прости меня, прости. Я уйду если ты попросишь, всё что захочешь сделаю, правда правда. Можешь срываться на мне, кричать на меня, всё что угодно, только бы не слышать гнетущую тишину вокруг. Я больше не выдержу твоего холодного взгляда и сухих речей. Прошу тебя… — слёзы захлёстывают так, что говорить трудно, но Серёжа продолжает. Падает на пол, словно в ноги кланяется, и ползёт в бреду внутрь комнаты цепляясь за тумбочку у кровати словно за спасательный круг. Бьётся в тихой истерике, потому что неимоверно устал. Плакать хочется до жути и успокоить себя никак не получается, только невесомо биться головой куда-то и руки до побелевших костяшек и кровавых полумесяцев на ладони сжимать. Счёт времени пропадает. Слёзы сменяются полнейшим опустошением и усталостью. Разумовский, забившись в угол между стеной и тумбой, как загнанный зверь, опирается лбом о деревянную стенку. Сил нет, мыслей тоже. Он плавает в вакууме, не замечая как засыпает прямо там, изнеможённый и отчаявшийся, забывая, что сидит в комнате совсем не у себя. Олег всё слышал. Каждое слово и всхлип, умирая с каждым новым немым криком. И винит себя до жути, что довёл его, что совершенно не хотел знать, о чём он думал всё это время. Дожили. Загнали себя угрызениями и обидами, не решаясь поговорить, объясниться, теряя время в гнетущем существовании рядом друг с другом, цепляясь за прошлое. Это надо прекращать. Олег тихо встаёт с кровати, осторожно шагая к тумбе, чтобы спрятать ствол, и натыкается на Серёжу. Он спит, кажется, крепко, обняв себя за плечи. Исхудавший, бледный, с потухшей копной медных волос и выцветшими веснушками. Как же долго Волков не смотрел на него вот так. Полностью, целиком, видя каждую частичку давно знакомую, а не размытое пятно, словно это незнакомец с улицы. Олег тянет к нему руку, на мгновение осекая себя, но всё равно неспешно ведёт по волосам, убирая пряди с лица за ухо, проводит большим пальцем по линии лица и смотрит на него так трепетно и обеспокоено, что губы поджимаются от волнения. — Родной мой. Серёжа… — шепчет это тихо и понимает. Любит. Всё ещё любит. Горячо, до быстрого пульса и нехватки воздуха. Забывает, что организм может бить тревогу и про ноющие шрамы. Это не важно. Больше нет. Волков поднимает его аккуратно, прижимает к себе, чтобы хоть немного утолить тактильный голод, и укладывает на кровать. Хочется лечь рядом, но нельзя, не сейчас, слишком рано и тяжело. Олег выходит из комнаты, прикрывает дверь и бредёт на кухню. На электронных часах цифры освещают без двадцати шесть, а сна не в одном глазу. Волков ставит чайник, заваривает кофе покрепче и уходит на балкон, прихватив с собою пачку сигарет с верхней полки — заначка, о которой Серёжа не знает, все остальные он украдкой перепрятывает или выкидывает. Олег вспоминает об этом закуривая сигарету и тихо усмехается. Заботится. А он и не смотрел с этой стороны, только раздражался больше, когда целые пачки резко оставались с парочкой сигарет. Это же была целая, Волков перед тем, как прикурить одну, перевернул первую палочку фильтром вниз. Глупая примета из детства, что перевёрнутая сигарета несёт удачу и исполняет желание, никогда не испытывалась, но почему-то сейчас захотелось в это поверить. Курит Олег долго, сменяя сигареты три, думает о том, как заговорить с Разумовским, что заставило его остаться, что он хочет делать теперь. И в мыслях это намного проще. В мыслях Разумовский всё ещё тот влюблённый мальчишка, жаждущий признания и уверенный в себе студент, лучший из лучших. Но прошло слишком много времени. Он и сам изменился. Теперь строить какие-то доверительные отношения придётся совершенно другим, новым, Олегу и Серёже. Но теперь почему-то это не пугает. Серёжа просыпается ближе к десяти, устало тянется на кровати, а потом резко вскакивает и осматривается вокруг. Ошарашенно бегает по комнате взглядом, не до конца понимая что он тут делает. — Нет нет нет, — Разумовский хватается за волосы, жмурится, вспоминая ночной кошмар и истерику. Ничего нового, но что он делает в комнате Олега, да ещё и в его кровати, вспомнить не может. — Соберись, Серёж, соберись, одежда на мне, Олега рядом нету… О нет, только не это! Он ушёл?.. — смотрит на стол, на открытый шкаф, его вещи всё ещё там. Он облегченно выдыхает и неохотно ставит босые стопы на пол. Выйти страшно, но нужно. Извинится перед ним, скажет, что такого больше не повториться и спрячется подальше, чтобы не маячить перед глазами. Серёжа выходит, оглядываясь по сторонам, слышит шум на кухне и идёт туда несмело. Мнётся в проходе, завидев Волкова у плиты, и рефлекторно поджимает губы. — Доброе утро, — голос у Олега сиплый, тихий, но ощущается как-то слишком тепло. Серёжа в ответ только робко кивает и садится на диванчик у стола. Смотрит неуверенно, тянет в раздумьях и боится начать говорить. — О…Олег, я…- голос предательски оседает на начале слова, но договорить всё равно не успевает. — Не нужно, — Волков разворачивается, ставит чашку чая на стол, продвигая к парню, и садиться рядом на стул слегка покачивая головой. — Не кори себя. Я остался только потому что простил. Но мне всё ещё сложно, ты подорвал моё доверие, Серёж. И восстановить его будет сложно, — Разумовский смотрит на него виновато, отводит взгляд и прячется за волосами, но стоит Олегу продолжить, как сердце трепещет как-то подругому. — Но я хочу, что мы сделали это вместе, — он берёт его руку, теребящую край футболки, в свою и смотрит так спокойно, что дрожь немного утихает. — Я хочу узнать тебя заново, позволить снова поверить тебе. Нам обоим это нужно. Но это будет в последний раз, Серый. Потеряешь моё доверие снова и я уже не смогу остаться, слышишь? Тишина. В этот момент что-то неимоверно тяжёлое и гнитущее рушится. На душе от чего-то становится так легко и спокойно, что слёзы сами скапливаются в прозрачные бусины и скатываются по щекам. — Хей, ты чего?.. — Олег поднимает его лицо, вытирает большим пальцем дорожки от слёз и притягивает к себе на плечо за макушку, — Иди сюда. Ну, не плачь, я рядом, — он гладит вздымающуюся спину шикорой ладонью и льнёт к волосам, зарываясь в любимую рыжину совсем немного, лишь бы почувствовать родной запах. — Спасибо… — Разумовский хватается за серую майку, пачкает плечо Олега в слезах и тихо шепчет: — Я обещаю, обещаю. Олег верит, сидит с ним в объятьях и чувствует, что сейчас, впервые за долгое время, всё правильно.