Безжалостный

Нежные прикосновения и робкие вздохи, до жути смущающие поцелуи и такие приятные касания. Казуха плавится от таких ласк, но до последнего старается держаться, сдерживаться, и опускается спиной в кровать под напором руки Скарамуччи; тёмноволосый целует в шею, кусает её, сдержанно, зализывает после укус и наблюдает, ухмыляется, видя, как дрожит тельце юноши. Выступающим бугорком трётся об промежность блондина, представляя узость и теплоту внутри парня. - С-скаар... - недлинными ногтями Казуха проходится по оголённой спине, впиваясь, не сильно царапая кожу под ними, выгибается в спине, глухо стонет, но бёдрами, то и дело, только провоцирует, якобы говоря не останавливаться. Но и Скарамучча вовсе не желает останавливаться, давать заднюю. Скарамучча временами ухмыляется, а временами рычит, заводит этим первого, но от того, как тот дёргается, мечется на кровати, двигается, заводится сам, хочется разорвать эти ненужные ткани, взять и вставить. - Повернись. - раздается над ухом томным голосом. Но даже так, блондин не успевает ничего предпринять, как его самого переворачивают на живот, хватают за бёдра и вновь прижимают к своему паху. Казуха ясно чувствует напряжение и чужие габариты, а наглая фея разврата подкидывает в русую головушку только соответствующие мысли, и от себя самого юноша сильно краснеет, но и ничего против не имеет. И, якобы показывая своё желание, раздвигает ноги, открывая Скарамучче вид на развратную картину: залитый кровью подрагивающий член, и розовое, совсем набухшее от недостатка внимания, и требующее к себе особую заботу, колечко мышц. Фатуи проходится по ягодицам довольно ощутимым шлепком, заставляя юношу дрогнуть сильнее и приглушённо простонать, роняя слёзы. Но Скарамучча знает, что блондин с этого балдеет. Горячие руки Скара плавно опускаются на чужие бёдра и медленно поглаживают их, мнут в пальцах; сжимают и разводят ягодицы в стороны, наблюдая за тем, как из сужающейся дырочки вытекает смазка. Беловолосый корчится со стыда, мечется из стороны в сторону, краснеет пуще, скручивая простынь в пальцах. Дыхание сбилось, грудь напряглась, но хитрые глазки молят о том, чтобы Сказитель прикасался больше, жёстче, всюду. И тёмноволосый читает его, как книгу. Открытую. Шестой опускается вперёд и мокрым языком проводит меж ягодиц ронина, на что тот подаёт несильное сопротивление. Непривычное ощущение, но такое будоражущее, доселе неизвестное и чертовски возбуждающее. Казуха пытается как-то избежать прикосновений языка, так как боится, но его задницу фиксируют мёртвой хваткой, а сильная мышца одним движением входит довольно глубоко, и блондин стонет, громко, не в силах уже как-либо себя сдерживать. Как только язык задевает пучок нервов, больно ударяясь о него, Казуха сильно и крупно дрожит, стонет-стонет-стонет; но уже и сам двигается навстречу языку, играя бёдрами. Скарамучча то и дело, что кусает кожу на ягодицах и вновь исследует ловким языком чужое нутро. Язык плавно сменяется на пальцы, которые не щадя толкаются в беловолосого. Каэдехара сразу их принял; но от попыток их принять его ноги скользили по скомканному белью постели, тело дергалось из-за сильного удовольствия, которое заставляло плакать и дрожать. - Быстрее... - сильно жмурится беловолосый, чувствуя надвигающуюся разрядку, а шестой с ухмылкой вставляет сразу три, чем дарует эти незабываемые ощущения. Слушать его голос одно удовольствие, а сейчас он не замолкает и буквально кричит от удовольствия. - Казуха, я тоже не железный, - досадно, но все же с улыбкой выдаёт Скарамучча, наблюдая как дрожит парень под ним, на его щеках играет пурпурный румянец, что делает его ещё милее, но заводит куда больше. Это выражение лица: приоткрытые губы и шумные вдохи, сбитое дыхание, и глаза, в которых видно одно желание. Тело ватное и такое лёгкое, но в то же время тяжёлое, что Каэдехара через силу немного приподнимается и отталкивает от себя возлюбленного, заставляя упасть в кровать спиной под фатуйское недоумение. Казуха седлает его бедра, намеренно дёргаясь и толкаясь на чужом возбуждении, напрочь игнорируя своё. Руки кладёт на широкие плечи и притягивает к себе, губы смыкая в страстном поцелуе, настолько жадном, словно бы поцелуй перед смертью. Беловолосый закидывает голову назад, закатывая глаза ко лбу, млея от острого удовольствия внутри себя, когда шестой особо глубоко толкнулся в него. Скарамучча шумно дышит и стонет в унисон с Казухой, который сжимает его черные волосы в своих тонких пальцах, глубже насаживаясь на его член. Предвестник крепкой хваткой цепляется за предплечья беловолосого, прижимая к себе настолько близко, что кажется, что вот-вот и он провалится в него; этим самым он максимально плотно соединяет их бедра вместе, входит во всю длину; волны возбуждения накрывают разум, заставляя член заинтересованного и нервно дёргаться. Подбородок Казухи падает на плечо Шестому, руками обвивая шею, держась за неё, секундная пауза и Скарамучча продолжает свои пытки: всё так же вдалбливается в заполненную семенем дырочку, растрахивая до покраснения и набухания. Каэдехара кайфует с происходящего похлеще Шестого, но в то же время его не покидает чувство, будто его рвут изнутри; своей липкой жидкостью Скарамучча накачивает кишку Казухи, из-за чего кажется набух его живот, но блондин надеется, что это игра света. Внутри себя он плотно обхватывает чужой член, из-за чего под ухом довольно рычит темноволосый. **** Хмуря бровки и жмуря глаза, желая скрыться от солнечных зайцев солнца, Казуха начал свои незапланированные метания на кровати; вскоре неудачные прятки надоедают, и блондин лениво садится на кровать, и осознает, что между ног не ощущается липкой жидкости, а простыни чистые и приятно пахнущие. — Ты рано проснулся, — доносится до боли родной голос с другого уголка комнаты, где перед зеркалом, сидящий на тумбочке у его края юноша, скинув ногу на ногу, рисует себе стрелки шестой предвестник. Казуха сонно протирает красные глаза, из-за большого количества пролитых слёз, на теле же его красуются бесчисленное множество собственнических отметин; что несомненно радуют глаз Шестого. Сказитель кончиком среднего пальца поправляет свою челку, со всех сторон рассматривая нарисованные им же стрелки и, довольный результатом, улыбается, а после поднявших с места, разворачивается к парню, что лежит в его кровати и ноет от боли в теле. Скар опускается рядом и нежным прикосновением руки трогает лоб Каэдехары, убирая челку в сторону и мягко целуя его, ненадолго закрывая глаза, а потом спокойным голосом произносит: — Нет таких слов, что могли бы помочь мне передать все те чувства, которые я испытываю к тебе. На что Казуха вздрагивает, но по тёплому ему улыбается. *** До ушей рыжеволосого парня доносится мелодия, такая спокойная и нежная, настолько, что юноша слушал его каждый раз издалека, пока звук не прекращался. Наблюдая за ронином в красных одеяниях, чьи пухлые губы бережно касались маленького листочка, издавая музыку, прекрасную, но в то же время такую грустную. Воспоминания так и хлыщут огромной волной. — Казуха! — окликнул голубоглазый и подняв ладонь, помахал ему, ещё шире улыбнулся, когда замахали в ответ. — Чайлд, друг, рад видеть тебя, — улыбка тронула губы самурая, а листик в руках исчезает сразу же, танцуя с лёгким ветром, — какими судьбами? Почему-то Предвестнику сразу вспоминается их первое знакомство, где он случайно подстрелил висящий горшок у цветочного магазина, как тот упал Казухе на голову, и как они оба извинялись перед продавщицей. И цветочек на макушке Казухи. Да, разумеется, Чайлд сразу отвёл его к Байчжу, ведь не каждый день на голову горшок с цветами падает. Но блин.. надо было видеть это зрелище! Как этот цветок держался на голове белобрысого, и как земля рассыпалась повсюду: по плечам, по лицу, к носу и вниз. — Я бы хотел ещё раз извиниться.. — Предвестник нервно потирает затылок, стыдясь поднять на юношу глаза, и потому смотрит себе под ноги. — Не волнуйся, я в порядке. — по-доброму улыбается Каэдехара, и Чайлд поднимает взгляд на это солнце, сам начиная улыбаться; всё его напряжение словно ветром сдувает, и он садится к самураю весь энергичный и свободный. — И всё же! Хочу в качестве извинений пригласить тебя в лучшую чайную Лиюэ! Ты же знаешь, как здешние любят чай? Это как у меня на родине борщ, я так понял. А у тебя.. а что у тебя чаще всего любят? — Не уверен, но думаю, онигири. — недолго думая отвечает Казуха, щёлкнув пальцами, и всё так же лучезарно улыбаясь. На минуту в глазах Чайлда мелькает сожаление, но оно быстро теряется в массе других наигранных эмоций: о том, что то, что он собирается сделать, неправильно кричит ему его совесть, здравый рассудок, всё его нутро. Но... кого это волнует? Сколько за годы службы Ледяной Императрице он погубил молодцов? Скольких способных и сильных он убил? А таких невинных и добрых? И разве есть в этом его вина? Он всегда действовал в целях и интересах своего Архонта. В его работе нет места никаких чувствам, привязанностям, даже та же связь с семьёй - сулит ему лишь плохое. За разговором обо всём на свете, парни не заметили, как оказались у порога чайной, о которой говорили ранее. Чайлд пропустил друга вперёд, словно какую-то барышню, на что тот закатил глаза, и хамски прошёл мимо, будто госпожа прошла мимо слуги; Чайлд усмехнулся, и сразу прошёл за блондином. — Ва~ а здесь приятная обстановка, — улыбнулся Казуха, оглядываясь, и останавливаясь взглядом на рыжем друге, — ты здесь впервые? — А, нет, — неловко засмеялся Чайлд, устраиваясь удобнее, поправляя одежду, — меня сюда пригласил один друг, теперь своего друга приглашаю я. — и типичная улыбка. — Так... говорю сразу, я не мастак, за чай и травы не особо шарю, но зелёный с некоторыми травами отлично влияет на организм и настроение человека, о! Вот оно! — Зелёный мой любимый чай, — согласился блондин, — но вино — напиток богов. — блаженно прикрыл глазки самурай. Или Бога. Со стихией анемо. Незаметно своим чередом клеится и общение, затягивается, а время чуть ли не летит; вся дёрганная, в поту, ко столику подходит одна из официанток, дрожащими руками кладёт поднос на стол; её напряжение словно растекается по всему воздуху, отравляя атмосферу между сидящими двумя, на что Казуха не мог не обратить внимание. Из-за скованности и некой быстроты движений, девушка не удержала в руках поднос с посудой, от чего керамика ударилась друг о друге, издавая характерный звук. В последний момент Казуха успевает подскочить и поймать посуду, возвращая осторожно официантке. — С вами всё хорошо? — подаёт голос Казуха, смотря на девушку обеспокоенным взглядом. — Д-да... П-простите... — быстро разложив на столе посуду с содержащим, она так же быстро удаляется. Настолько быстро, что Казуха даже не заметил этого. От мыслей о странном поведении официантки, и о том, что выглядела она действительно неважно - отвлёк Тарталья. — Каз, Каз! На! — сунул внезапно Каэдэхаре в рот ложку с красным супом и картошкой, что тот не успел среагировать, и потому сидел с этой же ложкой во рту. — Ну как тебе? — с нотками гордости в голосе спрашивает Рыжик, будучи уверенным, что произведение кулинарного искусства его родины определенно точно понравится юноше. Немного прожевав, а после и проглотив содержимое, Казуха прищурился с серьёзным видом, мол, я такой кулинар, шеф-повар, в общем, пиздец какой шарящий за кулинарию. — Хмм... мнм... — все ещё не определившись со вкусом, тянет белокурый, а Тарталья дождаться не может ответа. — Да скажи уже, ну! — Неплохо, неплохо, — выразил свою оценку Казуха, — но я бы добавил немного водорослей, — задумчиво скидывает бровь, проделывая в голове этот вариант, и прыскает со смеху. — Чееее?? — явно недовольный, сморщив всё лицо, удивлённо протянул Чайлд, — Не не не, не надо мне сюда никакой другой травки!! — и тянет свою миску с супом обратно к себе, словно какую-то драгоценную вещь, к которой посмел прикоснуться какой-то жалкий смертный. — Это называется борщ, и здесь твои ебучие водоросли не нужны!! Сам же начинает уплетать суп, жалуясь парню на его отвратный вкус, и вообще что это придумали его предки, а те не добавляли всякую в него всячину, вот и сохранил борщ свои вкусовые качества, а ронин, в свою очередь, громко с этого смеётся. Казуха тянется к вину и пьёт неспеша, словно аристократка голубых кровей ёпта. — Да чтоб ты захлебнулся. — выдаёт Тарталья, но Казуха понимает, что тот шутит и потому смеётся. — Кушай на здоровье. — улыбается юноша. Время все так же неспеша идёт своим чередом, а Казуха начинает чувствовать себя жарко и, в какой-то мере, душно; поднимает взгляд в небо, рукой прикрывая глаза от солнца, что светит ярко, и думает, вряд-ли дело в погоде. Ощущается резко потемнение в глазах, и ронин головой в стол падёт, ясно осознавая, что какой-то свинцовой она стала и кислорода в лёгких становится меньше, от чего пульс в висках скачет словно лошадь. — Здесь... всегда было так душно? — схватившись ладонями за лоб, говорит Казуха, чувствуя явное головокружение. — Хей, ты что, уже налакался? — спрашивает Тарталья, и Казуха поднимает на него взгляд глаз, голова становится уже свинцовой, тяжёлой, держать её уже не остаётся сил; — Н-нет... мне... н-нехорошо... Казуха роняет голову на стол. Тарталья встаёт со своего места, куда-то уходит, и в следующий момент Казуху за руку тянут на себя, от чего он падает в чужие руки. *** Дорога до назначенного места казалась Тарталье чуть ли не бесконечной. Мысли, то и дело, пожирали его, в нём даже совесть начала подавать свой голос; мысли становились непосильными для его плеч, и потому парень хотел поскорее закончить с начатым. Сердце сжалось, отдаваясь ноющей болью в груди, а внутренний голос так и говорил: «ты просто ужасен.» Но Чайлд знал как бороться с этим. Если это единственный способ сломать волю Сказителя, опустить его на самое дно, где Тарталья сможет его растоптать, то даже такого невинного, чистого и простодушного человека, как Казуха, он готов пустить в ход. Как только он пребывает в оговоренное место, то сразу же сбрасывает ношу со спины на пол, и приступает разминать свои плечо и руку, на которые нагрузка оказала большее влияние. — Приступайте. — только и выдаёт Предвестник, разворачиваясь, засовывая одну руку в карман брюк, а второй маша на прощание. «Ты просто ужасен.» *** — Так, так, что это тут у нас? — раздаётся неприятный грубый голос практически у уха, и Казуха, в ужасе, подпрыгивает, сшибая с ног этого человека. На пару секунд сознание проясняется, но вновь усталость накатывает лавиной, и тот спиной бросается в стену, держась руками за голову. Ноги не держат, и он заваливается на бок. Его за воротник тянут вверх, и бьют кулаком в лицо, от чего в голове звенит, а в ушах стоит вата. Вновь заваливается на бок, и видит силуэт уходящего Тартальи. Казуху словно током прошибает. Всё тело сковывает осознание: его предали. И продали. Мысли копятся в голове словно пчёлы в улье, столько вопросов, непониманий; слишком сложно, непонятно, неприятно, слишком больно... Каэдэхара смотрит в спину друга до тех пор, пока он не скрывается за дверями; грязные и похотливые руки обволакивают каждую часть его тела... *** Раздался кашель. Казуха валялся на полу словно тряпичная кукла. А если говорить буквально, как использованная кукла, игрушка; он пытался привести себя в норму: дышал глубоко, размеренно, глаза держал закрытыми. Его голос давно ещё сорвался от постоянных стонов, уже хрипел; не мог говорить. Казуха всё ещё лежал на полу, расположившись на животе, и пытался унять дрожь в теле; ронин содрогался от постоянно раздающегося по телу, словно электрический ток, послеоргазменного чувства. Он не чувствовал ни своих ног, рук, ни промежность, лишь одну боль, что пульсировала сзади. Измождённое тело не было способно как-либо двигаться. Сознание плыло, и Казуха боялся, что оно померкнет вновь, потому, быстро сообразив, прикусил кожу на руке. Где-то на краю своего сознания, он уловил глухие шаги. Превозмогая боль во всём теле, юноша перевернулся на бок. Пред ним предстал Скарамучча. При виде такого потрёпанного, нездорового состояния любимого человека, сердце сжимается, отдаваясь болью в висках; руки Предвестника сжимаются в кулаках, разумом овладевает дикое желание найти всех причастных к произошедшему и отрубить им всем головы. — Я же говорил тебе, что если ты предашь меня, — взгляд Скарамуччи, полный ненависти, злобы и безмерного безразличия, устремлён прямо в глаза самурая; сейчас Казуха не видит в них ни счастья, ни радости, ни чего-либо ещё, только бездонный тёмный океан, в котором он тонет, без намёка на спасение, — я убью тебя. — Н-нет, Скарамучча! Гх.. — ронин протянул руку к Предвестнику, который, казалось, смотрел не на своего любимого человека, а на своего врага, побежденного в бою. — Выслушай... — Казуха дрожит, сильно. Скарамучча не находит себе места, мысленно бьётся в истерике, пребывая в смятении, не понимая как ему правильно отнестись ко всему: предательство совсем не то, что прощают по щелчку пальцев. Темноволосый садится на корточки перед ронином и, схватив юношу за волосы на затылке, заставляет блондина вскинуть голову; взгляд, которым Казуха посмотрел на Предвестника, был полон похоти и разврата, и это вызывало в темноволосом не только желание, но и злость, гнев. — И на скольких ты смотрел таким взглядом? — Предвестник сжимает в пальцах золотые волосы, туго их натягивая, заставляя юношу нахмурить брови и сильно зажмуриться от боли; — Ты так рьяно искал любовь, что меня тебе стало недостаточно? От собственных мыслей становится мерзко, отвратительно; — С-скар... Я-Гх! Ах! — Казуха извивается и вздрагивает от прикосновений, всё ещё находясь под действием афродизиака, которым напоил его Чайльд. Блондин упирается руками в чужую грудь и сминает ткань одежды в пальцах, и Скарамучча ухмыляется такому поведению; — Я не... Чайльд... — при упоминании ненавистного имени, тёмноволосый вздрагивает, сильнее сжимая чужие волосы на затылке. — Л... люблю тебя... — в два вдоха произносит Казуха, сильно жмуря глаза, после того как тело новой волной накрывает ошеломляющий оргазм, заставляя вздрогнуть крупной дрожью. — Для тебя любовь определяется длиной члена, Казуха? Скольких ты любишь? — Фатуи наклоняется к чужому лицу настолько близко насколько это возможно, и чувствует чужое горячее, обжигающее дыхание. Казуха тянется в ответ, хочет поцеловать, прикоснуться, но тёмноволосый неспеша отодвигается от надвигающегося лица Каза. — С-скар... — хнычет Казуха, роняет горькие слёзы и больно губы кусает, не зная, какие слова подобрать, чтобы объяснить ситуацию; более того, тяжёлым камнем, гнётом давит то бездонное безразличие в глазах любимого, что делает ситуацию ещё более безысходной. — Полагаю, более разговор окончен. — холодно бросает Скарамучча, словно копьём пронзая сердце белобрысого. — Ты ведь... и сам понимаешь, что я никогда бы не предал нашу любовь. — расслабляет брови Казуха, улыбку лёгкую и полную печали натягивая, выговаривая всё то, что накопилось в душе. — Что ты... — замирает Шестой, выпрямившись в спине, смотря на Казуху сверху вниз; в голове всплывают все самые лучшие воспоминания, в самых ярких красках вырисовываются моменты совместного времяпрепровождения; всё это ломает сознание тупой, неприятной болью, душу ломит, а сердце-то протяжно стонет, кровью обливаясь. Темноволосый ясно осознаёт свои чувства, понимает, что только в присутствии белобрысого мир окрашивается в яркие, радующие глаза цвета, перестаёт быть серым, блеклым, не прозрачным, но точно лишённым цветов. И так же понимает, что ему необходимы блеск в этих алых глазках, лучезарная улыбка на этих приятных чертах лица, осознание накрывает лавиной — его зависимость словно бы бесконечна. — Мне больно, Скар... — согнувшись над землёй, заливается горючими слезами Казуха, — я чувствую себя отвратительно... — уже в голос скулит ронин, не зная куда девать всю свою боль, — Неужели ты... совсем мне не веришь? — поднимает свой полный боли, огорчения, горести взгляд навстречу взгляду Шестого, от чего тот немеет, не в силах уже пытаться сохранять холоднокровие. В один момент Сказитель падает на колени, притягивает к себе в объятия самурая, крепко обнимая в руках, одной рукой обхватывая за лопатки, другой за голову, аккуратно и с такой осторожностью, словно в руках у него фарфоровая кукла. Глаза наполняются слезами, но больше от гнева, от желание убивать всё, что притронется к его же маленькому счастью, от желания защищать своё, от злобы на самого себя. — Прости меня, Казуха... Прости... — носом утыкается в родную макушку, пытается унять свой плач и дать понять второму, что он рядом, что не бросит. Самурай, превозмогая боль, поднимает руки, обнимает за лопатки парня, сам тоже начиная плакать, но уже от нарастающего покоя, от осознания того, что он нужен, важен, незаменим, от осознания того, что всё ещё любим, несмотря на то, что осквернен.  Казуха чуть приподнимается, заглядывает в любимые глаза, улыбается мягко, пусть и через боль, лбом утыкается в лоб Шестому. — Я правда тебя л... — затыкается ронин в один момент, на выходе; а после выдыхает протяжно, судорожно, словно испускает последний вдох. Скар, недоумевая, поднимает на него взгляд и приходит в ужас от вида стрелы, что поразила юношу в области сердца. — Вау, так я попал в самое яблочко, — улыбается Чайльд, выходя из темноты; в глазах читается полная отчуждённость и безумие, граничащее с безразличностью. — Какая жалость, я планировал дать ему помучиться перед смертью, как считаешь? — Нет... нет... нет, нет, нет... — продолжает бормотать Скарамучча, обнимая тело в руках всё крепче, не веря в то, что находящийся глаз бога анемо на поясе самурая сверкает тускло, теряя свой блеск. Держит бездыханное тело ронина за плечи, прижимая к себе все крепче и крепче; хмурит брови и убийственным взглядом смотрит на рыжеволосого фатуи, яро ощущая, как горячие слезы катятся по щекам его и как теплая кровь излюбленного течёт из раны на груди, пачкая тёмное кимоно сказителя, окрашивания в характерный цвет. Медленно опускает тело самурая, что утратило своё тепло, аккуратно на пол, сам же поднимаясь на ноги. Выставляет руку, в которой появляется некая фиолетовая вспышка, а после сильный электрический ток отдается от стен, от тела предвесника; со сферой электричества в ладони, от которой, будто щупальца, ток направляется, шестой делает шаг вперёд, постепенно набирая скорость и двигаясь в сторону рыжика.  Чайлду удается отскочить в сторону, уклонившись от удара противника, и и не успей он среагировать вовремя, лишился бы нескольких конечностей, как минимум. Вот это Тарталья разозлил шестого. — Неужели ничтожное существо... — смотрит на тело беловолосого у спины сказителя прищуренными глазами, —.. способно пробудить в тебе такие превосходные эмоции, Скарамучча? — Тарталья крутит лук и делит его на две части, после чего в руках появляются его привычные водяные клинк; принимает боевую позу, — ну что ж, развлеки меня. Предвестник что ниже ростом отходит от стены и, пошатываясь, на миг замирает, сосредотачивая энергию уже в обеих ладонях, и резко подняв голову, убийственным взглядом пробирает одиннадцатого; делает шаг вперёд и исчезает на месте, после же появляется за спиной парня, и со все силой ударяет в эту часть тела. Тарталья отлетает от ударной волны в другой угол помещения, разрушая под давлением веса своего тела несколько преград, а после впечатывается в стену, оставляя в ней вмятину после себя. Ползёт по стенке вниз, а за ней своего рода полоса темно красного цвета; резко кашляет кровью, сузив глаза, а после хмыкает болезненно, уверенный, что новые шрамы украсят его тело, словно триумф. В области груди жжёт, дышать становится трудно, вероятно ему повредили ребра; Чайлд втягивает воздух через стиснутые зубы и, рыча, вновь встаёт, поддерживая равновесие своего тела одной рукой, опиревшись о твердую поверхность стены, а после вжимается в неё спиной. — к-кха.. ха.. — усмехается, проводя тыльной стороной ладони по губам своим, стирая с них капли крови, — наконец-то... удар у тебя... хаа... не как у бабы, —  сосредотачивает взор голубых глаз на приближающеемся фатуи, у которого, в свою очередь, ни один мускул на лице не дёргается от его слов. Чайльд вздыхает, когда на глаза попадается один фрагмент в чужом теле, что, не переставая, излучает фиолетовый цвет. И тут его осенило, неужто сказитель решил играть на новом уровне сил, используя Сердце Бога? — Грязные трюки выкидываешь. — Тарталья сжимает ладонь в кулак и цепляет на лицо маску, излучая пурпурную молнию и, сосредоточив последние силы в своем копье, надвигается вновь на шестого. Темноволосый выставляет руки вперёд, соединяя вместе локти, выставляя блок, дабы смягчить чужой удар. Руки трескаются, ведь уклониться времени попросту не хватает. В этой форме одиннадцатый быстрее и ловче некуда. Взгляды двух Предвестников встретились, и в тот момент Чайльд усмехается, выказывая свое довольство от этой схватки, Скарамучча же роняет вялый стон отвращения и злости, смотря в ответ. Давление, что оказывает копьё на его руки, усиливается, потому Скарамучча, подпрыгнув на месте, ударяет ногой в бок противника, лишая его равновесия; Отскакивает, опускаясь на пол и вновь подбегает, но уже выстреливая несколько сфер электрического тока в парня. Тарталья крутит ловко в руках копьё, делая шаги назад, отражая несколько частиц, что мелькали слово молния. Последний удар сказителя сшибает парня с ног, а те серьёзные раны, что нанес ему шляпник попросту не давали Чайльду возможности перейти в третью фазу. Он итак истекает кровью, да и сам шестой на грани выгорания, повезло же, что его ядром бесконечной силы является Сердце Электро Архонта. Тарталья сидит на полу, раскинувшись как тряпичная кукла, согнув одну ногу в колени, руки обе опустив на холодный пол; сидит, опираясь спиной о стену и все так же улыбается глупо, как и всегда; со лба стекает кровь, правый глаз уже пропитался кровью, как и сами губы, что кривятся в ухмылке безобидной. Только сейчас он начал осознавать всю нелепость своего бытия и никчёмность своей жизни. Только сейчас до него начало доходить, что жизнь, время, что ему отведено утекает, словно песок по рукам. Скарамучча медленно вынимает с ножн катану своего излюбленного и, закрыв глаза, сосредотачивает молнию по всей длине лезвия меча, шагает к рыжему, что смотрит вверх, пытаясь унять соленые капли из глаз. У Шестого же глаза прикрыты темной челкой, на щеках следы все высохших слёз, а губы до крови; он встаёт вплотную к Чайлду и берет рукой свободной грубо за рыжие, колючие волосы и тянет вверх, насильно поднимая его голову, на чьём застыла улыбка. Как же раздражает... как же бесит... бесит, бесит, бесит. — Ты так прекрасен, куникудзуси. Лезвие меча, сверкающегося искрами электричества, резко рассекает тонкую шею парня. Лязг катаны все ещё звенит в воздухе, отдаваясь в ушах Шестого. И тут в юноше словно что-то переклинивает, будто по щелчку, и эмоции выключает; он смотрит на всё его окружающее, и лицо его не выражает ничего, в глазах читается одна пустота. Темноволосый резко дёргает катаной, и кровь, что украшала лезвие узорами разнообразными, полосой рассеялась мелкими брызгами по полу. Рыжая голова медленно падает на пол и катится к лежащему на полу телу Каэдехары. Кровь, что фонтаном хлещет с шеи одиннадцатого, покрывает пол полотном цвета алых роз.