hunting my own skin

Когда Дайки разлепляет глаза, сквозь шторы уже вовсю пробиваются последние в году лучи летнего солнца. Странное ощущение. Впервые за черт знает сколько он не чувствует при пробуждении ни удушающей апатии, ни отвратительного, выворачивающего на изнанку бессилия. Внутри горит что-то давно позабытое, что-то, чему он сначала даже не может найти названия, хотя очень старается. Слово это еще долго крутится на кончике языка, прежде чем, наконец, его не осеняет. Предвкушение. Да, точно. Предвкушение. Аомине переводит взгляд на календарь. Тридцать первое августа, день его рождения. Даже за закрытой дверью уже слышно, как мама принимает по телефону чьи-то поздравления. «Сегодня все будут звонить». Единственное, о чем Дайки может думать со вчерашнего дня. Он так часто прокручивал эту мысль в голове за последние двадцать четыре часа, что даже успел привыкнуть к учащенному пульсу, который следует за ней. А сейчас еще в горле пересохло. Что-то новенькое. Он чертыхается. Такая реакция кажется идиотской, но почему-то найти в себе сил избавиться от нее не выходит. «Плевать», — думает он. Дайки на ощупь пытается отыскать мобильник, но ничего не выходит, так что он встает, встряхивает одеяло, переворачивает подушки, лезет под кровать. Когда и это не помогает, в нем начинает просыпаться раздражение. Телефона нет на столе. Нет под горой одежды на диване. Нет за учебниками. Он уже готов превратить комнату в руины, когда голос, доносящийся с кухни, возвращает его в реальность. — Неужели встал наконец? — Встал! — Кричит в ответ Дайки, забывая на секунду о своих поисках. Он даже не успевает выйти в гостиную, тут же попадая в крепкое объятие. Мама прижимает его с такой силой, что кажется, будто ребра сейчас треснут, но он решает не жаловаться. В конце концов, сегодня можно потерпеть. — Это тебе, — она протягивает ему небольшой сверток, — подарок. Аомине смотрит на рубашку в своих руках. — Ты серьезно? — Серьезно. — Строго кивает она. — Завтра твой первый день в старшей школе, и ты должен выглядеть презентабельно. Дайки не возражает. — Не видела мой телефон? Когда она указывает на диван, Аомине облегченно вздыхает. На экране уже светится несколько пропущенных от Сацуки и гора непрочитанных смс. Пока мама без остановки щебечет о том, как быстро бежит время, Дайки сверлит взглядом иконку сообщений. «Чего ты, блять, боишься?» Он ничего не боится. Он просто… Палец все еще висит над экраном. Аомине переводит взгляд на часы. Время уже двенадцать. Большинство людей к этому моменту проснулись. Он сжимает челюсть и жмет на иконку. Писем и правда гора. Кисе накатал ему километровое сообщение, переполненное смайликами, Мурасакибара отправил дурацкую картинку, Акаши остановился на лаконичном «будь здоров, Дайки», даже Мидорима что-то прислал. Куча смс от родственников, половину из которых он в глаза не видел. Это всё? Дайки обновляет сообщения. Потом обновляет снова. Обновляет еще раз. Когда он наконец осознает — правда всё — его без предупреждения накрывает волной липкого, отвратительного разочарования, от которого скручивает живот. Он жмурится, пытаясь отогнать это чувство. Время только двенадцать, напоминает себе Аомине. Даже двенадцати нет. Экран вспыхивает от очередного звонка Сацуки. Он не уверен, что морально готов выслушивать ее треп, но все-таки поднимает трубку. На каждый день рождения она выдает ему порцию лекций вперемешку с оскорблениями, которые безуспешно пытается замаскировать под поздравления, и на каждый день рождения Аомине изо всех сил старается не послать ее куда подальше. — Придешь ко мне? Я купила торт. ** Момои рассказывает ему что-то о их новой баскетбольной команде, пока закипает чайник. Дайки даже не пытается делать вид, что слушает. Не то что бы он не рад ее видеть, просто об этом хочется говорить меньше всего на свете. Кажется, она это понимает. — Не важно. Может, фильм посмотрим? Аомине кивает. Это похоже на пытку. Ему постоянно слышаться фантомные уведомления, и пока в телевизоре без конца что-то взрывается, он снова и снова, как помешанный, жмет на экран мобильника, проверяя его на наличие новых оповещений. Сацуки каждый раз раздраженно цыкает на него, поэтому он просто кладет телефон на кофейный столик у дивана, экраном вверх. Если что-то придёт, он увидит. Диалоги смешиваются в одно неразборчивое жужжание. Дайки до чесотки в ладонях хочется проверить, не разрядился ли его телефон, потому что экран горит черным уже… Сколько? Десять минут? Пятнадцать? Час? Он не понимает. Когда сообщение наконец появляется, по венам разливается адреналин. Аомине хватает свой телефон куда резче, чем стоило бы, и от неожиданности Сацуки вздрагивает, рассыпая на пол попкорн. Это поздравление от тети. Дайки вжимается в диван, борясь с желанием со всей силы бросить телефон об стену. На экране телевизора, кажется, кого-то подстрелили. В добавок, от прожигающего взгляда Сацуки уже подташнивает. — Что? — Раздраженно спрашивает он, уставившись на нее в ответ. — Ничего, — Момои прикусывает щеку и отворачивается обратно к телевизору. Голоса актеров звучат как набор звуков. Аомине различает их, но не может понять ни слова, как будто фильм не на японском. Несколько минут они оба пытаются делать вид, что увлечены происходящим на экране, пока Момои не сдается первой. — Дай-чан, я не думаю, что он… — Заткнись, Сацуки, — перебивает ее Аомине, вскакивая с дивана. Он чувствует, как внутри закипает злость. — Не говори о том, чего не понимаешь. Лицо у Момои мучительно-несчастное. Это бесит еще сильнее. Дайки хочется наорать на нее, чтобы она перестала так на него смотреть, чтобы перестала делать вид, будто произошло что-то ужасное. — Я просто… Я просто не хочу, чтобы тебе было больно. Это уже слишком. Дайки чувствует, что если прямо сейчас не уйдет, то наговорит ей таких вещей, о которых потом будет жалеть. В ушах пульсирует от злости, и он разворачивается, направляясь к двери, но перед самым выходом она хватает его за запястье и сгребает в объятие. Аомине вырывается из ее рук и закрывает дверь с оглушающим грохотом. Дома он запирается у себя в комнате. Ходит по ней кругами, стараясь унять себя, но злость никуда не уходит, только становится сильнее. — Твою мать! — Дайки со всей силы ударяет ногой по комоду, и тут же жалеет об этом. Его с головой накрывает болью, и, ожидаемо, никакого умиротворения это не приносит. Он садится на кровать, закрывая лицо руками. Сацуки ничего не понимает. Она не знает, о чем говорит. Ему хочется занять себя чем-то. На секунду он даже думает поиграть в баскетбол, но тут же отметает эту мысль. Аомине кажется, что сегодня он точно сыграет, просто это должно случиться не так. Не чтобы отвлечься. Не в одиночку. Он не продолжает эту мысль в голове, но от нее становится легче дышать. Дайки решает больше никуда не выходить. Экран загорается снова и снова. Ему звонит троюродная бабушка из Англии, с которой он не общался больше десяти лет, подруга мамы, знакомые, про существование которых он забыл, ворох, нескончаемый поток людей. Все хотят поздравить его лично, все что-то говорят и говорят… Около десяти вечера, как раз к моменту, когда «спасибо» стало слишком вымученным и монотонным, звонки и сообщениях затихают. Аомине чувствует, как его уверенность в чем-то, о чем он не может признаться даже себе, впервые за день дает трещину. — День еще не закончился, — вслух говорит Дайки, тут же чувствуя себя последним идиотом. Это не помогает. Он почти может видеть, как эмоции, которые он ощущал утром, медленно стекают в канализацию, оставляя его разбитым и уставшим. До полуночи остается пятнадцать минут, и к горлу подкатывает ком. Он держит в руках телефон, маниакально нажимая на него пальцем каждые двадцать секунд, не давая экрану погаснуть, и с каждым нажатием, за которым ничего не следует, узел, скручивающий внутренности, становится все более и более невыносимыми. — День еще не закончился, — собственный голос пугает. Он не знает, чего ждет. Он не знает, почему не может успокоиться. Он не знает. Не знает. Не знает. Когда тридцать первое августа наконец меняется на первое сентября, Дайки чувствует себя обманутым или даже преданным, чувствует такое невыносимое разочарование, что ему больно почти физически. Оно сжигает его органы, покрывая пеплом легкие, не давая сделать нормальный вдох. Он хочет что-то сломать, что-то разрушить, сделать хоть что-то, не важно что, лишь бы отвлечь себя от отвратительной пустоты, которую ощущает внутри. Слезы щиплют нос, и врать себе больше не выходит, как бы не старался. Потому что все, о чем он может думать, все, что без перерыва крутится в его голове — сегодняшний день, только год назад. ** — Ты знаешь, что поздравил меня только четвертым? — Аомине забрасывает кроссовки в шкафчик, параллельно сверля Тецу обвиняющим взглядом. — И что? — Куроко, все еще красный от тренировки, совсем не выглядит пристыженным этим заявлением. — И что? Ты мой лучший друг! Ты должен был поздравить меня первым! — Какая разница, каким по счету я тебе поздравил? — Никакой, — Дайки старается вложить в хлопок дверью шкафчика всю обиду от идиотского вопроса Тецу, — В следующий раз можешь меня вообще не поздравлять. Куроко тихо смеется, от чего Аомине дуется еще сильнее. — Не говори глупостей, Аомине-кун, — Дайки чувствует легкое прикосновение к своей руке, и от него внутри все привычно переворачивается, — ничто в этом мире не оставит меня от того, чтобы поздравить тебя с днем рождения.