Цветные разводы

Чимин должен был догадаться раньше. Возможно, когда Юнги впервые перепутал синюю и красную футболку младшего, сославшись на усталость и ухудшение зрения. А может быть, когда Мин вместо любимых чиминовых желтых роз подарил тому белые, хотя прекрасно знал, какие именно обожал Пак. Он обязан был понять, что что-то идет не так, когда хён молчал и сдержанно улыбался, в очередной раз слушая болтовню своего парня о красивых кленовых листьях, от пестроты которых рябило в глазах. Видимо, рябило только у Чимина. Почему он не заметил этого раньше? Неужели яркие краски всего мира, что подарил ему Юнги, ослепили его? Настолько, что он не увидел как тяжело и бесцветно рядом было находиться любимому человеку? Возможно ли, что это эгоизм? Но ведь Чимин никогда не был эгоистом. Или ему так казалось? Или это хён лгал? Но ведь и он никогда не был обманщиком. Или Чимин хотел в это верить? Если все эти «не» сложить вместе, что же получится? Они оба врали или оба пытались убежать от правды? Как бы то ни было сейчас они стоят напротив друг друга и задыхаются в густом водовороте из недосказанности и недопонимания. Чимин держит Юнги за рукав черной толстовки, той самой, что не раз воровал у старшего, и всеми силами пытается подавить всхлип. А Мин смотрит на него с таким сожалением, что Паку все кишки скручивает, а ребра перемалывает. Внутри теперь не органы, а фарш. Юнги отцепляет холодную руку Чимина от своей одежды, и все бабочки в животе разом начинают разлагаться. Вызовите кого-нибудь из санэпидемстанции и уберите всё это. Терпеть невозможно. почему? почему Юнги не видит? неужели хён не любит его? — Чимин-и… Чувство вины в голосе старшего бьет Пака прямо под дых. Прямо как в тот раз, когда он сам ударил Чонгука за то, что тот посмел назвать Юнги ублюдком. За то, что Чонгук случайно оказался в том же клубе что и Мин, и застал его в объятиях какой-то блондинки. За то, что его слова звучали блядски правдиво. И за то, что Чон мать его Чонгук никогда не врет. Особенно близким. За то, что, видимо, оказался прав. Но Юнги ведь не мог так поступить. Чимин любил его. А он любил Чимина. Любил же ведь, да? Но сожаление и вина в глазах Юнги размазывают по полу все сильнее, заставляя ощущать себе жвачкой, растоптанной грязным ботинком по асфальту. — Чимин-и, послушай… Руки хёна всегда были горячими, особенно на контрасте с вечно мерзнущими ладошками Пака. Но в этот раз его прикосновения обжигали. Чимин даже опустил глаза вниз на их сцепленные руки, чтобы убедиться в том, что Юнги не оставил ему ожогов. Они были чисты и здоровы, кожа как и всегда мертвецки бледная, но все равно было больно. Ожог Мин Юнги явно на теле младшего оставил. Только не на руке, а глубоко под ребрами, под кожей. Выжег на самом сердце «не люблю». И чем теперь залечить, Чимин не знает. Тэхён бы сказал, что нужно приложить подорожник. Сокджин бы вытащил из сумки пластырь. Юнги же предложил запить коньяком. И Чимин его совету конечно же последует, но после того, как попытается собрать себя в кучку самостоятельно. — Хён, а я ведь специально для тебя покрасил волосы… — грустная улыбка Пака крошит сердце старшего в пыль, но он по-прежнему не видит новый цвет волос Чимина. Он и старый-то не видел. — Хён, почему ты не сказал раньше? Почему молчал? Почему я чувствую себя виноватым сейчас? — он быстрыми движениями стирает с лица блестящие дорожки слёз и пытается успокоиться. Выходит так себе, если честно. — Прости, малыш… Мне очень жаль. — Юнги не может посмотреть Чимину в глаза, потому что ему жаль, ему стыдно и паршиво. Ему бесцветно. Пак сжимает руку старшего, но затем отпускает и отворачивается. Он кажется сейчас совсем маленьким и беззащитным. Ткни пальцем рассыпается, потом не соберешь. — Так всё-таки зря? — этот вопрос вводит Юнги в ступор. — Что зря? — Юнги не узнает собственный голос. Он тихий, хриплый и ломанный. Скрипит в их маленькой комнате и раздражает слух. — Зря я тогда ударил Чонгука, да? — Чимин улыбается краешком губ, смотря на кактус, что стоит на подоконнике. Единственное растение, что смогло выжить в их квартире. Мин молчит, не зная что ответить, чтобы не ранить младшего еще сильнее. А Чимин больше и не спрашивает, лишь мысленно извиняется перед Чонгуком за сломанный нос. — Чимин-и, дай мне все объяснить. — умоляет Юнги и медленно разворачивает Пака к себе лицом, а затем аккуратно приподнимает за подбородок, чтобы младший посмотрел в глаза. Но Чимин упорно их прячет, смотрит куда угодно, но не на Мина и это расстраивает. Хотя Юнги понимает — поделом. Плохо пытался, недостаточно всматривался, не смог разглядеть. А ведь он-то знает, что Чимин - самый яркий человек, которого Юнги когда-либо видел. Просто в какой-то момент он об этом забыл. От ярких цветов остался только серый. От сильной влюбленности только обыденность. От обещаний только обман. Юнги продолжал жить с Чимином, потому что свое существование без младшего он больше не представлял. Продолжал ходить с ним по паркам, наблюдая за пресными пейзажами. И, конечно же, продолжал улыбаться на все восторги Чимина о том, как же красива, блять, радуга! Он всегда был уверен в том, что любит младшего. Так ему говорили сердце и даже разум, но вот глаза в последнее время говорили Юнги: пошел нахуй. И это потихоньку начало сводить с ума. Теперь это не давало покоя. Стало навязчивой мыслью, как у самоубийцы — петля, у Юнги же теперь — способ проверить собственные чувства. Ведь все теперь стало неправильным. Надо исправлять. Так он впервые изменил Чимину. В тот день, когда он касался чужого тела, целовал чужие губы и стонал чужое имя, он понял, что как раньше уже никогда не будет. Что не зря мир в его глазах отражается только в серых тонах. Потому что существовала простая истина. Юнги не заслуживал. Ни цветов. Ни любви. Ни Чимина. — Малыш, мне так жаль… Прости, я старался. Я правда всегда старался разглядеть, увидеть… Чёрт… — Юнги зажмуривается, потому что непрошеные слезы норовят политься из глаз совсем не вовремя. — Я очень люблю тебя, ни с кем мое сердце не стучало так сильно, как с тобой, но… — Ты же помнишь ту поговорку? Все, что после слова «но» — лошадиное дерьмо? — Чимин усмехается и наконец-то смотрит Юнги прямо в глаза. С вызовом. Злостью. Обидой. — Но я все еще не вижу твой цвет волос… Давно уже не вижу. Это пугало меня. Я не понимал, что со мной не так, почему мой мир вдруг стал черно-белым, в то время как твой оставался цветным. И я… Я… — Ты сдался, да? В голосе не вопрос. Утверждение. Пропитанное уверенностью, сталью. Правдой. — Я не смог подавить в себе сомнения, прости… Я спал с другими, чтобы понять изменится ли что-то. Глупо, знаю… Но я так запутался, Чимини… — Рука тянется к щеке. Такой мягкой, теплой, родной. Но чужие пальцы перехватывают прикосновение Юнги. — Не трогай. Противно. Юнги усмехается и думает о всех вариантах безболезненной смерти. Но руку все же отпускает. Отныне он не имеет права. Давно уже не имел. — И как? Помогло? — Чимин отходит от старшего, а затем идет на кухню, из которой возвращается со стаканом воды и бутыльком успокоительного. — По началу я думал, что все наладится. Что я смогу понять, в чем проблема, разобраться во всем и быть всегда вместе с тобой, видя тебя настоящего. Такого как раньше. Но после того, как впервые переспал с другой… — Юнги тяжело сглатывает, не решаясь ни продолжить, ни посмотреть на Чимина. — Я… я… понял, что ничего не получится, ведь я любил тебя… И тогда меня охватило отчаяние, потому что это было несправедливо… не видеть цвета… и тебя… — Хён, я никогда не менялся, знаешь? Мои чувства к тебе тоже всегда оставались настоящими и искренними. И ты всегда сверкал ярче всех, а окружающие меня вещи приобретали цвет только благодаря тебе. Так почему ты думаешь, что поменялся я, а не ты? Юнги стоит неподвижно, и пугается, наверное, как никогда в жизни, ожидая следующих слов Пака как смертельного приговора. Казнить, нельзя помиловать. Мин Юнги, ты следующий на очереди. Тебя ожидает костер, ведь эвтаназия для тебя — это роскошь. Ты должен страдать. — Ты меня разлюбил. — Чимин смотрит прямо на Юнги и чувствует, что разрушается изнутри. Дорожки слёз, что теперь он не пытался спрятать и смахнуть, падают на кафель, бесшумно разбиваясь. Но откуда же тогда такой громкий звон в ушах? Это было чье-то сердце? Кружка выпадает из рук и раскалывается вдребезги. Ах, так вот откуда шум… Чимин падает рядом с осколками и отчаянно пытается вдохнуть. Юнги подрывается с места и тянет на себя младшего, мысленно прося прощения за то, что снова коснулся. — Не тро… трогай… Не прикасайся… Хён, пожалуйста… — Он дрожит в объятиях старшего и скулит, когда тот особенно сильно сжимает Пака. — Чимини… Пожалуйста, прости, прости меня, умоляю, я не смогу тебя потерять, слышишь? — Как в бреду шепчет Юнги, укачивая Чимина на руках словно ребенка. — Давай как раньше? Пойдем в парк, ты расскажешь мне какого цвета небо, листья и цветы. Потом я куплю нам мороженое и мы будем счастливы… Как раньше, да? Теперь уже слезы безостановочно текут по щекам обоих, ведь они понимают… — Это невозможно, хён…уже невозможно… Как раньше не будет. Чимин успокаивается и осторожно высвобождается из объятий Юнги. Он собирает осколки, разлетевшиеся по попо, и затем выбрасывает то, что раньше было его любимой кружкой в мусорное ведро. Все, что любил Чимин теперь трескается, разбивается и летит на дно. Говорят, такое происходит на счастье. Чимин усмехается этим мыслям. Затем поворачивается к Юнги, который так и не сдвинулся с места, не издал больше ни единого звука и вообще не подавал никаких признаков жизни. — Юнги… Чимин зовёт осторожно и особенно тихо, но Мина все равно передергивает. Это впервые, когда Чимин называет его по имени. Раньше он всегда смущался и чуть ли не мямлил его имя, лишь бы Мин не слышал. А теперь, вот оно как… Он медленно поднимет глаза на младшего и застывает в немом шоке. Шаблоны и установки в голове горят адским пламенем и взрываются на миллиард частей. В груди пожар, глаза печёт, рот открывается и закрывается как у рыбки, выброшенной на сушу. Розовый. Он видит розовый. Новый цвет волос Чимина делает младшего похожим на сахарную вату и Юнги бы посмеялся сейчас, если бы так сильно не кружилась голова и не рябило бы в глазах с непривычки. А еще если бы так сильно не хотелось сдохнуть. Врезаться головой в бетон с высоты многоэтажки. Он видит. Наконец-то видит. Но какой толк? Есть ли в этом смысл? — Ро… розовый тебе идёт, малыш… Чимин застывает на месте, шокировано и немного испуганно смотря на старшего. — Ч-что? Юнги поднимается на ноги и смотрит любимому в глаза. Те покрасневшие и слегка опухшие из-за слёз, но все такие же очаровательно искренние и невинные. — Кажется, я вижу… Чимин-и, ты такой красивый… Юнги сдерживает себя от прикосновения к теплой порозовевшей щеке Пака, от объятий, в которых Чимин бы почувствовал все облегчение и счастье старшего. Он сдерживается, потому что понимает, так нельзя. Не после того что он натворил… — Я знаю, что не достоин даже этого, но позволь мне запомнить тебя т а к и м… Живым. Ярким. Любимым. Чимин немного сомневается, что видно по мечущемуся взгляду, но затем легонько кивает. И сам делает шаг вперёд. Юнги обещает себе запомнить всё до мельчайших подробностей. Карие глаза с самым очаровательным разрезом, который Мин только видел, россыпь маленьких родинок на лбу и несколько более крупных на щеке и шее. Голубой вязанный свитер, который больше на пару размеров. И наконец, нежно-розовый ураган на голове Чимина, по которому хочется провести рукой до красных полумесяцев от ногтей на сжатых ладонях. Но Юнги терпит и запоминает. Высекает этот образ у себе на сетчатке глаза и выжигает его без сожалений на сердце. — Тебе правда очень идёт, Чимин-и… Юнги улыбается краешком губ, а изнутри закусывает щеку, останавливая поток слез, рвущихся наружу. Пак тоже улыбается. Грустно. С тоской в глазах. И с бесконечной любовью в душе. Затем выдыхает и говорит тихое «спасибо». Но в следующий момент его лицо обретает выражение, которое Юнги боялся увидеть больше всего. Решительность. Серьезность. Полное принятие своего решения. Нет.нет.нет… — Юнги. — Пожалуйста, не надо, Чимини… — он цепляется руками за мягкий свитер, надеясь, что не грохнется. А может наоборот, грохнется и разобьётся насмерть. Старший готов умолять, встать на колени, оглохнуть, всё что угодно, лишь бы не слышать… — Это конец, хён… Я уже говорил, как раньше быть не может. Не после того что ты… Не после того, что было… Юнги слышит эту заминку и распадается на части. Он во всем виноват. — Но знаешь, я ни за что не стану жалеть о том, что было. Никогда не назову нас ошибкой. Потому что, несмотря на все эти краски и цвета, я всегда чувствовал, что ты меня любил. Но я виноват в том, что не заметил, как сложно тебе это давалось. — Перестань, Чимин… — Нет, послушай. Я правда ослеп из-за своей любви к тебе, я не видел, как мои слова причиняли тебе боль и подталкивали к тому, что мы сейчас имеем. И я действительно сожалею, что из-за меня ты считал себя неправильным. Что потерялся в себе настолько, что теперь страдаешь. У Юнги жгучее желание заткнуть младшего, желательно поцелуем. Потому что он говорит какой-то бред. Во всей этой ситуации виноват только он. И никто больше. И Мин уже собирается остановить донсена хоть как-то, когда на его щеки ложатся две холодные ладошки Чимина. — Юнги, я люблю тебя больше всех на свете. Удар под дых. Ты самый близкий и родной мой человек. Перелом всех конечностей разом. Благодаря тебе я почувствовал и увидел так много… — Пак тихонько всхлипывает, а из его глаз снова льются слезы, разбиваясь о холодный кафель под ногами несчастных двоих. — Но простить тебя я не смогу. Контрольный в голову. — Мне жаль, что все это время ты мучился, но я счастлив, что сейчас ты наконец-то видишь мир п р а в и л ь н о. Пожалуйста, береги себя…Пульса нет. Пак поднимается на носочки и нежно целует Юнги в губы. Поцелуй на вкус соленый из-за слез, и горький от осознания того, что он последний. Юнги не сдерживается и обвивает талию Чимина, прижимая младшего ближе к себе. Пак позволяет. Они стоят, обнимая друг друга несколько секунд, после чего Чимин отстраняется. Он молча надевает куртку, обувается и выходит из квартиры. Его ключи остаются на тумбочке. А это означает, что Чимин не вернётся. Квартира после его ухода погружается во мрак. Не тот, что Юнги видел перед собой каждый день. А намного. Намного хуже. Он видит темно-зеленую тюль, которую в прошлом месяце так придирчиво выбирал Чимин, синюю футболку, белые, черт возьми, розы и упаковку с розовой краской на столе. Рано или поздно его обман бы раскрыли. Он это понимал. Но он надеялся, что это будет не так. Он надеялся удержать Чимина. Но теперь Мин сидит один в пустой квартире с разбитым сердцем и до боли в глазах цветным миром. А за окном, будто насмехаясь над ним, появляется блядская радуга, все цвета которой Юнги теперь видит.