***
На лице — улыбка, в душе — пустота. Если быть точнее, не пустота, а мрак и темнота. Но, как говорится, сугроб и Хьюго — два друга. Что одно плохо, что другое не лучше. Нурлан так привык надевать маску счастья и веселья, что сам начинает верить себе и своему образу. Задумывается об этом и быстро приходит к неплохому выводу: пускай, если это потребуется для убеждения других людей. Зачем ему это? Причин много, начиная от того, что он медийная личность, заканчивая личными убеждениями, что нахуй он кому такой нужен будет. Даже психологу. Да и какие у него проблемы? Ну да, кошмары, а у кого их нет? Приступы и панические атаки — это банальное обострение. Осеннее там, весеннее. Если не обострение, значит хандра. Зимняя и летняя. И вот, находясь в таком состоянии приличное количество времени, начинаешь невольно привыкать к нему. Кроме привычек вроде бессменной улыбки и одного "все хорошо" вместо "да мне пизда как плохо, но я не объясню.", появляются определеные рамки взаимодействия с людьми: говори по-больше, подольше, покрасивее и в добровольно-принудительном порядке про хорошее; если не в настроении — лучше промолчать; "не зная броду, не суйся в воду" — это к тому, что к новым людям только с безумной и порой нерациональной осторожностью. Вообще-то, весело жить по правилам, созданным у тебя в голове. Особенно когда привыкаешь к ним и любое отличное от образа в голове поведение кажется глупой несуразицей. Это, наверное, единственный случай, когда наличие правил только в радость. Или не в радость, потому что Нурлан заебался каждый раз после встречи с Щербаковым отстраивать стену правил. А Леха, для которого ничего не стоит сломать парочку моральных устоев в голове(и еще чего-то в сердце) Нурлана, кажется вообще не понимает, что выходит получается в итоге. Но положа руку на сердце, стоит признать честно: он единственный человек, рядом с которым хочется забыть о каких-то проблемах и посуществовать хотя бы жалкие десять минут без намека на ухудшение самочувствия. Не то, чтобы рядом с Лешей Нурлана отпускали приступы, но какое-то внутреннее спокойствие однозначно присутствовало. Иронично вот еще что: Щербаков не верил в психологические проблемы у людей, да и в психотерапевтов тоже не верил. Может, дурачился, как и всегда. Или (об этом было очень страшно и неуютно думать) в самом деле так считал. В такие моменты хотелось улыбаться сильнее, не дай боже он что-то заподозрит. Казалось бы, ну и ладно, катись он колбаской с своими мнениями, да не хотелось опускаться в глазах близкого человека. Интуитивно Нурлан понимал: виноват здесь явно не он, а тот, кто ошибается в своих резковатых суждениях(или долговато играет клоунаду), но способность здраво рассуждать и оценивать действия людей исчезла у него больше года назад. Поэтому последнее, что остается делать — это держать себя в руках. Нурлану удается держаться еще три месяца. В конце непривычно дождливого мая его накрывает похуже прежнего. Перед глазами белая пелена, через которую плохо видно надежду на спасение. Состояние варьируется от "не очень хорошо" до "ну приплыли, блять", посему иной раз кажется, будто смерть дышит в спину. Не повезло и с моментом, потому что он пиздец, какой неподходящий для панической атаки. Вокруг камеры, важные люди, сцена, но даже приложив все усилия Нурлану не удается вспомнить, где он находится. Судя по усталым лицам коллег и зрителей близится конец. И когда его просят высказать свое мнение про кого-то, он отвечает общими фразами, чтобы никто не догадался о его невъебенно большой проблеме. Особенно он, восседающий на складном стуле слева от съемочной группы. Лицо Леши выражало что-то среднее между спокойствием и недоумением. Взгляд его то скользил по сцене, то задерживался на ком-то, но чаще всего был направлен в экран телефона и... на Нурлана. Это пугало, смущало и льстило одновременно. Конечно, на него часто смотрели люди: высокий рост, приятная внешность, низкий голос, однако крайне редко подобным увлекался сам Алексей Щербаков. Когда в зале прозвучала музыка, оповещающая об окончании мероприятия, захотелось выдохнуть. Мол все, теперь не надо бояться совершить ошибку. Однако что-то внутри уныло подсказывало, что еще далеко не все беды миновали. Нурлан встал и слегка пошатываясь прошел за сцену. Вокруг резко стало тихо и все люди куда-то исчезли, а это было только на руку. Тишину начали заглушать биение собственного сердца и пульс. Приливы и отливы страха обычно сопровождались небольшим количеством других неприятных симптомов панической атаки, но в этот раз все ощущалось намного ярче. Тело стало невероятно тяжелым, ноги заплетались, попытки успокоиться с помощью дыхательных упражнений провалились с почти реальными треском. В гримерке его встретили темнота и Леша, который вошел следом. Свет, который он включил, неприятно забил в глаза. — Привет, — хотелось бы знать, к чему. В ответ лишь ухмылка и задорный смешок. Чашки, блюдца, стол, какая-то еда, зеркало, лампа, белые гладкие стены, вещи и одежда — все смешалось в круговороте мыслей, опасений, раздумий. Нервный срыв был совсем близко. Так, что Нурлан ощущал его дыхание на своей шее. Звездочки, искорки, чертики летали перед глазами как бешеные; невыносимо клонило в сон. Этому стоит радоваться, потому что он уже пятый день не мог спокойно усн- — Нур, мы едем? — голос заставляет мгновенно распахнуть глаза. — Что? — хорошо бы еще помнить куда и зачем. — Ты сказал, что отвезешь меня домой после съемок. Тебе же по пути? — в голове начала вырисовываться картинка происходящего. — Да, идем... Или хотя бы ползем до машины. На улице дождь. Свежесть дает возможность прийти в себя хотя бы на пару секунд. Салон машины встречает легким ароматом цветов. Когда они садятся Леша сначала как-то заметно хорошеет, а потом, выждав около двух минут, начинает ненароком пиздеть. Долго, беспрерывно, бессмысленно. У Нурлана разрываются голова и сердце. Он сомневается в своей способности вести машину, ожидая приступа, но в голове красным мерцала табличка необходимости доехать хотя бы до лешиного дома. Пострадать можно будет и за углом. Дорога оказывается вполне спокойной, даже почти без пробок и резких всплесков эмоций, однако где-то в душе страх за каждый поворот начинается превращаться в страх за каждый мимолетный взгляд в сторону собеседника. На самом деле не очень-то собеседника, потому что отвечать без нарастающей дрожи в голосе давалось с трудом. Сейчас он бы с огромной радостью спросил у себя, чем пришлось руководствоваться при просьбе о такой услуге? Еще с самого утра было понятно — этот день вряд ли закончится на хорошей ноте. Подъезжая к месту назначения Нурлан окончательно понял, что сейчас ему лучше всего сдаться. Во дворе пусто, тихо и темно. Несмотря на это, припарковаться было негде. И вот, спустя минуту поисков, место наконец отыскалось. Встать ровно, не задевая чужие машины, да еще и так, чтобы из собственной можно было выйти без мук, на деле оказалось намного сложнее, чем думалось. Руки предательски задрожали, что руль упрямо выскальзывал из них. Глаза защипало, а через мгновение состояние ощутилось дорожкой слезы на щеке. Обзор окончательно смазался, благо движения больше не требовалось, Леша был доставлен домой. — Нур? Фонарь над ближайшем подъездом крайне редко позволял себе озарять местность светом, но даже под мигающей лампочкой Леше удалось разглядеть полумертвое выражение лица Нурлана. — М? — он надеялся, что дрожь, по крайней мере в голосе, будет незаметна. — Ты в порядке? — Да, — запрокинул голову назад, молясь о том, чтобы слезы текли внутрь. Пытается набрать воздух, но выходит лишь жалобный стон. Все тело пронизывает озноб. Челюсть сводит от желания, но невозможности зарыдать. Звон в ушах доводит до закусывания губы в целях подавить болезненный скулеж, — Хотя нет, блять, я не в порядке, — признание, как ему кажется, выходит излишне грубым и жестким. Слезы не удается стереть рукавом ветровки; они кажутся бесконечными. Сердце стучит слишком быстро и громко. — Пиздец, — выдыхает Леха спустя какой-то бесформенный промежуток времени и смотрит куда-то в сторону. — Еще какой, — Нурлан борется с желанием истерически засмеяться, потому что он уже достаточно напугал Лешу. Задыхаться он начинает через пару секунд молчания. Ему не кажется, что внезапный кашель сочетается с удушьем, одышкой и безуспешной попыткой вдохнуть хоть немного воздуха. Ситуация весьма сильно расстраивает. Почти бесшумно открываются сначала дверь возле пассажирского сиденья, выпуская этого самого пассажира на волю, а потом и с водителькой стороны, что кажется безумно странным и неожиданным. — Тебе нужно подышать свежим воздухом, иначе дышать ты не будешь совсем, — твердо произносит Щербаков, подтягивая Нурлана за спину и локоть. — Хах, — нервность в смешке была слишком заметной, — оригинальное решение... Леша посчитал бурчание под нос исчерпывающим ответом. Воздух с улицы принес несущественную пользу. Дышать стало проще, но где-то глубоко в горле он еще давал о себе знать. Так и стояли, облокатившись на машину, вдыхая сырость после дождя. Далеко-далеко лаяла собака, парочка окон в дворовых домах еще горели, остальные светились вечной тьмой. Тишина начала давить на уши. Не то, чтобы Леша Щербаков не был тем человеком, с которым хочется разделить все (в том числе молчание), но ситуация была пиздец не подходящей. В любой другой раз они бы давно кидались шутками, устраивали словесные перепалки и все было бы хорошо. Сейчас все плохо. Резкий приступ паники прервал мысленный поток Нурлана. Он истерично схватился за пачку сигарет в кармане куртки, но тут же был остановлен от попытки закурить. — Ебнулся? Ты и так чуть не умер от кашля, а теперь совсем в пизду скатиться хочешь? — Сигареты в кашле не виноваты, это другое. — В пизду. Холодно, пошли ко мне? Тебе посидеть надо, валерьянки попить. В пизду. И Нурлан идет-ползет. Как верная собака за хозяином идет домой. У Леши тепло и хорошо. Лучше чем дома, где все пропитано кошмарами и болезненным мраком. Тремор в руках унять не получается, как и избавиться от комка в горле, поэтому от кружки чая приходится отказаться. А вот вода с пустырником заходит на "ура". Временное спокойствие дает надежду на отступление панической атаки. Но тут кто-то садится так рядом, что колени соприкасаются, и глаза предательски начинают слезиться. И непонятно, то ли от горечи успокоительного раствора, то ли от избытка эмоций. Поэтому приходится откинуться на спинку диван. «Слезы, теките обратно». Тяжелый вздох не помогает избавиться от тяжести в грудной клетке. — Нур? — безобидно-жалостливое. — Пару минут и меня отпустит. — Ты же знаешь, что это не норма? С этим надо что-то делать. — Ага, я уже делаю. Все нормально. Будет. — Не заметно, чтобы ты как-то справлялся. — Все нормально... — Нихуя. Ты сам сказал, что нет. В машине. — Извини. Бля, Лех, я заебался. Дай мне десять минут и поеду домой. Я правда не хочу мозг тебе ебать. Резкая тишина за пару секунд начинает давить на сердце, перемалывая его в крошки. Дрожь в теле усиливается, дышать становится невозможно. Нурлан хватается за голову, надеясь, что это убавит боль. Сквозь попытки не заплакать, как ребенок пробивается смех. Через минуту он ловит себя на мысли, что действительно истерично смеется. Скулы сводит до безумной боли. Цикличная одышка мешает соображать, поэтому приходится открыть глаза. — Что я могу для тебя сделать? — слышится через вату в ушах. — Принять. Смех исчезает, но за ним уходит и тревога, когда лешина ладонь накрывает руку Нурлана, а их пальцы переплетаются. — Я здесь, — и сейчас это лучше других слов в сто раз.***
Спустя какое-то время, близкое к полутора годам, безысходность начинает походить на вполне реальный поиск выхода. — Доброе утро, — шуршание и копошение Леши будят Нурлана, из-за чего он по-кошачьи щуриться. — Доброе. — Мне надо сейчас уехать на пару часов. Подождешь меня или... — Подожду, езжай. — Ты как? — остановился в дверном проеме. — Начинаю привыкать просыпаться не от кошаров. Странные ощущения. — Привыкай, Нур. Ладно, я поехал. Пока! К поцелуям в прихожей вместо синяков под глазами в зеркале тоже придется привыкнуть.