Лабиринт, созданный из лабиринтов

      Пейзаж вечернего города — застывшее бешенство снега, пустых остовов некогда цветущего города в рыжем отсвете прижавшихся к их хребтам последних лучей солнца — служил прекрасным фоном для рукотворного чистилища исчезнувшей жизни. Еще одной радостью обитателей «Чистилища» — так этот разрушенный людьми мир невольно прозвала Узи — была удивительная для планеты прозрачность атмосферы. Она позволяла неделями наблюдать на усыпанном звездами небосводе желто-белый, с плоскими кольцами, диск одной из лун планеты, хотя расстояние здесь было в пять раз больше, чем между Луной и Землей. Не перегружая оптических сенсоров, можно было разглядеть разноцветные пятна на его поверхности и черные теневые кляксы, отбрасываемые ближними к планете лунами во время затмений. Это зрелище делал возможным северный ветер, который проносился в узостях между разрушенным городом с такой скоростью, что создавался феновый эффект. Морозный радиоактивный ветер безжалостно трепал фиолетовую чёлку дрона-работника, пристроившегося на запустелой и темной крыше одного из зданий. Казалось, аметистовые сенсоры на лицевой панели Узи не выражали ничего, а лишь заблудивший луч взгляда бродил по величественным некогда постройкам, возможно, навсегда лишившихся своих настоящих создателей. Он вырвал из общей картины темноты то бездонные провалы окон, то разваливщиеся кубы складов, то возвышающиеся из-за руин массивные башни, и, попадая на оледенелые арматуры, давал мгновенно гаснущие отблески в её глазах. Она как будто пыталась пробудить мертвый пейзаж, живший, и дышавший здесь давным давно. И так было везде. Везде, куда доходил её взгляд, везде, где кончались границы её вычислительной мощности. Импульсы шли неровно, электромоторы тонко постанывали, поддерживая состояние конечностей самой совершенной машины, из когда-либо созданной человеком. Прекратился писк пьезоэлектрических датчиков, свидетельствовавший о постоянной смене напряжения в гидравлической системе её тела. В искусственной оболочке каждому суставу человеческого скелета соответствовал в машине многократно усиленный, герметически закрытый сустав из металла, так отдельным группам мускулов, сгибающих и разгибающих конечности, соответствовали цилиндры и приводы, в которых ходили поршни под действием накачиваемого насосами масла. Но обо всем этом дрону не надо было ни знать, ни думать. Только два различия были существенны. Во-первых, устойчивость, потому что человеческий мозг создавал совершенную машину в расчёте на непомерно тяжёлую работу. Второе — точность. И хотя благодаря необыкновенному качеству датчиков дрон по воле нужды мог взять со стола деталь размером с пылинку и припаять её к плате с точностью в 99,8 процентов, не потравив в пустую ни милиграмма свинцовой запайки и не оставив ни единого зазора, это было бы показателем особого совершенства конструкции, демонстрацией того, какой путь прошёл человек в своём стремлении творить. И уничтожать. Дроны стали воплощением концепции «живой» машины, которая в качестве внешнего усилителя человеческого труда была известна по многим прототипам двадцатого столетия. Изобретение осталось на стадии разработки, поскольку на Земле для него так и не нашлось достойного применения. Эта идея возродилась при освоении Солнечной системы. Появились машины, приспособленные к планетам, на которых они должны были работать, к местным задачам и условиям. По массе эти машины различались, но инерция массы везде одинакова, и в этом крылось другое важнейшее различие между машинами и людьми. Как прочность материала, так и движущая сила имеют свои пределы, они зависят от инерции массы, которая сохраняется даже вне сферы тяготения небесных тел. Большим механизмам нельзя делать резких движений – как нельзя мгновенно остановить в море дредноут или вращать стрелой подъемного крана, словно пропеллером. Поэтому человеческий разум пришёл к новой школе машиностроения. К школе организмов из металла, созданных по своему подобию. Предназначенных для работы там, где человек погибал. Их профессия была нова, таящаяся же в ней смерть – стара, как все людские начинания. Но сидящая на холодном снегу Узи, вовсе не думала о границах своих возможностей, или пределах мощности. Сейчас же у неё возникло давно знакомое чувство, будто она одновременно легка и тяжела, свободна и скованна, медлительна и быстра. Может неполадки в системе, после недавнего боя? А может, нечто более глубокое, недоступно для её понимания? Искусственное сердце билось сильнее обычного, но все шло без ошибок. С высоты десяти этажей были видны бесплодная, белая долина разрушенного города, застланная вечерним туманом, далекие ряды огней, означавшие границы убежища дронов-работников, и маленькие, не больше муравьёв, фигурки внизу, на свой страх и риск вышедшие на её поиски, в целом, бессмысленные. Обратившись внутрь себя, Узи чувствовала, как в слуховых сенсорах наростал мягкий, неназойливый шум, в котором её сознание, с каждым разом лучше разбиравшее звуки, узнавало басовый фон главных генераторов, то разгоняющихся до тихого пения, то урчащих как бы с мягким упреком, когда резко замедлялась поступь металлических ног. Она различала хоральный зов гидравлики – масло по тысяче маслопроводов поступало в цилиндры, чтобы поршни готовили к движению застывшую конечность. Она улавливала тонкое пение гироскопов автоматики, помогающей девушке удерживать равновесие. Солнце продолжало заходить за горизонт, а скрываемый в тени величественных некогда построек рыжеватый от приломленных лучей туман постепенно терял первозданный дневной блеск. В оперативной памяти Узи хранились кое-какая информация о том, что происходило на этой планете, а конкретно — на этом самом месте до прихода на спутник человеческого безрассудства. Кратер, на засыпанном остатке которого стояло сейчас мёртвое поселение, словно памятник ушедшей цивилизации, когда-то треснул в северо-восточной части кольца. Потом в эту расщелину вполз ледник замерзшего газа. Еще через миллионы лет он отступил, оставив на перепаханной поверхности минеральные отложения, – к восторгу и заботе кристаллографов и не менее потрясенных ученых других специальностей. А ведь действительно, было на что поглядеть. Ведь даже сейчас, спустя годы после трагедии, изгнанница буквально видела на месте мёртвого ландшафта пологую равнину, лежащую среди отдалённых склонов гор и устланную... собственно, чем? Перед её воображением, казалось, распахнулись ворота неземных музеев, бесценных собраний древних реликвий. То тут, то там возникали иллюзии костяков, остовов, обломков чудовищ — а может быть, их невоплощенные, безумные проекты, один фантастичнее другого, — расколотые фрагменты существ, возможно живших здесь тысячи, сотни тысяч лет назад. Существ, которым лишь случайно не пришлось участвовать в сотворении и развитии жизни. В перекореженных и ржавых останков земной цивилизации, явившейся покорять другие планеты, Узи видела гигантские ребра, — а может быть, скелеты? — будто рассыпанные после гибели допотопных пресмыкающихся. Эту дьявольщину во всем ее богатстве лучше всего было рассматривать с высоты крыши, на которой устроилась изгнанница. Жители рукотворного «Чистилища» называли его окрестности кладбищем – и действительно, этот пейзаж казался полем многовекового побоища, кладбищем разросшихся сверх меры и затем рассыпавшихся скелетов. Анализаторы и датчики Узи замечали среди стали и камня гладкие поверхности суставов, которые могли бы торчать из трупов гороподобных чудовищ; в другом месте виднелись окровавленные волокна – места прикрепления мускулов, и рядом с ними – разложившиеся кожные покровы. Сквозь порывы белого снега вдалеке маячила накренившаяся радиовышка, скрюченные и обледенелые конструкции которой казались сияющими рогами мифологического существа, а кругом в беспорядке валялись кости грязно-белого цвета. Она смотрела на все это и осознавала, что появляющиеся в её голове образы, их мрачный смысл — всего лишь обман зрения, искаженное изображение, поступающее в перегруженный процессор, чуждым и холодным миром. Если бы она сочла нужным, то, возможно, смогла бы понять природу этих образов. Но даже самые точные результаты тщательных анализов ничего не стоили рядом со зрительными впечатлениями самой совершенной машины, из когда-либо созданной человеком. Именно потому, что здесь ничто и никогда ничему не служило, что здесь ни действовал нож эволюционной гильотины, отсекающий от системы то, что ни поддерживает существования и ничему не служит. Именно потому, что природа, не сдерживаемая ни жизнью, порожденной ею самой, ни ею же приносимой смертью, могла обрести здесь свободу. Ведь природа может создавать все это великолепие и там, где никогда не было, и не могло быть жизни. Жизнь сюда принёс человек. И он же её и забрал. Погрузившись в транс философских размышлений, искусственный разум девушки неожиданно для себя пришёл к новым началам. Теперь работе анализаторов не мешал ни снег, ни радиоактивный фон, ни тихий вой трансмиссий и поршней внутри корпуса. А процессор послушно и без промедлений скапливал и обрабатывал поступающую информацию. Её разобрало злорадство, когда дрон подумала, какие усилия приходится прилагать земным художникам, чтобы выйти за пределы человеческого воображения, придающего смысл всему на свете, как эти бедняги толкутся в стенах собственной фантазии и как недалеко уходят от банальностей, даже полностью исчерпавшись, тогда как здесь, на этих квадратных километрах мёртвой и неживой поверхности громоздится больше оригинальности, чем на сотне выставок, порожденных добросовестными самоистязаниями и величайшими умами человеческого рода. Узи подсчитывала. Это была ее работа. За спиной осталось ушедшее солнце, и теперь перед дроном лежала собственная её тень, и было странно замечать в движениях этой холодной металлической стали, черты тени машинной и одновременно другой... человеческой. Она с непритворным равнодушием скользила зрительными сенсорами по искрящимся льдам, мёртвым развалинам, как будто ожидающим её взгляда. Теперь местность воспринималась иначе: она все также была пугающей, но по-другому. Казалось, планета пережила период бомбардировок и извержений, добравшихся до самых небес слепыми взбросами лавы и базальта, чтобы замереть в диком холоде льда. Вот оно — стремление человека творить. Наука, находящаяся ещё в пеленках, как например, земная в восемнадцатом веке, могла считать свои возможности приближающимися к пределу. Более зрелая наука, хоть и не предугадывает будущих открытий, знает, что они возрастают в геометрической прогрессии и за несколько лет добиваются значительно большего, чем за тысячелетия. Так между изобретением очага и лампы накаливания прошло триста пятьдесят тысяч лет. Между электрической лампочкой и атомной бомбой — меньше ста лет. Что же будет дальше..? У девушки-дрона, видевшей мир лишь из-за приоткрытых дверей убежища, было время, чтобы задавать вопросы и выслушивать ответы. От размышлений о себе и о мире — называемых на Земле философией — Разумные Существа переходят к делам и лишь тогда осознают: что бы не вызвало их к жизни, оно не дало им ничего более достоверного, чем смерть. Именно ей они обязаны своим возникновением, потому что без неё не действовала бы в течение миллиардов лет изменчивость появляющихся и гибнущих видов. И лишь разумом они получают уверенность в своей смертности. Вскорости, спустя всего десяток с лишним столетий после этого диагноза, они разгадывают законы Мироздания, столь же коварные, сколь и полезные процессы, к которым прибегает Природа, чтобы предоставить поприще для очередных форм жизни. Они преодолевают последний порог собственной техносферы, и перед ними встаёт выбор, как фантастический, далёкий, ужасающий перекрёсток. Спустя одну-две тысячи лет прогрессивное развитие оборачивается катастрофой, ибо технология полна страшных ловушек и вступившего в неё ждёт фатальный конец. Можно ли назвать прогрессом цивилизации ситуацию, когда созданные людьми механизмы губят любую деятельность своих создателей — познавательную, созидательную, интеллектуальную, творческую? Если машины делают расчёты быстрее и лучше, чем живое существо, то зачем ему считать? Если системы фотосинтеза создают пищу более разнообразную и здоровую, чем земледельцы, пекари, повара, кондитеры, для чего возделывать поля, заниматься помолом муки или хлебопечением? Общество, вступая в эпоху технологического ускорения, сначала разрушает жизненную среду, потом хочет и пытается её спасти, но сил энергетического потенциала цивилизации оказывается недостаточно. Итог — печальный, страшный конец. А Узи просчитывала. Это была её программа, сходня цель. Убежище дронов-работников опекало компьютер, созданный ушедшими людьми. Или, как заявил однажды сам компьютер, это убежище, со всеми трясущимися от страха при любом шорохе дронами находилось под его опекой. Это была электронно-вычислительная машина поколения, называемого конечным, так как оно достигло теоретического предела мощности. Границы её определялись свойствами материи, такими, как ткань пространства и скорость света. Большую мощность могли бы развивать лишь компьютеры, проектируемые теоретиками, — чистая математика, не связанная с реальным миром. Дилемма конструкторов проистекала из обязательных, но взаимопротиворечивых условий: как можно большее число нейронов заключить в как можно меньший объем. Время прохождения сигналов не должно превышать времени реакции элементов компьютера. В противном случае время прохождения ограничивает скорость расчетов. Новейшие датчики реагировали за одну стомиллиардную долю секунды. Они были размером с атом. Поэтому диаметр компьютера не превышал трех сантиметров. Будь он больше – работал бы медленней. Интересно, что мог бы сказать ей такой компьютер? Она боролась с навязчивым впечатлением: что это коварство, ловушка, зловредно расставленная для Человечества, словно КОМУ-ТО — но кому? — нужно было бросить вызов их надежде, чтобы в самом конце дороги, у самой цели выявить её неосуществимость и похоронить труды создателей в рукотворном пепле. Находящаяся под угрозой цивилизация пытается спастись. Возникают различные проекты: переселение на луну материнской планеты, управляемый полет через световые годы. При начальной стадии реализации этого проекта ресурсы знаний и энергетика цивилизации оказываются недостаточными. Творцов должна отпугнуть бессмысленность затеи. Может быть, что одна часть цивилизации, один блок государств стоит за проект, а другой ему противится. Как известно, эксперты из разных областей науки редко приходят к единому согласию, особенно по трудному, жизненно сложному вопросу. Но силы в борьбе за выживание цивилизации никогда не бывают равны. Ведущие страны с развитой военной и промышленной инфраструктурой поглащают более мелкие для использования ресурсов порабощенных. Здесь ведь чистая математика. Выживает сильнейший. Узи продолжала считать. Никакого звука она не услышала, даже не уловила колебаний воздуха, взвившихся вокруг на доли секунды. Как, прочем, не могла услышать и тихой поступи стальных ног, покрытых гомогенным титановым сплавом. Полумрак, царивший вокруг, казался неподвижным и неизменным, стояла абсолютная тишина, разрываемая лишь завыванием снега, и только сейчас, сквозь тревожное урчание приводов, пробился предупреждающий сигнал. Наконец, спустя несколько бесконечно долгих мгновений вибрирующие электронами атомы вычислительного комплекса подали ожидаемый знак. Дрону не надо было смотреть ни на какие индикаторы — они были её чувствами, она считывала показания о происходящем вокруг за доли секунды, чувствуя расходящееся по центрам электронной нервной системы ультразвуковые сигналы. Узи даже не повернулась. Будь это кто-то другой, она уже была бы мёртва. Молчание длилось несколько секунд. Но существо, стоявшее сзади, не торопило, хотя и прекрасно понимало, что его присутствие уже не является секретом. — Нашёл? — тихо, все также не оборачиваясь спросила Узи. — Нет. Эн говорил спокойно, холодно, словно и не было всего того, что произошло несколько часов назад. Как будто машина, требующая обработки памяти, просто выкидывала лишние гигабайты информации. Может, оно действительно было так? Узи сложила «домиком» кисти рук, опустила голову и протяжно вздохнула. Пробормотала что-то непристойное, оказавшись перед лицом страшного, но неизбежного факта. — Ты точно уверен, что осмотрел всё? — импульсы в её электронном центре заработали ровнее, чётче. Она по-немногу приходила в себя. — Какие-то склады должны были уцелеть. Хотя-бы скрытые от глаз. Возможно, под землёй. Нужно проверить все ещё раз, на этот раз в инфракрасном диапазоне. Целые, но даже нерабочие генераторы должны оставлять остаточный тепловой след. — Ты не откажешься от своей затеи? — Прекрасно понимаешь, что нет. Демонтажник сложил руки на груди — почти два метра титановой угрозы, приводы и механизмы которой по силе могли играючи посоперничать с гидравлическим пресом. И пусть сейчас кисти рук не украшали заточенные алмазной обработкой вольфрамовые когти, а смертоносный хвост с нейротоксином спокойно волочился по грязному снегу, дрон производил сильное впечатление. Сидеть к такому спиной, даже на подсознательном уровне, было как минимум жутко. — Скажи, что ты нашёл хоть что-то. Хоть что-то, что можно разобрать в поисках рабочих агрегатов и деталей? Источники энергии? — К сожалению, крайне мало. Прошло столько времени, с того момента, как здесь произошла катастрофа. — Эн тщательно взвешивал каждое слово и заколебался. Пять часов безрезультатного исследования города в поисках агрегатов для восстановления космического модуля прошли впустую. Точнее, он не колебался, а сопоставлял варианты возможных операций. Он поступил как человек, бросающий монетку перед лицом неизвестного. Когда не известно, что предпочесть, нет лучшей тактики, чем жребий. — Суммируй данные. — Сумма неопределенных есть неопределенная. Значит ли это то, что она оказалась неправа? Что все было впустую с самого начала, с того момента, как все они застряли в этом аду. Не обязательно. Это зависит от точки зрения. То, что для одного существа – иллюзия или пустая суета, для другого может оказаться смыслом жизни и существования. Сдаваться нельзя. – Давай переведём это на язык здравого смысла, – предложила девушка. – Это самое главное. А потом решим, как поступить. – Почему-то мне кажется, что это «мы» относится только ко мне. – Может, потому, что действительно относится? Они улыбнулись. Одновременно и неосознанно. Демонтажник сделал шаг и присел рядом. Настолько близко, что сенсоры Узи могли ощутить импульсы его «сердца»: могучие насосы и дифференциалы, способные работать при стократном тяготении, разгоняли по шатунам и приводам избыточную смазку, заложенную в подшипники еще в далёких земных цехах материнской компании. — Эн? — окликнула она негромко. — Слушаю. Дрон посмотрел на неё с чем-то большим, чем интерес. Он словно ожидал важного вопроса. — К чему стремятся люди? Какая конечная точка пути их прогресса? Неужели, лишь разрушения. Узи обвела взглядом безликие проломы зданий. Остов цивилизации, все ещё живой, но уже погубившей один чужой мир. А может, уже не один? Демонтажник не отвечал. На мгновение ей показалось, что повреждённые в последнем бою сенсоры могли не расслышать вопроса, но это было не так. Обратив взор в неизвестность, он просто задумался. — А что ты желаешь услышать? — изрек наконец он после минутного молчания. — Человек жаждет окончательных истин. Он полагает, что к этому стремится любой смертный разум. Что такое конечная истина? Это конечная точка пути, где больше нет ни тайн, ни надежд. Когда ни о чем не надо спрашивать, поскольку все ответы уже даны. Такого места не существует. Человек стремится к концу, которого нет. Космос – лабиринт, созданный из лабиринтов. В каждом обнаруживается следующий. До тех мест, куда нельзя войти им самим, они добираются с помощью математики. Создают из нее средства передвижения по нечеловеческим областям мира и Вселенной. Всё неизвестное люди познают с помощью неизвестного. — Ценность этой гипотезы тоже отрицательная. — Не думаю. Сведение ряда неизвестных к общему неизвестному знаменателю — это приобретение, а не потеря информации. Я думаю, что ничего не ведёт себя так неразумно, как разум. — с усмешкой сказал Эн. Может быть, он услышал бы еще какие-нибудь вопросы и гипотезы впервые с тех пор, как нарушил программу создавшей его компании, стал всего лишь ошибкой, погрешностью в задуманной системе, воспользовался своим превосходством, как совершенной машины-убийцы, рукотворного хищника, ограниченно наделенного правом выбора. Одним усилием воли обратил в ничто все, что сдерживало его мощь. В этот момент он ощутил злое удовольствие – глупое, но захватывающее, как будто убил, не убивая, того, кто слишком достал, но кому физически не мог причинить вреда. Хитрый фокус. Это был покер, а Эн привратил его в бридж. Пошёл самым сильным козырем. Нет масти выше, чем смекалка дрона-убийцы. Узи больше не говорила. Эн думал, вполне отдавая себе отчёт в том, что в бесплодном вопросе — ему была, в общем, ясна его никчемность — она даёт выход всему накопившемуся за последние сутки раздражению. Страх перед лицом неминуемой смерти от его рук. Подавленный шок от предательства всех, кого она знала, считала своими. Это был результат ошибок, просчетов, надежд, которые, вместо того, чтобы сбыться, рассыпались, как карточный домик. В общем, очередной разрушенный мир. Сознание отвечало с обычной бездушной терпеливостью. Зная много о людских эмоциях, даже умея ретранслировать их, Эн, как впрочем и все дроны был лишен понимания их природы. Однако, этого он не рассказал. Мысль, пришедшую ему в голову, он решил оставил при себе. Но сердца не бились, и дроны не дышали, хотя и были «живы». Их жизнь покоилась в жидкости, что заменяла им кровь. Движение — в приводах, что приводили в движение «мышцы». Процессор — словно разум — холодный и расчетливый, был создан по образу и подобию идеального человека. Именно поэтому они были так не похожи на своих создателей. И с другой стороны, являлись людьми.