После очередного просмотра «Хорошо быть тихоней», ты тихо прошептала мне:
— Напиши историю о нас.
— Зачем? — спросил я, заглядывая в твои бездонные глаза.
А ты, тепло улыбнувшись, положила свою вечно холодную ладонь на мою щёку и произнесла ещё тише, почти на грани слышимости:
— Чтобы мы всегда были вместе.
Тогда я не понял, насколько это было важно для тебя.
Хоть это и была история о нас, я не знал с чего начать. Мне хотелось так много рассказать о тебе и своей любви к тебе, но слова никак не складывались между собой. Мой гарвардский диплом и все знания, что я получил за годы учёбы, оказались для меня бесполезными. Потому что все привычные для нас шаблоны рушились, если дело касалось тебя.
Ты невероятная и единственная, ни на кого не похожая.
Я слушал твои пластинки, что заняли весь шкаф, когда пытался писать историю.
Я пересматривал твои кассеты на видеопроигрывателе, когда пытался вспомнить твой образ.
Я пересматривал твой альбом с полароидными снимками, когда пытался почувствовать тебя вновь.
В век высоких технологий, когда всё производится и потребляется в цифровом виде, ты предпочитала то, что можно было потрогать.
— Так я могу лучше прочувствовать всё это. Через прикосновения это становится намного значимее, — так ты отвечала всегда, на мой вопрос о том, зачем ты хранишь так много вещей.
И улыбалась такой же игривой улыбкой, как и ручные фарфоровые куклы, которые ты каждый раз приносила с какого-то кружка рукоделия.
Теперь мне кажется, что ты делала всё это специально, чтобы я всегда был ближе к тебе. Даже если тебя теперь нет.
Всё начиналось постепенно. Ты чаще стала уставать, просыпалась с головными болями и тошнота преследовала почти каждое утро. На мои вопросы о твоём самочувствии, отвечала, что это просто из-за перенапряжения на работе, что просто съела «что-то не то». А потом тебе стало сложнее контролировать движения. Начались проблемы с координацией, из-за чего ты часто ударялась о дверные проёмы.
Ты перестала заниматься рукоделием, потому что «потеряла интерес» и «сейчас не до этого», что поражало меня и вводило в настоящий ступор, ведь на это время у тебя находилось всегда.
Позже я узнал: это из-за начавшихся проблем с мелкой моторикой.
Однажды, мне всё же удалось уговорить тебя сходить к врачу. Я уже собирался войти с тобой в кабинет, как ты остановила меня у двери, и со страхом и мольбой в глазах, попросила остаться в коридоре.
— В чём дело? — спросил я тогда.
— Либо я иду туда одна, либо мы уходим отсюда, — ответила ты, сжимая мою руку.
Мне пришлось согласиться, и когда за тобой закрылась дверь кабинета, я лишь надеялся на то, что ты мне всё расскажешь после. У нас никогда не было секретов друг от друга. До этого момента.
Тебе назначили анализы и МРТ головного мозга. Мне казалось всё это лишним, раз доктор сказал, что у тебя простое переутомление на фоне стресса. На своё недоумение я получал лишь:
— Просто так надо. На всякий случай.
Однажды ты забыла свои таблетки и рецепт на столике в ванной. В последнее время, ты стала чаще забывать и путать слова. В графе диагноз стоял код из международной классификации болезней. Я очень далёк от медицины, но сердце тогда болезненно сжалось, предчувствуя что-то странное.
МКБ-10: C71.5
Долгие поиски информации в интернете, а потом долгие слёзы, из-за которых опухли мои глаза. Я отказывался верить в то, что этот диагноз поставлен тебе, хоть рецепт именной. Вернувшись тогда с работы, ты застала меня сидящим на полу в гостиной. Рядом лежал ноутбук с погасшим экраном и этот злосчастный клочок бумаги. По моим заплаканным глазам тебе всё стало понятно: секрет, что был единственным между нами, раскрыт. И лишь самая грустная улыбка была твоей реакцией. Не плакала ты уже давно.
Есть одна теория, принадлежащая психологу Элизабет Кюблер-Росс, о которой я узнал совсем недавно, после всего, что случилось, пытаясь понять себя. В ней говорится о пяти стадиях принятия горя: отрицание, гнев, торг, депрессия, смирение.
Я проходил сквозь них и это были сложные времена, как для меня, так и для тебя.
Отрицание.
Отказываясь верить в горькую правду и новую реальность, что мне предстали, я начал подвергать сомнению абсолютно всё. Я не верил врачам, что тебя лечили и к которым после тебя водил. Не верил результатам анализов, и платил огромные деньги за «непредвзятую» экспертизу. За всем этим, не увидев того, что тебе становилось хуже, пока я просто эгоистично потакал своему психологическому механизму защиты. Я долго просил у тебя прощения, после получения очередного результата с подтверждением. А ты лишь улыбалась понимающе и зарывалась своими, вечно холодными, пальцами в мои волосы, успокаивающе массируя. Тогда мне стало казаться, что я не был достоин такого человека, как ты. Но ты протестующее шипела на меня и шептала всегда, что я — самое лучшее, что случилось в твоей жизни, и что это тебе посчастливился золотой билет, забрав меня у кого-то другого.
Гнев.
Ко мне стали чаще приходить нервные срывы. Я раздражался по любому поводу и «без», срываясь на своих коллегах. Нервное напряжение росло внутри меня, как снежный ком, и я становился похожим на бомбу с часовым механизмом. Мне казалось, что жизнь рушится, и мне не под силу это исправить. Я действительно не мог изменить многое, в частности — твою болезнь. Из-за этого чувство беспомощности охватывало меня с головой, а непринятие этого факта выплёскивалось в праведный гнев на окружающих и Вселенную.
Почему именно ты?
За что тебе дано такое испытание?
Почему Вселенная решила, что ты должна страдать?
Почему ты, а не я?
Из-за болезни тебе стало сложнее выполнять некоторые повседневные дела. С работы пришлось уйти, и всё время ты проводила дома, читая или смотря фильмы. Твои любимые занятия рукоделием стали боле тебе недоступны.
Однажды мы готовили ужин. Я был на взводе после работы, но старался этого не показывать. Твои руки тебя стали плохо слушаться, и мне нужно было следить за тем, как ты готовишь салат. Я был очень насторожен, когда ты бралась за нож, поэтому старался как можно быстрее забирать его и нарезать всё самостоятельно. Ты отнекивалась и говорила, что могла бы сделать это и сама, а после моих протестов грустно улыбалась.
Мне пришлось отвлечься на телефонный звонок и отойти в гостиную, чтобы вновь обсудить рабочие моменты. Услышав твой негромкий вскрик с кухни, во мне всё замерло. Бросив трубку, я поспешил вернуться и увидел кровь на твоей руке. Ты решила очистить яблоко от кожуры, но порезала ладонь около большого пальца — самую нежную часть. Порез был не настолько глубоким, каким казался на первый взгляд, и нужно было его просто обработать и заклеить пластырем, а потом и поцеловать для верности, чтобы быстрее зажил. Поцеловать и обнять тебя, чтобы успокоить. Но я так не сделал.
Кажется, моё беспокойство за тебя достигло своего пика вместе с напряжением — разговор с начальником стал рубильником во внутреннем механизме, позволяя взорваться, погубив и себя и тебя.
Я всё ещё чувствую вину за то, что наорал на тебя, за то, что сорвался, хотя прекрасно знал, что тебе намного тяжелее, чем мне. Я прокручиваю этот момент очень часто, и не смотря на то, сколько просил прощения после, я готов просить его до сих пор.
Закрывая глаза, мне удаётся вспомнить твоё лицо тогда и глаза, полные слёз обиды и страха. Незаметно по моим щекам тоже пробежали солёные дорожки. Мы стояли, плачущие, и смотрели друг на друга, как делали это сотни тысяч раз, но впервые так, словно окончательно обнажая наши души.
Упав на колени, я отчаянно цеплялся за тебя и молил о прощении, захлёбываясь слезами ожидаемо подступившей истерики. Во мне в одно мгновение бушевало столько эмоций, что, казалось, меня разорвёт изнутри. И когда силы быстро иссякли, а слёзы перестали щипать глаза, я почувствовал твои холодные пальцы, что вновь вплелись в мои волосы.
Наверное, подними я тогда голову и взгляни на твоё лицо, то вновь увидел бы понимающую улыбку, но обрамленную слезами.
После того случая, на моём столе появились успокоительные, которые часто водились в твоей аптечке. Даже когда было плохо тебе, ты продолжала заботиться обо мне.
Торг.
Теория Кюблер-Росс — это не точная карта того, как человек проходит своё горе. Каждый человек отличен от другого, и у каждого свой путь к принятию.
Мой торг с самим собой и окружающими был не долог. Все мои порывы договориться с медициной и найти компромисс, были остановлены тобой.
— Милый мой, — шептала ты мне в шею, обнимая. — Дорогой мой. Ты же знаешь, что ничего нет. Ничто не поможет. Пожалуйста, хватит этих поисков. Остановись.
— Но мы же ещё не всё попробовали, — прошептал я в ответ, стискивая сильнее в своих объятиях. — Возможно, есть ещё шанс. Экспериментальные препараты…
— Пожалуйста, — отчаянный шёпот прервал меня. — Ради меня…
— Я не могу потерять тебя…
— Не мучай меня и себя. Оставь нам покой.
И я сдался, не пытаясь больше искать компромиссы в научных статьях, тратя силы и сон. Принять то, что вариантов больше нет, было невероятно сложно. Но ради тебя, внемля твоей просьбе, старался, просто находясь рядом и давая, хоть и не надолго, покой тебе и себе.
Депрессия.
Кюблер-Росс говорила, что депрессия бывает двух видов. Но мне понравилась формулировка — «подготовительная скорбь».
Я старался быть сильным за нас двоих. Улыбался тебе постоянно, заботился, как мог. Перевёлся на удалённую работу, чтобы постоянно быть рядом. Слушал твои рассказы тихим шёпотом; включал твои любимые фильмы; ставил пластинки, заслушанные до дыр. Я впитывал всё от тебя, как губка, в глубине души понимая, что в будущем у меня этого не будет. Все свои переживания и осознание неизбежного конца держал внутри. Всё чаще молчал с задумчивым видом, запоминая твоё лицо, твои маленькие, давно изученные привычки.
В моменты, когда ужасная тоска по будущему охватывала меня с головой, я запирался в ванной и тихо плакал под шум воды, тщательно скрывая это. Но легче не становилось.
Было больно видеть твои обеспокоенные глаза, когда ты встречала меня после моих тихих истерик с разбитой улыбкой на лице. На все вопросы о моём состоянии отвечал, что всё в порядке, закапываясь ещё глубже.
— Сокки, — позвала ты меня однажды, когда наблюдала за тем, как я вырезал снежинки. Рождество и Новый год подошли незаметно за всей суетой.
— Что? — спросил, не отвлекаясь.
— Мне… — запнулась, подбирая или же вспоминая слова. — Мне страшно, — я застыл, так и не дорезав бумажку, и уставился стеклянным взглядом в стол, а ты продолжила: — Страшно не умереть, а оставить тебя одного. Ты же сам понимаешь, что мне осталось недо-.
— Не надо, пожалуйста — мне пришлось оборвать тебя и зажмурить глаза, чтобы эти страшные слова не обрели форму.
Мне казалось, если это не произносить вслух, то дней для нас двоих останется больше. Но на самом деле, я просто спрятался в свою скорлупу, куда не попадал свет реальности. Оградился от того, что происходило с тобой, предпочитая купаться в своей боли, не замечая, как ты увядала на глазах.
На меня обрушилось осознание того, что уже больше месяца ты не вставала с кресла-каталки, на которую не могла даже самостоятельно сесть. Что ты перестала разговаривать, потому что забывалась и путалась в словах, а иногда даже забывала, что произошло полчаса назад.
Открыв глаза, спустя долгие минуты, я посмотрел на тебя, замечая как ты изменилась внешне. Как цвет твоей кожи потерял своё сияние и здоровый тон. Как в твоих глазах всё больше проглядывалась неосознанность.
Ты ничего не делала, для тебя трудно было даже ложку держать, а о других аспектах ухаживания за тобой не хочется вспоминать, потому что это было тягостнее больше для тебя, а не меня. Осознавать то, насколько ты стал зависим от другого человека, что даже не в состоянии почистить самостоятельно зубы. Как много тебе пришлось пережить и осмыслить в себе, чтобы принять это?
Тогда я заплакал впервые за долгое время в твоём присутствии, давая волю всему, что накопилось. Ты снова улыбалась понимающе, будто ты действительно всё понимаешь. Будто твой мозг не съедала страшная болезнь, и ты была прежним человеком.
В тот предрождественский день ко мне пришло смирение.
***
Chord Overstreet - Hold On
После празднования Нового года, твоё состояние резко ухудшилось. Врачи говорили, что
это случится скоро, и что лучше тебя положить в больницу, чтобы круглосуточно наблюдать. Ты даже не поняла, что тебя увозят из дома и что это был твой последний день в стенах нашего обители.
Врачи делали, что могли, чтобы тебе было не больно. Это милосердно с их стороны — дать тебе просто отдохнуть. Я круглосуточно находился в палате. Доктор даже разрешил занять соседнюю койку, чтобы не мотаться на ночь домой, понимая, что времени очень мало. Родные тоже приходили тебя навещать, приносили вещи для меня, и плакали от понимания, что ты их даже не узнаёшь.
В
тот день я лежал с тобой на кровати и обнимал одной рукой, как делал это всегда, читая твои любимые книги вслух. Я не помню всего произошедшего (спасибо моей психике, что помогла забыть), но страшный, булькающий звук, когда ты начала закашливаться, до сих пор стоит в ушах. Мой истошный крик, с просьбой подойти врача, кажется, испугал всех, кто был в коридоре. На крик прибежали медсёстры и врач. В палату меня не пустили, и я сидел на стуле в коридоре, зажав уши и пытаясь своими всхлипами заглушить твои последние звуки, что всё ещё мне мерещились.
Через несколько минут кто-то вышел из палаты, остановившись рядом. Тяжёлая ладонь легла мне на плечо, некрепко сжимая.
— Мы сообщим родственникам, — произнёс доктор и отошёл.
Стук его каблуков по кафелю, которым был застелен пол коридора, резонировал со стуком моего сердца. Неимоверная боль от груди расползалась по всему телу, и я плакал, и плакал, до тех пор, пока ко мне не подошла медсестра, давая успокоительное.
Я не видел его лица, когда он сказал это. Его голос был спокоен, но пропитан грустью. Как часто ему приходилось сообщать о подобно?
Всё последующее время для меня прошло как в тумане. Я не помню ничего, кроме слов сожалений и мысли о том, как ты прекрасна, прежде чем крышка гроба закрылась.
Оказывается, что пока у тебя ещё была возможность писать, ты отправила письмо родителям с просьбой не хоронить тебя, закапывая в землю, и не оставлять прах в колумбарие, а развеять его на горе Ассинибойн, что находится в Канаде. Ты всегда говорила, что предпочитаешь горы морю, потому что казалось, что взобравшись на одну из них, можно достать до неба. Был даже целый список гор, которые ты хотела однажды посетить со мной. И Ассинибойн была одной из первых в нём.
Теперь мне кажется, что возможно, ты продумала это всё заранее. Ты знала, что твою последнюю просьбу я не смею не выполнить. Не смотря на боль, что засела в моей груди и нежелание больше с кем-либо общаться, я нашёл силы, чтобы отправиться в первое и последнее для тебя путешествие. Я не знал, что стоя у озера, которое находилось у подножия горы, и смотря на всю эту красоту, мне удастся наконец вздохнуть полной грудью, ощущая приятную свежесть. Развевая прах, я пообещал, что продолжу жить дальше за нас двоих.
Ты продолжала заботиться обо мне, даже когда тебя рядом нет.
***
Психолог Дэвид Кесслер с согласия родных Кюблер-Росс добавил к пяти стадиям принятия шестую:
понимание того, что всё, что делается, имеет смысл.
Есть множество путей, чтобы прийти к этому понимаю. Может пройти не один год, прежде чем это осознаешь. И если честно, мне до сих пор кажется, что я не нашёл это.
Единственное, что я понимаю сейчас — это то, как люди перестали говорить о своих чувствах, скрывая их и думая, что сказать «я люблю тебя» или «спасибо» ещё представится возможность. Но что, если следующего шанса, чтобы их выразить, может и не случиться? Человеческая жизнь быстротечна. И сколько бы нам не было отведено времени, не стоит тратить его на тоску, переживание и внутреннюю боль.
За всей суетой и попытками тебя вылечить я забыл самое главное — любить тебя и говорить об этом каждый день.
Стоит почаще говорить
своему человеку, что вы его любите.
Друзьям — о том, что вы рады вашей дружбе.
Людям, которые вас поддерживали неоднократно — слова благодарности, и оказывать ответную помощь. Стоит жить настоящим, не заглядывая в прошлое или не строя грандиозные планы на будущее, которые могут не сбыться.
И если вы потеряли близкого человека, стоит перестать жить в сожалениях, о том, что сказал или, наоборот, не успели.
И я постараюсь это сделать.
***
Ты просила написать историю о нас, где мы бы всегда были вместе. И, возможно, ты надеялась на какой-нибудь роман, как те, что ты любишь. История со счастливым концом и «жили долго и счастливо».
Но мне не нужна никакая история, создающая сладкую ложь и облачную реальность. Ты всегда будешь в моём сердце; вещах, окружающих меня; песнях и фильмах. Ты вокруг меня и внутри. Поэтому я до сих пор чувствую, что мы вместе и так будет всегда. Воспоминания о тебе и чувства не угаснут, покуда я всё ещё жив.
А эта история — моя исповедь в которой столкнулись жизнь, смерть, любовь и смирение.
