Я полюбил Лас-Вегас за его жаркие ночи, полные сияющих звезд на темном небе и в таких манящих, дурманящих разум карих глазах...
***
Когда Борис восьмой за вечер раз прикладывается к горлышку бутылки, в которой плещется горький алкоголь, именуемый водкой, я улавливаю в его силуэте что-то размыто красивое. То, как танцуют в слабом свете флуоресцентной лампы его темные кудряшки и то, как весело его глаза смотрят на меня, давит на меня с космической тяжестью, и что-то перекрывает доступ кислорода в мои легкие. Я вдруг думаю, что мог бы смотреть на Бориса вечно. — У меня на щеке говно? Эти слова выхватывают меня из потока мыслей. Борис трет ладонью сначала левую щеку, потом правую. Я хихикаю. — Ты вообще о чем? — я перехватываю из его рук бутылку, немного покрутив в воздухе, оценивая, сколько водки он мне оставил, и одним глотком осушаю бутылку. На этикетке русские буквы, поэтому я не могу разобрать ни слова. Всегда было интересно, где Борис доставал эти бутылки. — Смотришь на меня так пристально, не знаю... Я подумал, может, испачкался где. — хмыкает Борис, ложась спиной на деревянный пол кухни дома Декеров. С недавних пор Борис живет этом в доме двадцать четыре на семь, и я безмерно благодарен своему отцу и Ксандре за то, что они не спрашивают у него, почему. Также я благодарен и за то, что они вообще перестали появляться в доме больше, чем раз в три недели. Я замолкаю, не зная, что ответить. Мы с Борисом выпили одинаково, но меня уже начало уносить, а ему все еще мало. Так всегда было, и Борис мне часто говорил, как быстро я пьянею. А что я мог делать, когда его глаза, кудри и линии скул разносили сильнее купленной им наркоты и пива? Я пьянел не только от одного глотка алкоголя, но и от его прожигающего взгляда. Борис, по-своему расценив мое молчание, сгреб свои костлявые ноги под себя. Мы сидели на кухне, между диваном и барной стойкой. Наверное, потому что все остальное пространство мы засыпали чипсами, журналами моего отца с голыми женщинами и жестяными банками из под пива и мохито. А диван мы вообще не рассматривали как один из вариантов, потому что на него щедро нассал Попчик. — Давай в карты на раздевание, Поттер? — Борис немного придвигается и понижает голос. Любой другой на моем месте даже не обратил бы на это внимание, но мой проклятый мозг, заполненный мыслями о глазах и чертовски сексуальных плечах Бориса, заставляет меня думать, что Борис специально. Мозг заставляет думать, что он нарочно. Что он флиртует. — У меня нет карт... — начинаю я, и замолкаю, когда Борис, слегка ухмыльнувшись, достает из кармана своих задрюченных старых джинс какие-то хлипкие разваливающиеся карты. — Откуда? Борис садится, сложив ноги по-турецки, рядом со мной, и как маленький хвастается своими картами, водя из стороны в сторону перед моим носом. Я подсаживаюсь ближе, хмурюсь, отодвигая дрожащей (наркотики и алкоголь это плохо, дети) рукой карты, сжатые в его пальцах с ободранным черным лаком на ногтях, от своего лица. — Они всегда со мной. Я не помню, где я их купил, но, думаю, что в Украине. — Борис тасует карты в руках так же умело, как и ворует из магазинов сигареты. — Или в России. Видишь, тут буквы русские? Он вытаскивает из колоды туза и даму. Вместо привычных мне букв "A" и "Q" на этих картах "Т" и "Д". Ужас какой-то. Я киваю, и Борис продолжает тасовать. — Правила просты: кто проигрывает, снимает с себя одну вещь. — медленно говорит Борис. — А то я не знаю, блять. — Ксандра говорила, что я на тебя влияю, Поттер. — с этими словами Борис начал раскладывать карты. — Не было такого. — Было, конечно же. Просто ты был пьян в хламину, долбоеб. Ты когда выпиваешь, зона твоего мозга, отвечающая за запоминание, отключается нахуй. Я молчу и беру в руки карты, расставляя их в удобном порядке. Козырь черви. У меня ни одной козырной карты.***
Мы играем уже полтора часа, из которых четыре раза выиграл Борис, и лишь один — я. Поэтому я сижу в одних трусах, а Борис передо мной без футболки. Я понимаю, что проиграл, когда вижу, что колода закончилась, а козырного бубнового туза я так и не получил. Значит, он у Бориса. Тот сидит и лыбится мне во всю рожу, держа в руке две карты. А у меня карт, сука, шесть. — Снимай свои панталоны, Поттер. — шепчет Борис, выкладывая передо мной два туза. Бубновый и пиковый. Ублюдок. Мы оба уже настолько пьяные, что еле раскрываем рты, но эту фразу я отлично разобрал в Борисовой нечленораздельной речи. Блять. Пиздец. Мать вашу. — Ах ты сукин сын... — начинаю я, но Борис прерывает меня, резко прильнув к моим губам своими. Я чувствую на своем лице его отрывистое дыхание и пол уходит из под меня, пока я проваливаюсь в блаженную яму наслаждения. Сладость Борисовых губ и его теплые ладони на моей шее и плече сводят с ума, разъебывая так, как никакая кислота до этого.Я понимаю, что Борис — самый сильный мой наркотик.