***
Три часа назад
Павлова крутилась около огромного зеркала в спальне, рассматривая своё отражение. На редкость, черное платье-футляр чуть ниже колен село идеально по фигуре. Женщина улыбнулась, вспоминая день, когда устало шла после очередного трудового дня и абсолютно случайно подняла глаза к витрине одного из попутных магазинов. И даже не пожалела, что тогда оставила им половину заработной платы. Объемные рукава добавляли образу элегантности, изысканности, декольте — величественности и ничуть не откровенности. И рукава, и лиф платья были украшены таким же черным кружевом и россыпью мелкого жемчуга, к которому она нашла скромные, аккуратные серьги, будто созданные для этого случая. Шею оставила открытой, а волосы собрала в небрежную ракушку. — Мадам, вы прекрасны, — Ирина опустила голову, поправляя рукава, но услышав над ухом мужской голос, дернулась от неожиданности. — И для кого это ты так наряжаешься… — Напугал! — она резко подняла взгляд к зеркалу, но следом мечтательно улыбнулась. — Хотя не могу не согласиться. Давно я так себе не нравилась. Для себя, Толь, для себя. — Ты забыла снять. Сейчас пошла бы, — Алеников рассмеялся, показывая ей руки: в правой были ножницы, в левой — бирка и ценник от её платья. — Вот что работа без выходных с людьми делает… — Павлова ещё покрутилась у зеркала, улыбаясь себе, после чего развернулась к мужчине. — Ну как? — Говорю же: отпад. Ну и как мне тебя одну отпускать? Украдут ещё… — Да кому я сдалась! — она подобрала на кровати черный клатч и кинула в него телефон, не забыв посмотреть на время. — Кстати. Как ты себя чувствуешь? — Я сказал уже десять раз, что всё нормально. Бывает. — Бывает… Ложись отдыхать, потом померяешь давление и позвонишь мне. — О чём ещё отчитаться? — Обо всём. Только попробуй не позвонить или не написать, — Ирина пригрозила ему кулаком. — Ну ладно, — Алеников поднял руки, показывая капитуляцию. — Генка будет?.. — А я откуда знаю, — нервно усмехнувшись, отрезала Павлова, опуская руки в рукава шубы, которую он держал для неё. — А какое это, собственно, имеет значение? Однако в голове мимоходом мелькнула совсем иная мысль: «Надеюсь, будет…» — Смотри, а то напускает там слюней… — Это когда-нибудь закончится, а?! — она слегка недовольно толкнула мужчину в плечо. — Иди уже, женщина в чёрном, опоздаешь! — Иду, — Павлова закатила глаза и, улыбаясь, вышла за дверь, прихватив подарочный пакет.***
— Свет, какая лучше? — Кривицкий вышел из спальни в гостиную, держа в одной руке белую рубашку, а в другой — чуть розоватую. Женщина, до этого увлеченно читающая книгу, улыбнулась. — Ну, не знаю… Тебе всё к лицу. Его будто поразило электрическим разрядом. Когда-то, лет тридцать назад, ему такой же формулировкой отвечала Егорова… — Ты хорошо себя чувствуешь? — увидев резкую перемену в лице мужчины, заволновалась Светлана. — Да… Да, всё нормально, — он натянуто улыбнулся в ответ, — а поконкретнее: белая или розовая? — Тогда белая. Белая будет идеально. Кривицкий приложил рубашку к себе, показывая сочетание. Женщина удовлетворительно кивнула. Его образ сложился: строгие черные брюки, кожаный ремень, туфли и классическая белая, но от того только ещё более стильная рубашка. — Спасибо. А ты всё-таки не хочешь поехать со мной? — Ген, ну что мне там делать? Пациентке среди медиков, — Светлана рассмеялась, вставая с дивана, чтобы поправить ему воротник. — Как хочешь. Мне бы было веселее. — Не переживай, с вашим коллективом скучно точно не будет. А Ирина Алексеевна твоя будет? Кривицкий снова почувствовал легкий укол. Это имя одинаково ощутимо действовало на него во все времена жизни. — Она уже не моя… — машинально выдал он, после чего спохватился и подумал, на кой черт добавил это «уже», внося в свой ответ незаметную только глухому и слепому нотку сожаления. — И это не имеет абсолютно никакого значения. — Понятно… — поджав губы, улыбнулась Светлана. — Не забудь подарок! Взяв увесистый пакет и коротко поцеловав сожительницу в щеку, Кривицкий вышел за дверь. «Надеюсь, будет…», — невзначай пронеслось в мыслях.***
Как это обычно происходит, после пятого бокала — а лучше, если рюмки — наступает стадия безудержного веселья и безумных танцев. Время летело с предательски быстрой скоростью, оставляя всё меньше часов этому пиру. Стадия диких танцев была пройдена: за стол вернулись раскрасневшиеся и мокрые Брагин, Дубровская, Ханина, Куликов и Лазарев. Их встретил шокированный от происходящего и увиденного взгляд Нарочинской. — Я и не знала, что вы так можете… — Теперь знаешь, — усмехнулась Нина, осушая полный стакан воды и давая «пять» Олегу. — Интересно, какие ваши таланты ещё не открыты? — Павлова, сидевшая напротив, не сдержалась и тоже улыбнулась. До этого она скучающе крутила в руке бокал белого полусладкого и листала ленту инстаграма. Алеников так и не написал о своём состоянии: «Заснул, может», — подумала женщина. — А вы почаще ходите с нами гулять, — воодушевленно подал голос Куликов, восстановивший сбившееся дыхание, — и мы раскроем все свои таланты! — Ой, спасибо, мне хватает, — продолжила непринужденно смеяться Ирина. Кривицкий, наблюдающий за этой мизансценой с другого края стола, тоже приподнял уголки губ. Как известно, за стадией безумных танцев наступала лирика: неспешная, красивая, трогательная, с долей светлой печали и предназначенная, по большей части, для влюбленных, конечно. Бреславец уже поднимал из-за стола Шеину, ведь точно знал, что сейчас будет: это же он руководит сценарием этого мероприятия. Приобняв за талию, он вывел женщину в платье цвета морской волны на середину зала. Брагин потянул за собой протестующую Марину, что-то нашептав ей на ухо, хитро улыбаясь. Лазарев с Покровской вышли по обоюдному согласию, и к ним присоединились все другие желающие гости. Павлова продолжала перебирать страницы социальных сетей, когда её слуха коснулась до боли знакомая мелодия. Она могла узнать её в любое время, в любой ситуации. С самых первых нот. Воспоминания, будто кинолента, зашелестели перед глазами, болью отдавая в сердце. Пальцы дрогнули, и она выключила телефон, откладывая его в сторону и хватая стакан с водой. Черт дернул её поднять глаза — Кривицкий практически мгновенно, синхронно сделал то же самое. Его губы шевельнулись в едва заметной полуулыбке. Свои же она слегка невольно приоткрыла, ощущаю нехватку воздуха. Они смотрели друг другу в глаза, не понимая, почему никто из них не может отвести взгляда и притвориться, занять себя каким-нибудь другим действием. И точно знали, что в это мгновение, под плавные звуки памятной мелодии, каждый видит те самые кадры… Он уперся ладонями в поверхность стола, поднимаясь. Её сердце пропустило несколько жизненно важных в эту минуту ударов: «Нет, нет, нет…», — судорожно думала Ирина. Ханина и Дубровская молчаливо, но красноречиво переглянулись. Кривицкий спокойно обошел стол и подошел к побледневшей женщине, опуская одну руку ей на плечо, наклоняясь к уху. — Пойдём, Егорова. — Я не думаю, что… — она собиралась выдать избитую фразу о нелучшей идее, когда начавшаяся песня перебила её. Я прошу тебя, сумей забыть все тревоги дня. Пусть они уйдут, и, может быть, ты поймешь меня. — А ты не думай. Пойдем, — он накрыл её холодную ладонь, лежавшую на столе, своей и, слегка сжав, вынудил женщину подняться, приглашая к остальным танцующим парам. — Подари мне эти две минуты. Все, что я скажу, не знаешь ты, — только ты тому вина. Понял я, что мне нужна — нужна одна лишь ты, лишь ты одна. Только сейчас Павлова впервые обратила внимание на то, как он одет. Глупая мысль посетила голову: «А мы хорошо сочетаемся…», но она тут же моргнула, прогоняя её. Одна его рука тихо легла на её талию, случайно проскользив от обнаженных лопаток ниже, будто трогая огнем. Другая поднялась, раскрывая ладонь, чтобы Ирина несмело вложила туда свои ледяные пальцы. Свою же вторую руку она опустила на его горячее плечо, ощущая сквозь белоснежную ткань контраст их температуры. Этот день нам вспомнится не раз, — я его так ждал. Как мне хорошо с тобой сейчас, жаль, что вечер мал. Они медленно двигались в такт музыке, пряча друг от друга глаза. Пользуясь случаем и отсутствием контроля с её стороны, Кривицкий рассматривал сегодняшний внешний вид своей спутницы, отмечая про себя, что годы сделали её лишь краше. — Жаль, что вечер мал… Ты тоже вспомнила тот вечер, когда услышала эту песню? — Это было в прошлой жизни, Гена. Я прошу тебя, побудь со мной, ты понять меня должна, Знаешь ты, что мне нужна — нужна одна лишь ты, лишь ты одна. — Ты сегодня выглядишь сногсшибательно, — вновь наклонившись к её лицу, едва слышно сказал он, втягивая носом опьяняюще-сладковатый аромат духов. — Так ты поэтому только что отдавил мне сапоги? — забывшись, Павлова подняла к нему голову, лукаво улыбаясь и заглядывая в глаза. Хочу, чтоб годам вопреки, также были мы близки, Также были мы близки двадцать лет спустя… — Хочу, чтоб годам вопреки, также были мы близки… — эхом повторил ей Кривицкий. — Только не двадцать… Почти тридцать пять прошло. Какой кошмар… — игнорируя его фразы, она ужаснулась цифрам, которые сама произнесла. Оказывается, мечты рушатся довольно легко и просто — только осколки долго доставать приходится. Не мечтал о счастье я таком, я о нем не знал. Даже целый век вдвоем с тобой — мне, наверно, мал. Пока Ирина размышляла вслух, пока отвечала на его случайные реплики, он незаметно прижимал её ближе к себе, наслаждаясь моментом и стараясь не думать о скором его завершении. — Можно я украду тебя этим вечером? — вино, очевидно, ударило в голову, и Кривицкий позволил себе показать ей честные, неприкрытые рамками их положения мысли. — Нельзя, Гена, никогда больше нельзя… — с заметной грустью шепотом изрекла Павлова. Благодарен я судьбе своей, за любовь, что нам дана. Знаю, будешь мне нужна — всегда одна лишь ты, лишь ты одна. — Как глупо прошла жизнь, — он, конечно, предвидел её ответ и не надеялся ни на что иное. Только было одинаково до боли обидно. — Наверное, всё случилось, сложилось так, как должно было быть, — Павлова опомнилась и поймала себя за тем, что её голова мирно покоится у него на груди, и тут же вернулась в прежнее, дистантное положение. Очередной раз медленно кружась, когда женщина оказалась скрыта от зала его широкой спиной, он тихо наклонился и прикоснулся губами к её щеке, случайно съехав к самому умолку губ. С её стороны — противиться было бессмысленно: они оба желали этого одинаково. Только теперь это было единственным из возможных и дозволенных им действий. Теперь, когда не всё сгорело, но больше — нельзя. Хочу, чтоб годам вопреки, также были мы близки, Также были мы близки двадцать лет спустя… Музыка медленно сошла на нет, и до этого танцующие пары отпустили друг друга, возвращаясь на свои прежние места. — Музыка закончилась… На нас все смотрят, — Павлова хотела отстраниться, но он её удержал. — Пусть смотрят, — равнодушно ответил Кривицкий. Мужчина неспеша выпустил Ирину из своих объятий, аккуратно поправив ей смятый рукав платья. Он ласково коснулся её ладони, поднимая к себе: один поцелуй оставил на потеплевших пальцах, другой, чуть более продолжительный — на обнаженном запястье. Скрывая смущение и дрожь в ногах, она стойко выдержала это мгновение и вернулась за стол, а он зачем-то отошел к Бреславцу. Павлову встретили две пары изумленных глаз: Ханина с Дубровской даже не попытались отвести взгляд. Она тоже посмотрела на них — но не упрекая в заинтересованности. Конечно, в отделении все прекрасно знали об Аленикове, о Кривицком с его пациенткой и о Павловой с Кривицким и их несложившейся счастливой любви. — Нинка… Я сейчас заплачу, — шепотом произнесла Ханина, когда Павлова снова спасительно уткнулась в телефон. — Почему так бывает?..***
Желтое такси мчало женщину по ночной Москве домой. Она безучастно следила за тем, как снежные хлопья прилипают к стеклу автомобиля и скатываются крупными каплями, будто слезы. В голове не было ни единой другой мысли, кроме этой злосчастной песни и рук Кривицкого на её черном платье. Это был второй курс университета. Сплетя пальцы, они шли по практически безлюдному парку, когда услышали звуки гитары и привлекательный мужской голос. Молодой парень сидел на скамье, играя красивую мелодию и напевая строки, которые впоследствии надолго застрянут в их памяти. — Потанцуем? — он протянул ей одну руку, а другой уже обнял за талию, притягивая к себе. — Гена! — возмущенно крикнула она, но не отказала. Они медленно кружились среди вечернего летнего парка, пока незнакомец пел им самое красивое признание в любви из всех существующих в этом мире. В тот день она впервые сказала ему, что любит. Всем сердцем и давно. Ведь до этого только он твердил ей об этом, получая в ответ лишь смущенные улыбки и уход от темы. — Мне нужна лишь ты одна… — повторил Кривицкий вслед за мелодичным голосом парня, обхватывая ладонями лицо Ирины и робко, неловко касаясь её губ. Павлова с досадой улыбалась, следя за сверкающими огнями большого города и предаваясь болезненным воспоминаниям. И почему-то до сих пор слышала, чувствовала около себя его парфюм, будто он был рядом… «Наверное, всё случилось, сложилось так, как должно было быть». Наверное.