Звезда Давида

— Я согласия не давал. У Чана дрожал голос. В комнате на странность было холодно, будто кто-то открыл все окна. Множество дерьмовых лет. Месяцев, наполненных безысходностью, не счесть. Минут, заполняющих отношения ядом. Секунд оргазмов. Где-то в них томились, словно коллекционные марки под стеклом, самые яркие и мимолетные эмоции, наполненные добром и светом. У этой любви было две стороны медали: на Аверсе — долгий секс, полный слёз, криков, признаний в любви; поездки в разные города, ночные свидания и прогулки, тайно заканчивающиеся поцелуями в шею. На Реверсе — кричащий Чан, запрещающий прогулки с коллегами по работе, и маленькая-тростинка-Феликс, поджимающий губы и ночующий у неизвестных парней после каждого скандала. Это колесо Сансары, мой друг, в котором неизвестно, что возникло первым. — С-согласия я и не спрашивал… — Феликс сидел на стуле, склонив голову. Он рассматривал собственные угловатые пальцы, потупив взгляд, пока на дне его глаз томились горькие слёзы. Так быть не должно. — Посмотри на меня, — Бан подсел поближе, по привычке поправляя выпавшие на лоб локоны. — Давай же, милый. — Ли молча поднял голову. Взгляд Феликса убивал, лишал рассудка, заставлял падать на колени. Глаза были полны слёз, отчаяния, страха, веры и презрения к самому себе. Длинные пушистые ресницы, слегка опухшая кожа от постоянно скатывающихся по щекам слезинок, теряющийся в зрачках туман. Чан его любил. Безумно любил. До зудящего покалывания в груди, возбуждения в штанах. Обожал его фарфоровую кожу, усыпанную веснушками, на фоне которой губы казались алыми, будто кто-то разбил их ударом об стол. От него веяло смесью ладана, кондиционера, шампуня, спелой вишни и смазки, которую парень наносил себе на лицо по утрам для увлажнения тонкой, с просвечивающими капиллярами, кожи. Одно касание чужой руки, и Бан мог погибнуть в собственном огне, не в силах даже шевельнуться. Видимо, чего-то ждал. — Я не могу быть с тобой в отношениях, и ты об этом знаешь. То, что между нами… — Феликс запнулся, хмыкнув, смакуя застрявшее слово на кончике языка, параллельно поглаживая подушечками пальцев костяшки. Послышался шёпот. — …это неправильно, милый. «Милый». Чан знал, но верить не хотел. — Почему это неправильно? — он тоже шептал, и на секунду показалось, что в спальне без света творилось собрание заговорщиков, собирающихся обрушить месть на парламент. У Феликса стоял огромный ком в горле, и ему казалось, что скоро его вывернет наизнанку. Нужно держаться поближе к ванной. Создавалось ощущение, что в нём живёт демон, которого он отчаянно пытался оттолкнуть, а затем убить, заранее зная, что убьёт вместе с ним и часть своей нетронутой злом души. Эта любовь была проклятием, несомненно. Ни избавиться, ни остаться — в любом случае страдание. С одной стороны, в какой-то момент парня убьют (и он об этом прекрасно знал), с другой — медленное угасание наедине с собой в пустой квартире, где не будет чужого голоса, не будет чужих объятий. Иллюзия выбора, в которой каждое решение приведёт лишь к боли, разъедающей желудок. Ещё один спазм, и Ли съёжился, зажмурив глаза. Ванная. — Ты… ты же псих, — кое-как проговорил он, тут же поднимаясь с тёмно-розового покрывала, передвигая ноги в сторону другой комнаты. В этой квартире запах их отношений проник в каждую вещь: в обеденный стол, на котором занимались сексом, в книги об искусстве, полные разных закладок, в сувениры из разных стран, даже в чёртов коврик с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», купленный на двухлетнюю годовщину. Сами ароматы были смесью двух тел, которые в какой-то момент решили слиться воедино. — Я псих? Ты в этом так уверен? — спросил Чан с усмешкой. — Вот оно! — резко крикнул, развернувшись, парень. — Снова ты за своё дерьмо! Снова «ты в этом так уверен?»! Да, уверен, ёб твою мать! Оглянись вокруг, Крис! Посмотрите на эти, блять, вещи, — продолжал кричать парень, сбрасывая с полок книжки. — Посмотри на них, сукин ты сын! Здесь всё — твоё, а моего — ничего, в буквальном смысле слова! — Ты недоволен тем, что я сюда что-то купил? Я могу выкинуть всё, что только захочешь. — Его голос тут же стал ласковым, облизывающим тело, и такая перемена пугала Феликса всё сильнее, заставляя дрожать. — Ты же знаешь, что речь не об этом… Ли вздохнул, шлёпая себя ладонью по лбу. Он простоял так с минуту, а затем поднял голову, и взгляды их столкнулись. Чан смотрел на него глазами ребёнка: глупыми, несуразными, огромными, как в мультфильмах. — Ты не знаешь, да?.. — спросил, чуть ли не рыдая, а Крис помотал головой. — Твою мать. Он взял руки Бана в свои, а затем подошёл ещё ближе. Настолько, что сердце защемило, и слёзы мгновенно потекли к подбородку, хоть Феликс и старался держать уголки рта натянутыми, словно струны скрипки. — Ты унижал меня перед своими друзьями, подшучивал надо мной. Делал то, что я не хотел, а потом извинялся, думая, что никогда не потеряешь моё доверие. Ревновал меня к каждому столбу. Я так больше не могу, ты же понимаешь? Отпусти меня, давай с этим закончим… — Под «этим» ты имеешь в виду наши отношения, да? — спросил Чан, и голос его был безумно низким, хрипящим. Ли несколько раз кивнул, снова закрывая лицо ладонями. Крис долго смотрел на своего возлюбленного, а затем обнял, ласково обхватив огромными руками угловатые плечи. — Я не могу. Нет. — Ч-что?.. — задыхаясь, спросил Феликс, поджимая дрожащие в волнении губы. — Пойми меня… — Мой ответ — нет. Прими его и смирись. — Чан смотрел партнёру в глаза, а сам хотел сжаться, стать одной точкой, которая потом лопнет, или превратиться в чёрную дыру, утаскивая кого ни попадя за собой в никуда. Смеясь, Феликс ответил: — Т-так нельзя… — И осколок безумия проскользнул в тени его век. — Ответь на один вопрос, и мы решим всё остальное. Я просто хочу знать правду. — Как всегда? — Как всегда. — Хорошо, д-давай, — парень кивнул несколько раз. — Ты любишь меня? Какой-то частью души Феликс знал, что скандалы ему нравятся. Он любил, когда жёстко, и пусть так будет во всём, даже в Чане, который грозился убить его, заходя в квартиру с ножом. Он знал это каждой клеточкой тела: знал, что любит. Знал, что это ловушка с самого начала, и всё равно пришёл с улыбкой, устраиваясь на чужих коленях. Это факт. Его любовь к партнёру была безумной, безграничной, обхватывающей грудь и плотно её сжимающей. — Люблю, — на выдохе ответил Ли, задрав гордо голову. За любовь ему не стыдно. — Тогда давай поступим так. Решим всё сегодня, и если не получится, то и хер с ним. Что думаешь? — Крис устало улыбнулся. — Давай же, сладкий, решайся. Опять эти незаметные подталкивания к действию. Чанбин ему всё рассказал: и про то, какими бывают манипуляции; и про то, как этим пользуются; и про то, как из-за этого страдает Ли. Всё. — Нет. Хватит. Хватит с нас, понял? Прекрати уже свои штучки, — он отдернул руку мужчины и пошёл в сторону ванной. Перешагнув порог, тут же закрыл за собой дверь, аккуратно повернул замок в надежде, что Бан не услышал, — так, на всякий случай (но тот, естественно, заметил и посмеялся себе под нос). Надо собрать вещи, позвонить матери, попросить у Чанбина помощи, чтобы он его проводил. Ещё час, и он забудет навсегда об этой квартире, половина площади которой за три года отношений залилась кровью Чана и пропитала насквозь ряд вещей. Мерзость. В зеркале его глаза казались ему огромными и более тёмными. За дверью послышался лёгкий шум, и Феликс насторожился: он же не совершит с ним что-то жуткое? Так бывает только в фильмах, да? А в новостях всегда речь идёт о конченных психах. Его милый не такой. Парень подошёл на цыпочках к двери, ласково погладил сухими подушечками пальцев деревянную поверхность. Пусть всё останется так. Ли повернул замок в вертикальное положение, обхватил ладошками ручку, потянул вниз, а затем медленно открыл дверь на себя, когда что-то бездонное промелькнуло прямо перед глазами. Дуло револьвера. Феликс глубоко вздохнул, отворяя дверь до конца. — Опять ты за своё? — спросил с лёгкими нотками злости в голосе. — Ты же сказал, что любишь меня, разве нет? — Глаза Криса были похожи на щенячьи. Пёсик выпрашивал косточку. — Это ситком, в котором ты застрелишь меня из ревности? — парень облокотился телом о дверной косяк. — Ты, видимо, забыл, что я не ревнивый человек. — Чанбин говорил, что ты с… — Что я что? — мужчина подошёл, не убирая оружия. — Ты забыл сказать своему дружку, что я забирал тебя бухого в дрова со всяких вечеринок, где тебя трахали в рот в туалете, а ты нихрена не помнил. Что-то в то время это было спасением, а сейчас, как выясняется, наказанием, — хмыкнув, сказал он. — Мой алкоголизм тебя не касается, — буркнул Феликс, рассматривая дуло револьвера, когда Чан подошёл ещё ближе, ласково обхватил двумя пальцами чужой подбородок, открывая рот. — Твой алкоголизм меня касается, потому что я твой партнёр. Так вот, — он грубо затолкнул ствол на пару сантиметров меж чужих губ. Холодно. Привкус металла. Феликс издал смешок, хотя чувствовал, как смазка вытекает каплями с головки члена, и тут же впитывается тканью нижнего белья. Мокро. Ли еле сдерживался, чтобы не двинуться; по его телу бежали волнами мурашки, одна за другой. — Мы с тобой сегодня решим, кем являемся друг другу. Я хорошо знаю твои секреты, а ты — мои. Вдобавок, ты сказал, что любишь меня, да? — Оружие тяжело надавило на язык, и Феликс, следуя за ним, неестественно опустил голову, как бы кивая. — Умница. В этом револьвере всего один патрон, и я буду стрелять каждый раз, когда буду чувствовать, что ты меня не любишь. Парень, тайно облизнув языком дуло, натянул маску презрения на лицо и отстранился, показательно плюнув на пол. — С ума сошёл? А если ты меня убьёшь? — спросил он, и голос был крайне спокойным. — Когда мы только стали встречаться, тебя это не смущало. — Когда мы только стали встречаться, мы много всякой дряни делали, но не сейчас же, — Ли хмыкнул, отводя взгляд в сторону. — Тебе есть что терять сейчас? Склад мужиков, которые будут трахать тебя пьяного на улице? — спросил Чан, хмурясь. Эта тема его задевала. — Детей у нас нет, брака тоже нет, друзей новых не появилось, и мы даже умудрились потерять парочку старых. В чем отличие? Феликс не мог сказать. Он до сих пор был не уверен: с одной стороны, их эксперимент закончится сексом, секс — возвратом отношений, а он этого и боялся, и страстно желал. Весь мир казался мрачнее на пару тонов вне квартиры, а в ней мигал яркими красками: от розовых тонов во время признаний в любви до цвета копоти, когда вещи разбивались снова и снова, и осколки летели в разные стороны, а соседи вызывали полицию, и Чан молча платил штрафы, один за другим, один за другим… пустые крики, пролитая кровь, сидящий на диване Феликс с подожённой сигаретой во рту, старательно избегающий чужих взглядов. День за днём. — Ты думаешь, что способен меня убить? А как же твоя ядовитая любовь? — процедил сквозь зубы Ли, аккуратно касаясь большим пальцем серебряного кольца на среднем пальце. Они оба знали: умрёт один — за ним любым способом последует другой. Неразрывные звенья цепи, которые только и делали, что натягивались; зато теперь то была не чёртова Сансара, а дыба, разрывающая похожие на ветви кости. Чан аккуратно коснулся пальцами чужой руки, утягивая за собой в спальню. Феликс вздохнул: снова. Снова ловушка. Ловушка из заботы, приправленной любовью. Жаль, револьвер в формулу не вписывался. Дурманящий душу холодок, лёгкая музыка, играющая в голове — Ли часто представлял себя героем несуществующего сериала. Оттого его действия, быть может, были слишком кукольными. С него аккуратно снимали рубашку под the Neighbourhood, пуговица за пуговицей… лёгкие щелчки вылетающих петелек. Огрубевшие из-за постоянной игры на гитаре подушечки чужих пальцев коснулись мягкой кожи, и это было бы ласково, будь кожа смазана кремом для рук. Джесси завывал хриплым голосом о проблемах с папочкой, и на лице Феликса промелькнула лёгкая тень улыбки — у него тоже есть папочка. У него тоже есть с ним проблемы. Чужой язык лизнул кончик соска, и Ли инстинктивно глубоко вдохнул: и холодно, и горячо, и дурманит по полной. А потом пластинка сменилась, а за ними сменились и образы — комната наполнилась таинственным розовым светом, тело поддалось несуществующим правилам, мягко выгибаясь дугой, и квартира наполнилась звуками родного инди-попа, который просачивался в голосах Hippie Sabotage. В этих наполненных дурманом облаках их отношения были сакральными, священными и вечными. В них Бан верен ему как последняя псина, что стоит на коленях по семь часов кряду около входной двери на квадратном коврике тёмно-серого цвета в ожидании возвращения домой хозяина. А ещё в них Феликс не изменял, коварно улыбаясь, пока сидел на других членах. Вот так. Так просто. Чужие кончики пальцев сжали мягкие соски, и Ли невольно всхлипнул, прикусывая нижнюю губу. Кончик языка, оставляя за собой светящиеся под мягким тёплым светом настольных ламп влажные дорожки, выводил узоры на груди. Ни единого волоска. Он хватался руками за соски Феликса так, будто перед ним сидела миниатюрная девушка: придерживал еле заметные холмики в руках, ласково поглаживая, и это вызывало на лице Феликса румянец. Чан всегда так делал: издевался до последнего, ухмыляясь, заставляя кончать в чужую ладонь или двигаться бёдрами навстречу длинным пальцам. Он сделал из Ли извращенца, а тот сделал из Бана ревнивца, показав свои новые умения другим парням в темноте городских переулков, на остановках, в заброшенных участках парков и под мостами тёплыми летними ночами. Эта мысль сменила пластинку по щелчку. Теперь миром их отношений правил любой замедленный до одури трек, где каждый голос становился глубоким и низким, — мир отчаяния и похоти. — Прекрати, — говорил куда-то внутрь Феликс, прикрывая рот ладонью, смотря в сторону. Вместо ответа — молчаливый рывок, и тонкая ладонь Ли уже плотно сжималась в чужой руке, а ткань тёмных джинсов коснулась полных губ. Бан открыто водил бёдрами из стороны в сторону, и Феликс внезапно почувствовал прохладную влагу на кончиках губ. Смазка? Так много, что даже просочилась? Озорная улыбка появилась на его лице, и он, показательно высунув язык, провёл им по джинсам, чувствуя горячее тепло и пульсацию вставшего члена. — Мне нравится, что он большой, — пробормотал с похотливой улыбкой, так и застывшей где-то в щеках. Парень водил по влажной ткани языком, чувствуя, как шероховатости проходятся по сосочкам. Чан хотел расплакаться — горький комок подступил к горлу: мужчина знал, что был не единственным получателем грязных слов. Злость разгорелась по щелчку, и он приставил револьвер к чужому лбу. — Благодарю за комплимент, — процедил сквозь зубы, желая сплюнуть горькую слюну. — А теперь расстёгивай. И тонкие пальцы принялись аккуратно вытаскивать пуговицу, расстёгивать ширинку, водить подушечками пальцев по трусам. Эта ситуация могла произойти разве что только с ними. Феликс не удивился стали, что ласкала его кожу; где-то в недрах сознания он всё прощал и со всем смиренно соглашался, а азарт и опасность вызывали лишь лёгкое покалывание в тазовых косточках. Бан сходил с ума, понимая, что рука его, лежащая на спусковом крючке, не дрожит. Он сам стал оружием. Жаль лишь, что массового поражения. На губах с мгновение застыла гримаса отвращения, тут же канувшая в небытие. Ли аккуратно стянул трусы вниз, тут же замечая огромное пятно из смазки, что растеклось по тёмным волоскам, которые, словно мягкая трава, выстилали лобок. Он, расслабив язык, мягко по ним прошёлся, задев случайно кончиком языка горячую головку. Чан шикнул, невольно толкаясь бёдрами вперёд. Вставший член упёрся Феликсу в щеку, продавливая явно заметную впадину, и парень с хитрой ухмылкой на пару секунд обхватил член губами, ощущая где-то в зоне подбородка холод, исходящий от молнии, а затем взглянул на мужчину снизу вверх, высовывая язык. — Какая же ты шлюха, блять, — зашептал Бан, выдыхая. Потолок. Родной потолок. Ли хихикнул, и Чан выстрелил. — Почему ты так со мной?! — Как?.. — спросил мужчина на выдохе, сидя на диване, но его перебили. — Какой же ты конченый! Не разрешаешь мне гулять, видеться с друзьями, — вскинув руки, вопил Феликс, а рот его в тот момент походил на свежий шрам. Он показательно сгибал пальцы, рыча, — а ещё я вечно должен отчитываться, где я нахожусь. Какого хуя вообще? Насколько ты мне не доверяешь? — После чего пнул журналы, лежащие на полу аккуратной стопкой, и те с лёгким шелестом будто бы разбежались по дощечкам. — Насколько не доверяешь мне ты, что считаешь, будто я тебя в чём-то ограничиваю? Мне это нахуй не надо, тебе не пять лет, — он прикрыл ладонями лицо, опуская плечи. И эти слова, несомненно, вызвали в Феликсе злость и что-то ещё, похожее… на… обиду? Обиду? Серьёзно? — Отлично, — прошипел в ответ, выбираясь из квартиры, по пути переступая книги. — Раз тебе насрать, то я отдохну как следует, и мне будет заебись. За-е-бись! — Что ни слово, то яд. И хлопок двери прозвучал как выстрел. — Зачем ты это? — ласково спросил Феликс, водя кончиком языка по верхней губе. — Продолжишь вести себя как продажная блядь, и я выстрелю ещё раз, — устало ответил мужчина, запуская пальцы в мягкие локоны. — Любовь не продаётся, смирись. — А я думал, тебе нравится, когда я такой. — Он не дал ответу сорваться с чужих губ, обхватывая губами пульсирующий член сквозь тёмно-синюю ткань трусов, тут же ощущая вкус солоноватой смазки. Тонкие пальцы потянулись к краю нижнего белья, стянули его вниз, и головка слабо ударилась о рот, тут же в него погружаясь. Феликс аккуратно прошёлся кончиками верхних зубов около уретры, усердно полизал это местечко, словно котик, а потом стал опускаться, продолжая вести всем языком по мягкой и в то же время напряжённой коже, не сводя с Бана карих глаз. Зашипев, Чан резко надавил на чужой затылок пальцами, прося опуститься ниже. И ещё ниже. И ещё ниже. К самым мягким участкам. Феликс хихикнул, но всё же покраснел — пока встречались, не просил, а сейчас же что? Парень лизал член словно собака: неаккуратно, всем языком, намеренно широко открыв рот. А Бан врезался ему в рот словно животное, прося о большем, двигая навстречу бёдрами, тяжело вздыхая. Вязкая слюна струйками капала с уголков рта на мягкий живот Феликса и приспущенные джинсы Чана. — Давай же, зайка, кончи мне в ротик, — словно песенку пропел Ли, облизываясь. Его полные губы распухли и покраснели, вязали, будто по ним растеклась патока, а Крис считал, что всё же то была не патока, а ядовитая похоть. Он упёрся револьвером парню в лоб и, нажав на спусковой крючок ранее, произвёл ещё один выстрел, плотно поджав губы. Заранее говоря губами «прости». Заранее прощаясь. — Я для тебя шлюха, — ворчал Феликс, стараясь подавить слёзы. — Просто блядь с улицы, не более того. Поиграться и бросить. Бан сглотнул. — Ты меня просто заебал, — тихо ответил, затягиваясь сигаретой и тут же выпуская струю дыма в потолок. Пара ушла на кухню, чтобы обсудить отношения в надежде остаться неуслышанными, но друзья всё равно знали — что-то тут нечисто. — Я тебя заебал? — прошипел кое-как Ли, подходя к мужчине. — Я тебя заебал, да? Так вот, не переживай, ты меня тоже. — А я-то в чём повинен на сей раз? — спросил Крис с ядовитым сарказмом, смотря в пол. У него не осталось сил. Говорят, если любишь, то борешься до конца, вот он и боролся, шёл против течения, да зазря. Это не любовь, а раковая опухоль, что слишком быстро росла и оставляла метастазы в сердце. — В том, что не отпускаю тебя гулять? Не даю поблядовать спокойно? — он цокнул. — «Поблядовать», значит? — У Феликса в душе зрела обида. — Без проблем. Проваливай давай. — Без тебя никуда не уйду. — Снова затяжка. — Уходи, уходи, уходи! Уходи! Без меня! Давай! Крис! — он подошёл к мужчине, надеясь на ответ, а после толкнул его, когда вместо чужих слов в уши врезалась тишина. — Ты меня губишь, рушишь, ты меня убиваешь, бьёшь по ебалу, заставляешь харкать. Давай же, уходи, ты — самая ядовитая дрянь, которую я когда-либо встречал… Мужчина резко схватил его за руку, поднял в секунду подбородок Ли, и взгляды их встретились. В глазах Бана стояли слёзы, с глаз Феликса — текли. — Прекращай. Я же люблю тебя. Я тебя люблю. Ты мне изменяешь, и я это знаю. Ты пользуешься тем, что я не вижу, что я не ищу доказательств, но, пожалуйста, я безумно тебя прошу, прекрати. От меня и так ничего не осталось. Я разложился уже весь. А уйти не могу. С тобой хреново, а без тебя? Как думаешь? А без тебя пиздец. Пожалуйста. — Снова? На этот раз что? — он нахмурился. — Почувствовал, что ты любишь меня меньше обычного. Любишь кого-то ещё. — Да ладно тебе, — и Феликс ядовито хихикнул. Он знал цену своим словам, а также знал и то, что цена им — грош. — Хочу в тебя вставить, так что поиграйся с дырочкой, — спокойно сказал Бан, продолжая прижимать оружие к мягкой коже, оставляя на ней круглый тёмно-розовый след. — Давай же, — он подвигал дулом по чужому лбу. Феликс сглотнул, а затем начал стягивать с себя покатые джинсы. — Знаешь, мне нравится, когда ты такой, — уже тише ответил Ли, смотря куда-то вниз. Осталось всего четыре выстрела, и проблем не останется. Его ладонь привычно потянулась ко лбу, чтобы тяжело вздохнуть, и парень испугался, почувствовав металл, — он совершенно про него забыл. Про то, что на него наставили оружие. Про то, как они когда-то игрались в этой квартире с наручниками и палочками, как засовывали друг другу в уретру разные игрушки, пытались вылизать языком каждую клеточку, поймать каждую каплю спермы, стекающую с головки, он тоже забыл. Любое воспоминание о прошлой зиме вызывало в нём злобу, так что он сильнее дёрнул одежду вниз, оголяя худощавые ягодицы и выпирающие тазовые косточки, слыша лёгкий треск шва, затем потянулся за тюбиком смазки, но тяжёлая ладонь схватила его за кисть. — Нет. — Почему? — Прошло слишком много времени с начала наших отношений, чтобы ты задавал такие глупые вопросы, — Крис мягко провёл пальцами по острому подбородку. — Просто сделай для меня. — Слишком много я делаю для тебя, — ответил тихо Феликс, чувствуя усталость, что всегда приходила сразу после ярости, вспышек праведного гнева. Глаза защипало, и он их прикрыл в попытке забыться. Пусть это будет другая ночь, другой член, другой человек, другая любовь, пусть они с Баном никогда в этой чёртовой жизни не знакомятся, никогда не пересекаются, никогда не вылизывают друг другу рты. Пусть-пусть-пусть. Маленький последний сон на двоих. Сочетающие в себе желание и безысходность действия: с Ли, казалось, упала ядовитая маска, и теперь он был похож на зайчонка: ласково лизал свои подушечки пальцев, пуская слюнки. Ему хотелось раскрыться, словно цветочек, и в то же время сжать своё сердце в маленький твёрдый камешек. Член ныл, а Бан с улыбкой снова поднёс головку ко рту. Феликс аккуратно коснулся двумя пальцами ануса, размазал слюну подушечками пальцев. Его колени были разведены в стороны, и он слегка приподнялся, чтобы вставить пальцы внутрь, после чего начал неуклюже заваливаться назад, теряя равновесие, но мужчина быстро схватил его за руку и потянул резким движением на себя, да так что Феликс завалился вперёд, утыкаясь носом в ямку меж чужой ляжкой и мошонкой. Запах геля для бритья, одеколона, кондиционера, смазки. Ли аккуратно лизнул кожу, оставляя след слюны, сильно вдохнул носом. Родное. Глаза снова защипало, в горле возник горький ком. Он грубо вставил пальцы себе внутрь, чувствуя мягкие стенки, подвигал по ним несколько раз пальцами, а потом развёл их в стороны — не болит. Феликс знал, что саднить не будет, потому что вчера принимал другой член (поменьше, конечно же, но всё же не менее плохой). Губы сжались в обиде. Родное и такое больное. Бан взялся другой рукой за свой член, несколько раз подвигал пальцами по нему, раскрывая и закрывая головку, а потом коснулся ею пухлых губ, размазывая по ним вязкую смазку. Ощущение собственничества с недавних пор вызывало в нём некий романтический трепет. — Зачем ты так со мной?.. Вопрос в никуда. — Потому что люблю. Такой же ответ. Феликс поднял голову, высунул изо рта язык, словно котик, аккуратно лизнул дуло револьвера, проникая языком внутрь. Холодит. Пусть уже выстрелит. Пусть. Он почувствовал гарь во рту, копоть, собственную кровь, горячий воздух разлагаемой плоти. А потом Ли умрёт, и вся боль закончится. Этакое доминирование, жестокость, желание убить и быть убитым. Вечная преданность. Испытание, которое всегда сможешь пройти. В комнате стали раздаваться хлюпающие тихие звуки того, как Ли двигал внутри себя пальцами. Бан, ухмыляясь, грязно толкался головкой в закрытый рот, водил ею по губам, так и представляя податливость. Потом в его сознании вспыхнули времена года, проведенные с Феликсом вместе: зимой на бёдрах парня однажды появились чужие засосы, владелец которых так и не был найден; весной — след от верёвки на шее; летом — кровоподтёки, а дождливая осень закончилась следами укусов меж выпирающих лопаток. А теперь снова зима. Что ни месяц, то страдание и желание убить всех, кто его трахал, а потом уже и себя, наконец. Ухмылку смыло с лица волной гнева, и он толкнул парня назад; послышался шелест скомканного, словно бумага, одеяла. — Всё, наконец? — спросил Ли, но больше обиженно, прикусывая опухшую губу. Ему хотелось продолжить, но в то же время позлить Бана, повыделываться, немножко прыснуть ядом. — И это всё, да? Всё, на что ты способен? — Хитрый смешок, длинный язык, вылизывающий белоснежный ряд зубов. — Ты всегда пытаешься огрызаться, когда я лезу к тебе в душу. Не знаю, зачем, мог и не встречаться со мной тогда, — тихо сказал Чан, направляя револьвер к груди парня. — Мне жаль, если всё так выйдет, потому что правила поменялись, Ли. В этот раз там и правда патроны, я уверен. Феликс сглотнул, губы — моментально задрожали. В этот раз всё поменялось, да. Надо доказать преданность, не иначе она тебя предаст. Парень мягко обхватил чужую руку, сжимающую оружие, затем медленно кивнул, прикрыв глаза, в уголках которых скопились горячие слёзы, и Бан слизал их, наклонившись к Феликсу, меж тем аккуратно надавливая головкой на сжатое колечко мышц. Ли охнул, инстинктивно приоткрыв рот, чувствуя нависающее сверху желание. Послышался щелчок, и Феликс в секунду ощутил, как на его щёки падают горячие капли. Глухие рыдания разносились по квартире. Феликс лежал под одеялом, сжавшись в клубочек из тканей, пижамы, собственных слёз. Бан курил на кухне, затягиваясь снова и снова, не в силах обернуться: то был сжимающий душу страх. Руки его плотно сжимали кожу, любые места, за которые имелась возможность схватиться. Ли сжимал одеяло в кулаках, и всё сильнее дрожа, он кричал: — Это ты! Ты! Ты! Всё ты! — Голос был хриплым, сбитым. Его спина нещадно болела, коленки — дрожали. Таз онемел. Ничего не хотелось чувствовать. Либо полностью в этих чувствах сгореть. На тонкой коже отражались синяками прикосновения чужих грубых рук, на ягодицах горели синим пламенем проколы от внутримышечных уколов с обезболивающим. Феликс помнил каждый толчок, каждый удар по лицу; помнил, как врач держал его за плечи, когда тот, шатаясь, хотел упасть, отклячив задницу. Он плакал словно младенец в поиске убаюкивающих объятий. Чан потушил сигарету и запрокинул голову вверх. — Я тебя люблю, — грустно прошептал мужчина, выдыхая остатки дыма. — Я тебя ненавижу. Как ты мог, — шептал Феликс, зарываясь носом в простынь: пахло домом, кондиционером, сексом, — просто взять и растоптать меня, уничтожить… — Я не понимаю, о чём ты, — тяжёлый вздох. У Ли не хватало сил ответить: он давился собственными негодованием, обидой, злостью, страхом, нерешёнными вопросами. В нём было больше животного, нежели рассудительного, и парень, честно говоря, был способен на убийство в тот день. А на следующее утро его сердце окончательно сгорело — остались лишь чёрные угли на металлической подставке, и Феликс с гордо поднятой головой решился больше никогда не плакать. Никогда. Ни за что. Бан плавно вошёл внутрь, ощущая мягкость и пульсирующее тепло, а затем тяжело вздохнул, смотря сквозь пелену слёз на парня, лежащего под ним с пухлыми губами и покрасневшими щеками. Пластинка их отношений медленно сменилась на Лану, и это, признаться, лучший вариант. Бёдра Феликса инстинктивно сжались, и он застонал, моментально хватаясь рукой за член. — Прости, прости, прости, — бормотал Крис, оставляя на чужом лице собственные слёзы, которые падали, превращаясь в блюдце, а потом медленно растекались вниз, оставляя после себя дорожки. — Я не знал, что делать, я думал, что помогу тебе молчанием, я не знал, я просто… Прости меня… — Его голос походил на разбитое стекло. Ли потянулся к чужому рту, сразу же толкаясь языком внутрь, чувствуя, что рёбра его раскрыли. Его разорвали словно свинью. — Я думал, что ты причастен к изнасилованию, потому что последним, кого я видел, был ты. Перед больницей и всем остальным… — вздохнув, быстро произнёс Феликс, сглатывая скопившуюся в уголках рта слюну на последнем слове. — Я думал, ты всё подстроил… Он видел вечность, блестящие звёздочки, бродящие кругами и переливающиеся всеми цветами радуги. Видел белёсые линии, похожие на кометы, пока чужие огрубевшие подушечки пальцев не надавили на брови, поднимая их вверх. — Посмотри на меня, Ли. И глаза, покрытые влагой, распахнулись; никогда ещё Крис не был настолько красив. Сухие губы, полуопущенный взгляд из-под верхних век, локоны, спадающие на лоб, в тени которых на странность блестели влажные дорожки. Феликс хихикнул, снова чувствуя истинное наслаждение и упование, по которым так отчаянно скучал. А затем вина, накрывая синей пеленой, отдала холодом в пупок, и он, снова зажмурив глаза (на сей раз посильнее), насадился вниз. Так ему и надо. Пусть. Бан заскулил, положил ладонь на чужое бедро, вдавил подушечки пальцев в бархатную кожу. Ли до крови прикусил губу, продолжая рвано двигать рукой по члену, буквально выдавливая из себя капельки смазки. В его сознании вспыхнула мысль, предмет которой был по глупости забыт, после чего парень, хмыкнув, приставил револьвер, начавший съезжать с мягкого живота вниз, обратно. В этой темноте родились двое, они же туда и канут. — Не надо, — прошептал Чан, продолжая двигаться и в то же время опуская голову на угловатое плечо Феликса. Его язык потянулся к мочке ушка, начал вылизывать мягкую кожу. — Пожалуйста. — Я докажу тебе свою преданность. Докажу, — тихо сказал в ответ Ли, открывая веки. Взгляды их столкнулись. — Ты всегда говорил правду, а я всегда тебе врал, чёрт. — Слова срывались с губ так же резко, как и член входил в тугую задницу, — Я… врал, да… и ты знал… я пиздецки много изменял. Феликс посмотрел в глаза Бана и повторил: — Я изменял тебе. Много. И не раз, и не два. — Я знаю, — прошептал тот в ответ в мочку ушка, продолжая двигаться. — Я думал, что ты удерживаешь меня, что ты свол… Парень почувствовал, как чужие движения тазом стали грубее, глубже; в комнате смешались стоны, всхлипы, чавкающие звуки. Ощущал давление на своих локонах. — …очь. Сволочь. Ты помог тому парню трахнуть меня в туалете бара, он напоил меня, поэтому я плохо всё помнил, а ты стоял на сцене со своей гитарой и выступал, тебе было глубоко насрать на меня. Вот так я думал. Теперь так думают все мои друзья. А ещё твои друзья, хотя в них я не уверен. Я думал, ты лишил меня жизни. Сделал своей блядью. Я так хотел тебе отомстить… — В горле парня снова встал горький ком, будто бы врезающийся в кожу осколками. — Поэтому ты трахался с другими. Я понял, хорошо. — Снова чужой шёпот, заставляющий щёки гореть алым румянцем. — Получается, ты моя личная шлюха, да? Бан смотрел на него, по-детски улыбаясь. А Феликсу захотелось врезать пощечиной по чужому щетинистому лицу, и он даже замахнулся, но тут же остыл. Пустое действие, ни к чему не приводящее. — Хочешь разъебать моё ощущение? Сломать меня? — Ли прикусил нижнюю губу. — Ты… — ещё толчок, — всегда так думаешь. Я хочу заботиться о тебе, я люблю тебя, — и снова ещё один, — понимаешь? Я не хочу тебя ломать. Не хочу. Ли схватился подушечками пальцев за чужое плечо, повернул голову поближе к Бану и начал лизать кончиком языка губы, щёлку между ними. — Тогда я твоя шлюха, — прошептал в чужой рот, снова опуская одну из рук к члену. Смазка вытекала каплями, оставляя после себя дорожки. Бан тем временем приподнял одну из ляжек Феликса, кладя себе на бедро, и от смены угла Ли всхлипнул. — Засунь мне его в рот, пожалуйста, засунь, — простонал он, хрипя, вспоминая о револьвере, что лежал на мягком покатом животе. А затем, не дождавшись ответа, схватил оружие и провёл металлическим стволом по вставшим соскам, продавливая в кожу горошины, чувствуя лёгкое покалывание и желание быть вылизанным. Бан нагнулся к его груди и, грязно высунув язык, начал вылизывать кончик соска, продолжая толкаться внутрь тугой дырочки. Феликс водил револьвером по бархатной коже груди, ласкал оружием шею, водя по ней, а потом аккуратно прислонил дуло к своему рту, запуская внутрь кончик языка, который, словно змейка, тут же начал вылизывать холодный конец ствола. Крис наблюдал, будучи до смерти заворожённым, с чётким осознанием: он больше не остановится. Он больше не выйдет из него, пока не зальёт. — Ли… Парень нажал на курок, и Чан, резко схватившись за чужую ладонь, рванул её вверх. Послышался выстрел, тут же оглушивший двух мужчин. Чан невольно застонал, почувствовав резкий прилив экстаза, сокращения в члене, а затем охнул, понимая, что кончает внутрь парня. — З-зачем ты?.. — и тут же выхватил револьвер, отбросив его на кровать, случайно коснувшись живота Феликса рукой, замечая, что тот заляпан вязкой спермой. — Я… — В глазах у парня стояли слёзы. — Я хотел д-доказать преданность… Ли посмотрел на Бана и расплакался. Почти беззвучно.