Einmal in Wien

В роскошных апартаментах Хофбурга царило всеобщее радостное оживление. Фрейлины властительной императрицы — как умудрённые жизнью почтенные дамы, так и юные пригожие аристократки — окружили белокурого мальчика, сидевшего на коленях матери, с мягкой улыбкой внимавшей их восторженным восклицаниям. — Прелестное создание! — Он точно ангелочек, спустившийся с небес! — А взгляд какой, вы полюбуйтесь! Такой кроха, но сколько проницательности. — Да ты счастливица, Беатрикс! Ему наверняка уготовлена счастливейшая из судеб… То был его первый выход в свет — шумный и восторженный, светлый и праздничный. Совсем недавно Клеменсу исполнилось четыре года, и на его долю впервые выпало столько внимания, столько восторга и бесчисленных похвал. Широко открытыми глазами смотрел он на лица женщин, окружавших их с матерью тесным кольцом, время от времени цепляясь за складки её пышного платья. Это была его спасительная гавань, его прибежище, в котором мальчик черпал силы на то, чтобы преодолеть невольный страх перед незнакомыми людьми. Впрочем, следовало признать: повышенное внимание к собственной персоне его безмерно радовало. Он упивался чужой любовью и тянулся к ней, точно подсолнух за лучами благодатного солнца. И даже когда одна молодая особа, чьи веснушки не мог скрыть даже плотный слой пудры, ухватила его за румяную щёчку, Клеменс не издал ни единого вскрика. Напротив, широкая улыбка тронула припухлые коралловые губки, и он громко рассмеялся, чем вызвал ещё больше вздохов и трепетных восклицаний. Девушка же, не сдержавшая игривый порыв, смотрела на него со слезами умиления на глазах. — Клеменс, ты самое настоящее чудо… — Не стоит так преувеличивать, Вильгельмина. Строгий голос, прозвучавший отчётливо среди царившего шума и гама, на мгновение заставил всех замолчать. Взгляды присутствующих разом обратились в сторону почтенной статс-дамы, расположившейся на софе подле чайного столика. До сих пор она наблюдала за творившейся катавасией молча. На её худом старческом лице не было видно ни следа восхищения или симпатии. Под суровым взглядом этой женщины, статной и горделивой, Клеменс почувствовал себя неуютно и вновь прижался к матери, одним глазом продолжая коситься на даму. — Ты слишком балуешь его, Беатрикс, — пусть при обращении к матери в голосе женщине появились нотки родительской заботы, по телу мальчика пробежала лёгкая дрожь. — Ему ещё предстоит показать себя с лучшей стороны. А до тех пор это лишь неразумный гусёнок, которому следует поучиться хорошим манерам. Среди столпившихся дам поднялся взволнованный ропот. Каков может быть спрос с ребёнка в столь нежном возрасте? И всё же знатная дама оставалась неколебимой. Неторопливо поднявшись с софы, она приблизилась к графине Меттерних, мягко поджавшей губы, и лёгким движением руки приподняла за подбородок белокурую голову мальчика, не оставлявшего попыток избежать настойчивого внимания к себе, на сей раз более чем нежеланного. — Дам вам один совет, юноша: будьте скромнее. Скромность убережёт вас от роковых ошибок в будущем, уж поверьте. Ведь это одна из величайших добродетелей. С этими словами, сказанными холодно, но с большим достоинством, дама, наконец, выпустила Клеменса и, раскланявшись со всеми присутствующими, степенно удалилась прочь. С её уходом напряжение, повисшее в гостиной, постепенно спало. — Как всегда неприступна… — Подумать только: именно она была воспитательницей детей Её Величества! — Быть может, оно и к лучшему. Из них ведь выросли преемники, достойные своей великой матери. Увы, сии увещевания мало трогали самого Клеменса, неподвижно застывшего на руках Беатрикс, принявшего своё дитя в спасительные объятия. Прижавшись к её груди, он зажмурился и едва слышно всхлипнул. Жгучая обида, поднявшаяся из глубин детского сердца, захлестнула мальчика с головой. По щекам скатилось несколько слёз, которые он вряд ли смог бы унять. Так сверстники обзывали его в родном Кобленце, когда он только-только вливался в круг отпрысков провинциальных райнских дворян. Детские игры всегда отличались непосредственностью и откровенностью, порой даже излишней. Колкие прозвища и резкие жесты являлись их неотъемлемой частью, отчего Клеменсу пришлось свыкнуться с тем, что для всех он «гусёнок», а самый задиристый сверстник однажды и вовсе ухватил его за нос ради забавы. Впрочем, одно дело было услышать нечто подобное от ровесника. Схожее высказывание из уст взрослого человека показалось чем-то, из ряда вон выходящим. — Радость моя… — нежный шёпот, раздавшийся над самым ухом, наконец, заставил его неохотно приподнять заплаканное лицо. Матушка всегда казалась Клеменсу неземным существом, подобно фее из сказок, готовой всегда и во всём его поддержать. Так и теперь она смотрела на него задумчиво и мягко. — Выслушай меня внимательно, мальчик мой. Эта дама особенная. Слова подобных женщин значат многое при дворе: с ней следует держаться подобающим образом. Однако не принимай близко к сердцу подобное. Всем угодить невозможно, зато на твоей стороне останутся те, кто тебя уже полюбил. В самом деле, робко оглянувшись кругом, Клеменс сразу приметил ту самую фрейлину, что ущипнула его незадолго до происшествия. Девушка смотрела на него как и прежде, с выражением трогательной привязанности, подобно многим другим, желавшим в свою очередь ободрить маленького гостя дружелюбными кивками и жестами. Заворожённый этим восхитительным зрелищем, мальчик широко раскрыл глаза, сиявшие кристальной чистотой после пережитого горя, и улыбнулся как ни в чём не бывало. Пусть ещё несколько слёз скатилось по заалевшим щекам, на сердце у Клеменса было покойно и радостно. *** Пару минут в гостиной царила благоговейная тишина — только потрескивание дров нарушало идиллию. Дрожащее пламя высвечивало из полумрака худощавую фигуру старика, расположившегося в массивном кресле напротив камина и неподвижно глядевшего в огонь. Наконец, покой замолкнувшего рассказчика нарушила одна из женщин, сидевших неподалёку, и передала ему чашку свеже сваренного кофе. Мужчина вздрогнул невольно, будто очнулся от глубокого сна. — А, Леонтина… — в его пронзительно голубых глазах блеснуло лукавство. — Благодарю. Несколько глотков окончательно привели его в чувство, после чего он опустил взгляд на молодую девушку, с ребяческой непосредственностью устроившуюся перед ним на огромной тигриной шкуре. На её лице, казалось, был запечатлён трепет, овладевший юной фрейлиной из чужого рассказа. — Ну, что, — спросил, наконец, Меттерних, хитро прищурившись и потрепав её по голове, — понравилась тебе история? — Очень! — с готовностью откликнулась Паулина и подсела к нему вплотную, зашуршав подолом пышного платья. — Очень-очень понравилась, дедушка! Спустя пару мгновений она заговорила вновь прерывистым, дрожащим от волнения голосом. — Ваша матушка… была очень мудрой женщиной. — Так и есть, душа моя. Её наставления служили мне верной опорой на протяжении жизни. — Как это чудесно! Хотелось бы мне знать Беатрикс так же хорошо, как я знаю вас… Вдруг на ум ей пришла некая спонтанная мысль. Паулина поспешно обернулась к высокому статному мужчине, наблюдавшему за развернувшейся сценой с бокалом душистого коньяка в руке. При свете камина янтарная жидкость в нём казалась почти золотой. — Рихард, любимый, а ты её помнишь? В ответ мужчина вздохнул и покачал головой. — Увы. Госпожа Беатрикс умерла за несколько месяцев до моего рождения. Подобное известие, не являвшееся тайной ни для кого, казалось, расстроило Паулину до глубины души. Безутешная, она опустилась обратно, уронив голову на колени Меттерниха, принявшегося с улыбкой перебирать её пышные каштановые локоны. — Не переживай, моя дорогая. Я обязательно расскажу тебе о ней вновь, стоит тебе только пожелать. Со стороны Рихарда внезапно донёсся смешок. — Ты оказываешь большую любезность, отец, однако пусть в следующий раз это будет нечто более… реалистичное. Думаю, Пау не в меньшей степени оценит подобное. На сей раз пауза тянулась дольше, чем прежде. Нарушила её настороженно приподнявшая голову Паулина, взглянувшая сначала в лицо деда, а затем — мужа, с ещё более озадаченным видом. — Что ты имеешь в виду, дорогой? На это Рихард лишь усмехнулся, украдкой пригладив усы, и выразительно кивнул головой в сторону Меттерниха, по всей видимости, вознамерившегося испепелить сына взглядом. — А то, что досточтимый Клеменс фон Меттерних не бывал в Вене ни разу до тех самых пор, пока ему исполнилось двадцать два года от роду. Или же я что-то путаю? — Вовсе нет, Рихард, — вторил ему вкрадчивый женский голос: Эрминия оторвалась ненадолго от пялец, дабы поддержать брата в негласной борьбе с очередной небылицей, которые глава семейства сочинял на досуге, благо к тому располагала его незаурядная жизнь. — Отец сам рассказывал мне и сёстрам об этом, когда мы были ещё совсем маленькими. — Так и есть! — с готовностью отозвалась Леонтина, хлопотавшая обо всех присутствовавших членах семьи. Собраться всем вместе удавалось им редко, и всё же вокруг Клеменса в Кёнигсварте сложился какой-никакой домашний кружок, на который Рихард и Паулина отныне должны были заглядывать чаще. Посольство в Дрездене пришлось молодожёнам как нельзя кстати. Заручившись столь весомой поддержкой, Рихард довольно улыбнулся и подмигнул сёстрам. При виде подобного негласного сговора среди собственных детей Клеменс обречённо возвёл глаза к потолку. — Ну, ну, бессовестные, накинулись на своего старика. Вот прочтёте мои мемуары, и тогда правда восторжествует! В порыве охватившего его вдохновения Меттерних подкрепил слова жестом: принёс негласный обет, положив руку на сердце поверх иссиня-чёрного сюртука. Только заливистый смех Паулины, не ограниченный правилами хорошего тона, несколько умолил торжественность клятвы, принесённой бывшим канцлером в кругу своей многочисленной и дружной семьи. Ведь, несмотря на злоключения минувшего десятка лет, его ожидала более чем завидная участь, за которую Клеменс готов был Господа Бога благодарить.