Я знаю твою спину

      — Я знаю твою спину, — сказал Хэ Тянь ему в затылок. Короткие волоски на шее кольнуло горячим воздухом.       Рыжий страдальчески вздохнул. Подумал: ну приехали, бля. Опять начинает это свое. Как ребенок, честное слово, хоть не раздевайся перед ним никогда. Что теперь, до конца жизни из душа одетым выходить?       В том, что это именно вот эта его хрень началась, можно было даже не сомневаться. Не тешить себя надеждами. У него каждый раз голос вот так меняется, когда нагребает. Будто его пиздили палками сто часов, а теперь заставляют петь.       — Ну ясен хер, ты ее знаешь. Мы с тобой трахаемся. И ты пока вроде не ослеп.       Ну вот, сказал, хоть на лицо и накатило жаром сразу же, как только он рот открыл. Но этот придурок за спиной стоит, так что все равно не увидит. Хотя и сзади, наверное, шея тоже краснеет…       Хэ Тянь на провокацию, которую Рыжий из себя кое-как выдавил, не поддался. Стоял себе там сзади и часто дышал, как маньяк, в самый затылок. Не трогал, будто боялся, хоть и ясно было, что хочет.       Потом коснулся. Осторожно провел носом над полотенцем, переброшенным через плечи. Воздух между ними горячо дрожал. Хэ Тянь уткнулся ему за ухо, постоял так еще немного, вдохнул и осторожно, рвано выдохнул. Еле слышно прижался губами к шее. Руки держал при себе. Но это пока. Потом заебешься выворачиваться, так душить будет.       Рыжий снова вздохнул, закатил глаза. И дураку понятно было, что именно он целует. Нафига только? Сказал же уже тысячу раз, что не болит. Да больше тысячи уже даже, наверное, подумал Рыжий, нахмурившись. Каждый раз кажется, что совсем прошло, окончательно уже, что нормально все — а потом оно вот так опять из ниоткуда наступает.       Рыжий медленно отстранился, переступил с ноги на ногу, повернулся к нему лицом. Посмотрел в глаза.       Глаза были сухими, но лучше бы были мокрыми. Херня все это полная про то, что мужчины не плачут. Слезы пол не проверяют перед тем, как набежать. Ебланом был тот, кто это придумал. Ну или у него просто не случалось в жизни ситуаций, когда похер, кто ты — мужчина или нет. Счастливым, стало быть, еблан этот был. Везучим.       Лучше бы он прорыдался хорошенько один раз, подумал Рыжий. Так, чтоб потом еще сутки ебало было как с перепоя или после драки. С соплями, со всхлипами. Чтобы все вышло. У Рыжего вот вышло. Не за один раз, за несколько, но зато стало лучше, как будто место внутри освободилось или что-то вроде этого. А этот придурок до сих пор таскает все это дерьмо в себе. Вот оно и прорывается иногда.       — Хорош уже, слышишь. Мне не больно, не болит ничего, понятно?       Голос, правда, изменился. Так и остался хриплым, будто струну растянули и трогают. Особенно если долго молчать. Рыжий думал, восстановится, и так оно в общем и было — в первые дни он вообще разговаривать почти не мог, но восстановилось не до конца. Связки эти или хрящи, или че там еще. Этот дурень справочники какие-то медицинские таскал домой, выискивал там что-то, звонил врачам. Рыжий чуть не с боем отвоевал право не тащиться в больницу. Не хотел, чтобы ему в горло фонариками светили, а он сидел, как долбоеб, с распахнутой пастью. Зажило же вон все само, без всяких врачей. Ну подумаешь, сипит теперь иногда. Это как напоминание. Жить-то не мешает. И не спиздел, не болит уже давно и кровью не харкается.       Рыжий думал иногда, когда на Хэ Тяня вот так накатывало: наверное, если бы он мог попробовать на себе, как оно, ему было бы легче поверить, что все нормально и уже почти забылось. Но как бы я тогда знал, что ему не херово, додумывал он дальше и вздрагивал. Не, нахуй. Лучше пусть на Рыжем болит. Тьфу ты, то есть не болит уже. Раньше болело, уже нет. Но если бы это Хэ Тяня так отпинали, а Рыжий его вот такого нашел, побитого и дерганного, на улице, он бы, наверное, сел на асфальт, вцепился бы ему в колени и умер к хуям прям там же. Бабок у него не было, чтобы поехать с Хэ Тянем в больницу или вызвать ему врача. Да даже вызывать некуда было бы особенно. Тащить домой к матери, чтобы еще у нее нервы сдали?       Ну и вообще. Просто страшно. На себе оно как-то проще. Увидел бы эту смазливую рожу такой раскроенной, как у него самого была — болело бы сильнее. И носился бы вокруг него, как дурак, не знал бы, что сделать, чтоб легче стало. Как этот ебнутый и носился. Как будто ему в жопу моторчик воткнули. Рыжий потом пытался вспомнить, сколько ночей Хэ Тянь не спал, пока его выхаживал — и так и не смог. Путалось. Он иногда днем засыпал, иногда ночью вставал и бродил по студии, и дни то растягивались, как огромная жвачка, то дробились на несколько частей. И что-то он не помнил, чтобы Хэ Тянь хоть раз валялся в кровати и спал. Или на диване. Или хоть где-нибудь, но чтоб спал, чтоб дремал хотя бы. Ни разу. Как он тогда не ебнулся от недосыпа, загадка природы. Разве что он с этим еще до того случая с Рыжим успешно справился.       С тех пор хуева туча времени прошла, а на него до сих пор накатывает. Тогда он как будто весь напрягся, как будто вдохнул — а выдыхать начал не сразу, а постепенно, иногда. Особенно, как оказывается, когда Рыжий вот так из душа выходит без верха. Так-то он уже привык таскать гольфы с горлом или толстовки, чтоб капюшон был на полбашки. А то пялятся на шею везде, куда ни пойди. Уебки. Картина я вам, что ли, думал Рыжий, подтягивая повыше ветровки, куртки, свитера. Ну шрам. Ну цепь. А радугу видели когда-нибудь? Вот где, блядь, чудеса оптики! Из нихуя, главное! А в шрамах что интересного? Кроме истории, конечно. Но неужели кто-то думает, что Рыжий возьмет и вот так вывалит незнакомцам в метро или на улице, откуда у него этот след вокруг шеи?       — Ну че ты опять. Ну нормально ж все.       Тянь опустил голову, сжал зубы. Кивнул. Да что с тобой такое каждый раз. Можно было бы уже и привыкнуть за это время. Рыжий же привык.       И к тебе, придурку, в том числе.       Он подступил на полшага ближе, так, чтобы грудная клетка соприкасалась на вдохе с этой его любимой домашней футболкой. Вдохнул, специально глубже, чем надо бы. Зацепил грудиной Хэ Тяня. Вот, смотри, я дышу, я тут, подумал Рыжий. Боднул виском горячую скулу, потерся о слегка колючую щеку. Сказал тихо:       — Ну прекращай, ну. Посмотри на меня.       Хэ Тянь слегка потерся о него щекой в ответ, отстранился, поднял глаза. Косо посмотрел в лицо тяжелым, как камень, взглядом. Сжал губы.       Рыжий тоже отстранился, помотал головой. Взял его за подбородок, встряхнул. Сказал:       — Нет. По-другому посмотри. Как надо.       Отпустил подбородок, повернул голову. Скосил глаза — смотрит? Смотрит. Скользит взглядом, впитывает, прикрывает глаза ненадолго — и начинает по новой. И дышит уже по-другому, медленнее, как будто вынырнул из-под воды и привыкает к тому, что воздух есть и никуда не денется. Губы еще сжимает, но Рыжий уже знает — это ненадолго. Думает: давай, ну давай уже, расслабляйся, я же тут, я живой, не съебываю, не отворачиваюсь. Ну потрепало немного, ну так это когда было. Че тебя так дергает-то до сих пор. Мне от этого херовее, чем если бы шрам этот ебучий болел постоянно, как в первые дни, когда был еще живой раной.       Хэ Тянь выдохнул, потянулся навстречу, и Рыжий с готовностью развел руки, обхватил ребра, прижался к крепкому боку, подставил ухо под губы. Подумал: вот так, давай. Фетишист, бля. Тихо хмыкнул, чтоб не спугнуть. А хотя его сейчас хер чем испугаешь. Вон, ухо зацелует сейчас и перейдет к удушающим приемам.       Рыжий застал первый такой приступ, или чем там оно было, ночью, когда они уже легли спать. Хэ Тянь в ту ночь вырубился сразу, как закончилась возня под одеялом — до настоящего секса они тогда еще не доползли. Ушибы и раны к тому времени зажили, но горло еще хрипело, и в одном ребре была то ли трещина, то ли перелом, поэтому спал Рыжий всегда на правом боку, чтобы не так больно было. Уснуть почему-то долго не мог, и потом только порадовался этому. Ну как порадовался — сначала подумал: «Это еще че за хуйня?», потом испугался, конечно, запаниковал. Думал уебать этому придурку, потому что не знал, что еще с ним можно сделать, чтобы он одуплился хоть немного. Но потом, когда все прошло, когда они уже наконец засыпали, на этот раз уже вместе, порадовался все-таки, подумал: хорошо, что я не спал. И что был рядом. Это я такое вижу первый раз, а сколько раз его так говнило, когда меня рядом не было? И что он тогда делал?..       Началось все резко и неожиданно, как гроза в летний день. Рыжий устраивался на боку так и эдак, подгибал ногу, выпрямлял ее, поправлял под собой простынь и вслушивался в ровное дыхание за своей спиной. Сон не шел, и он уже начинал злиться, потому что вставать наутро нужно было рано. Когда глаза наконец начали закрываться, он вдруг услышал, что Хэ Тянь начал задыхаться, пару раз вздрогнул, коротко простонал, а потом весь дернулся, подскочил на одном локте и бросился ощупывать лежащего рядом Рыжего обеими руками. Шарил по нему, как больной, ладони были ледяные, и у Рыжего тоже побежали мурашки, но не от холодных пальцев, а от того, с каким отчаянием Хэ Тянь в него вцеплялся. И как его всего трясло.       Рыжий тогда повернулся к нему, забыв о том, что левый бок у него болит, заговорил, попытался успокоить, но с таким же успехом можно было разговаривать со стеной, так что он просто замолчал и обнял Хэ Тяня. Он был холодный и мокрый, и руки у него продолжали трястись, пока Рыжий не вжался лицом ему в шею. Хэ Тянь повернул голову и наткнулся ртом на сережку, и его будто замкнуло. Или разомкнуло: он начал судорожно целовать ухо Рыжего, постоянно цепляя губами край хряща. Ловил эту сережку, не мог от нее оторваться, как будто именно она была подтверждением того, что это настоящий Рыжий. Не кто-то другой, не реплика какая-нибудь или не Рыжий из прошлого, который его к себе не подпускал, а тот Рыжий, что добровольно ложился с ним в постель и сам — сам мог взять его за руку или обнять.       Колотить его в ту ночь перестало только после того, как он облобызал каждый миллиметр этой сережки и уха Рыжего заодно. Рыжий чуть не задохнулся у него в руках, так он сжал его. Ребро жаловалось, но Рыжий терпел, пока не почувствовал, что этого придурка начало потихоньку отпускать. Только потом он отодвинулся немного и заставил Хэ Тяня расцепить руки. Сказал: еще минута — и задушил бы меня к хуям. А теперь рассказывай. Я хочу знать, за что я чуть кони не двинул от твоего удушающего. И что это вообще за хуйня с тобой происходит.       Но Хэ Тянь не был бы Хэ Тянем, если бы рассказал. Сначала молча тупил, потом пытался отшутиться, а когда понял, что шутки не заходят, опять замолчал и только прижался к Рыжему крепче. Сказал всего одну фразу: я бы без тебя не жил. Рыжий вздрогнул, больно ткнул его под ребра локтем и грозно рявкнул:       — Чтоб я такой хуйни больше не слышал!       Помолчал пару секунд, вдохнул, выдохнул и сказал уже спокойнее: ты не без меня живешь. Вот и нехуй о таком думать. Но о чем «таком» думал Хэ Тянь, наверняка он так и не узнал.       Начиная со следующей ночи Рыжий, сжимая зубы, начал спать на левом боку. Сказал перед сном, что ничего больше не болит, днем щелкнуло и как будто вправилось. Хэ Тянь смотрел на него долго и молча, но позволил лечь не справа, как обычно, а слева, и сунул нос к уху, засыпая. Рыжий подумал, слушая его мерное дыхание, что за такое он бы еще и не то вытерпел.       Он вообще-то и вытерпел еще и не то. Не за это, правда, но не без участия в числе причин Хэ Тяня.       И из-за этого Хэ Тяня и нагребало иногда. Хорошо, что Рыжий уже знал, что с этим делать. На второй раз еще растерялся, тогда все случилось при свете, и у Хэ Тяня были такие больные глаза, что Рыжему горло как сжало, так и не отпускало до самой ночи, а на глаза то и дело набегало. Как-то скорее случайно получилось подставить ему опять это ухо с сережкой, когда обнимать полез, и его опять начало отпускать. Ага, подумал Рыжий, лечим припадки фетишизмом. Заебись живем. Но вообще-то в такие моменты Рыжий готов был что угодно сделать, не только ухо дать зацеловать, лишь бы Хэ Тяня отпустило. Хорошо, что вообще был хоть какой-то способ. Что он знал, как помочь, если это можно было назвать помощью.       А вот как не провоцировать, он пока еще не понял до конца. Запустить программу локального пиздеца могло что угодно: Рыжий неудобно сглотнул, когда они обедали, и поморщился; Рыжий порезался, когда брился, и порез пришлось заклеить пластырем; Рыжий закашлялся, когда пил воду; Рыжий вышел из душа без футболки, когда в ебучей студии горит каждый ебучий потолочный фонарь. Бывало вообще безо всякой причины. Без видимой глазу, по крайней мере. И вот, как оказалось, по второму разу от одного и того же тоже может быть. Рыжий думал почему-то, что это что-то вроде того же бритья: там, где уже один раз прошлось это лезвие, повторных приступов не случится. М-да уж, бля. Он подумал еще раз, в этот раз с еще большей тоской: до конца времен теперь из душа выходить в одежде с горлом. Или хотя бы прятать шрам под полотенцем, а не просто вешать эту тряпку на шею. Иначе Хэ Тянь когда-нибудь окончательно тронется и откусит ему это ухо.       И хер бы с ухом. Лишь бы его так больше не колотило. Невыносимо же. Больно даже просто смотреть. Мог бы я, подумал Рыжий, я бы этот шрам своими руками срезал. Ебануть там татуировку, что ли. На всю шею. Может, этот придурок хоть тогда переварит и выдохнет.       Рядом с ухом и правда выдохнуло, и к распаренной после душа коже начали раз за разом прижиматься губы. Хрящик, сережка, сережка, рядом с сережкой, волосы, опять хрящик, опять сережка, висок, сережка, хрящик, мочка. Вокруг ребер крепко сжимались руки. Рыжий мелко дышал ему в шею, пару раз и сам коснулся губами кожи у кадыка. Приподнял футболку на спине, скользнул под нее руками, погладил, прижал. Спину он мою знает, подумал Рыжий, перемещая одну ладонь ему на поясницу. Ну что за ебанат. Да он мое все знает. Почему именно спину? Что он там увидел?       Губы переместились с уха на висок, на лоб, прижались к брови. Рыжий закрыл глаза, запрокинул голову, и Хэ Тянь съехал ниже, тронул ртом скулу, веко, уголок глаза, переносицу. Соскользнул на щеку, прошелся по челюсти, нашел губы, прижался по очереди к верхней и нижней, еще и еще раз. Рыжий открыл глаза, посмотрел в нависающее над ним лицо. Брови сведены, между ними морщина. Ну что ты будешь делать.       Он достал руки из-под футболки, отстранился, нашарил вслепую одну ладонь Хэ Тяня, шагнул в сторону кровати. Потащил его за собой, как на буксире. Подгреб с изголовья подушки, положил одну на другую на середине постели, не выпуская из руки холодную ладонь. Подвел Хэ Тяня вплотную к краю матраса, сказал: садись. Давай, щас мы тебя починим.       Хэ Тянь сел, уперся спиной в подушки. Руку не отпускал.       Рыжий все-таки высвободил ладонь, перекинул через него одну ногу и забрался сверху. Сел, согнул ноги в коленях, уперся ими в матрас, закинул руки на плечи Хэ Тяня. Погладил ему шею сзади. Сказал, когда ребра опять сжало кольцом рук:       — Ну тихо. Ты меня так переломаешь нахер. Тихо, все. Все, да?       Хэ Тянь кивнул. Пиздишь, подумал Рыжий, и я пизжу, нихера еще не все. Снова медленно погладил ему затылок, прижал эту бестолковую башку к себе. Лоб уперся в ключицу. Справа от грудины стало собираться горячее дыхание. Рыжий придвинул подбородок к его уху и сидел так, уставившись в стену. Дышал медленно и глубоко, показывая, как надо, думал: ну что с тобой такое. Ну как мне это исправить. Я же тут, думал Рыжий, и ты тут, и все заебись, как никогда раньше не было. В это, конечно, сложно поверить, если ты всю дорогу только жрал говно огромной ложкой и уже как-то к этому привык. Сложно, но можно. Давай уже, верь, отходи, привыкай тоже. Нахера себе так сердце рвать.       Ноги затекли почти сразу же, но Рыжий все равно не двигался, прижимал Хэ Тяня к себе, гладил по затылку и тоже иногда касался его уха губами. Минут через десять эту придурь наконец начало отпускать. Он потихоньку расслабился и стал откидываться на подушки. Рыжий почувствовал, как начал медленно заваливаться вперед вместе с Хэ Тянем. Ноги напряглись. Рыжий надавил сильнее. Верхняя подушка съехала с нижней, и они оба плюхнулись на постель.       Хэ Тянь остался лежать на спине, а Рыжий сполз с него и сказал, поморщившись:       — Пиздец, ноги щас отвалятся.       Подтащил поближе вторую подушку, умостил ее впритык к первой, лег одновременно и на нее, и на плечо Хэ Тяня. Уставился в потолок.       — Затекли? — хрипло спросил Хэ Тянь. Рыжий вслушался, облегченно прикрыл глаза. Отпустило.       — Угу. Давай, выкладывай.       — Вот так сразу?       Рыжий повернул голову и наткнулся на кривую, слегка виноватую ухмылку. Хэ Тянь показательно вздохнул и взялся за резинку штанов, будто собрался снять их. Рыжий закатил глаза — тоже показательно — и ткнул его локтем в бок. Хэ Тянь хмыкнул, повернулся к нему всем телом. Рыжий полностью переложил голову на подушку, захлестнул полотенце на шею, прикрывая шрам, отодвинулся так, чтобы удобно было смотреть в глаза. Сказал, как говорил уже не первый раз:       — Давай все-таки отправим тебя к мозгоправу. Ну невозможно на тебя такого смотреть. Я так раньше тебя ебнусь.       Хэ Тянь коротко мотнул головой. Сказал: я сам справлюсь.       — Ага, бля, справишься. Справляешься, охуеть. Ну давай, ну че ты упертый такой?       — Все хорошо, малыш Мо.       — Да я вижу, как хорошо. — Рыжий помолчал и добавил: — Вот именно, что все хорошо, а тебя до сих пор так раскатывает. Это нихуя не нормально, ты в курсе?       — Потянуло на нормальное? — Черные брови выразительно подергались. — Устал от великолепного?       — Ой, иди в жопу.       — Я думал, сегодня твоя очередь.       — Ага, осталось только нагнуть тебя для полного счастья, — раздраженно ответил Рыжий. Он че, реально щас еще о сексе думает?       — Как знать. Может, для полного счастья мне сегодня именно этого и не хватило.       — Понятно. В следующий раз как начнется эта твоя херня, сразу за смазкой иду и упираю тебя мордой в пол.       — Договорились.       Рыжий посмотрел на него в упор, нахмурился. Шутки-хуютки, подумал он, а я уже реально не знаю, что сделать, чтобы это совсем прекратилось и больше никогда не повторялось.       Хэ Тянь нахмурился в ответ, вздохнул, опустил глаза. Поднял взгляд, мазнул им по сжатым губам, подвинулся ближе, уткнулся носом в плечо. Рыжий повернулся на левый бок, подумал: вообще уже не болит, уже и забыл, как болело, и опять положил руку на затылок Хэ Тяня. Тот потерся лбом о подбородок, закрыл глаза и замер под рукой Рыжего.       — Просто как подумаю, что тогда могло бы… — начал он и осекся.       — Так не думай, — с напором сказал Рыжий. — Заебал наворачивать. Че там у тебя вечно в башке творится?       Хэ Тянь выдохнул ему в плечо и коротко ответил: всякое.       Вот и херово, что всякое, подумал Рыжий. Мыслитель ебаный. Спросил:       — Че там про спину?       Хэ Тянь улыбнулся. Рыжий это почувствовал.       — Я знаю твою спину.       — Я это уже понял.       — Нет, не понял, — помотал башкой этот придурок. — Ну или не так, как надо.       — А что, в этом сакральный смысл какой-то есть?       — Ну примерно.       — Ну просвети.       — Вот сколько людей знают твою спину?       Рыжий помолчал, подождал продолжения, но его не было.       — Я ебу?       Хэ Тянь хмыкнул ему в плечо. Снова спросил, задевая губами кожу:       — А лицо?       Что за хуйня, подумал Рыжий. Совсем он там ебнулся, пока Рыжий купался?       — Ну дохуя. Тебе число надо сказать?       — Нет, не число. Просто. Люди знают друг друга в лицо. Могут узнать тебя в толпе по прическе или по походке. Запоминается то, что на виду. Руки. Уши. Бывшие могут запомнить то, что у тебя в штанах. А спину твою сколько людей знает? И чьи спины знаешь ты?       Рыжий помолчал. Подумал: ну да. В нормальных семьях родители могут узнать детей со спины или дети родителей. Он бы даже мамину не узнал, наверное, если без одежды. Мама, может, его и узнала бы. Но вот он съехал — и уже через год-другой и она может его со спины не узнать.       Но Хэ Тяню он о семье напоминать не стал. Сказал:       — И че дальше?       — Ничего, — сказал Хэ Тянь. Протянул руку, пролез ею под рукой Рыжего и обнял его за спину. — Просто подумал. Я знаю твою спину. Знаю, что вот тут, — он легко коснулся места у позвоночника, — у тебя родинка, а тут, — пальцы переместились под левую лопатку, потом к пояснице и еще куда-то на середину спины, — у тебя шрамы. Могу их даже нарисовать по памяти.       Рыжий молчал. Слушал.       — И больше никто в мире не знает этого так, как я. Я знаю твою спину. И не потому, что мы с тобой, — Хэ Тянь выделил это слово поддразнивающим тоном, — трахаемся. Понимаешь?       Понимаю, подумал Рыжий. И как это случается, тоже понимаю. Так не бывает, когда просто трахаются. Или когда переодеваются в одной школьной раздевалке. Когда ходят вместе в бассейн или на тренировки в спортзал. Ничего из этого.       Зато так бывает, когда ты каждое утро просыпаешься и видишь эту спину перед собой. Вжимаешься в нее носом перед тем, как слезть с постели. Когда собираешь стирку и говоришь: снимай, сколько ты уже таскаешь эту футболку, третий день? На вот чистую, а эту давай закинем. И помогаешь снять, задираешь ее сзади и зацепляешь край за башку, а перед тем как начать убегать, проводишь ладонью по лопаткам. Когда по вечерам решаешь: пусть первый идет в душ, мне впадлу, я еще поваляюсь минут пятнадцать, и смотришь, как эта спина скрывается за дверью в ванную. И когда трахаетесь тоже, ладно, но не когда зажмуриваешься и долбишь, лишь бы кончить быстрее, а когда хочется продлить момент, когда приятно не только в паху, но и на кончиках пальцев. И так хочется погладить, и ты гладишь, начинаешь с поясницы, а потом наклоняешься и тянешься дальше, вдоль позвоночника, по лопаткам, берешься за плечи, трогаешь шею. Кончаешь, а гладить все еще хочется. И ты гладишь, гладишь, каждый сантиметр, каждый бугорок, каждую впадинку. А в следующий раз гладят тебя. И подходят сзади, пока ты готовишь, и прижимаются со спины, и мнут тебе плечи, спрашивают: устал? Ловят тебя, когда ты утром зубы чистишь, шлепают полотенцем по заднице и со смехом держат дверь с обратной стороны, пока ты рвешься пизды вломить в ответ на эту наглость. А когда прекращаешь рваться, открывают тебе дверь и обнимают, трогают под лопатками, и тоже гладят, и улыбаются. И когда ты сжимаешь в кулаке одеяло, а в зубах — простыню, по позвоночнику тоже скользит горячая ладонь, и это самая нужная и правильная вещь во всем ебучем мире. И может быть, именно это ему и нужно. Просто продолжать делать все то же самое. Убеждать, доказывать, демонстрировать. Может, в этом весь секрет. Подставлять спину и просто быть. И немного терпения. Че, Рыжий ради этого придурка не потерпит, что ли?       Заебись на самом-то деле знать чью-то спину. И когда твою знают в ответ.       — Понимаю, — ответил Рыжий. — Что ты дохуя философ. И что тебя надолго одного нельзя оставлять, а то ты такие мысли начинаешь хуевертить, что тут одним мозгоправом не обойдешься.       — Это легко решить, — сказал Хэ Тянь ему в плечо, — мы можем ходить в душ вместе. Тогда у меня голова точно другим будет занята.       — Ты ж это не про мысли щас, да?       — А ты сообразительный.       — А ты самым умным, я смотрю, заделался.       — Почему это?       — Что я говорил о признаниях?       — Чтобы я не заебывал, — послушно отрапортовал Хэ Тянь. Добавил хитро: — Ну так это не про любовь. Это всего лишь про спину.       — Да неужели, — язвительно протянул Рыжий.       — Ну да, — невинно сказал Хэ Тянь. — Обычное замечание.       — Надо же, какой ты замечательный.       — Что я слышу! Ты отвесил мне комплимент, малыш Мо?       — Леща я тебе щас отвешу, — пообещал Рыжий. Приподнялся на локте, навис над Хэ Тянем и сказал уже серьезнее: — Я твою тоже знаю.       Хэ Тянь улыбнулся одним углом губ, заглянул в глаза. Взялся руками за полотенце, притянул его к себе. Спина так спина, подумал Рыжий, встречаясь с Хэ Тянем ртом. Про спину-то он этому придурку говорить и в самом деле не запрещал.