громкие песни в баре слышно даже в загаженном туалете. музыка долбит в уши, по вискам, в затылок — прямо в больную голову, проникает под кожу мелкой неконтролируемой дрожью, что нахое хочется заткнуть себе уши. ему и без того
хуево, ему пиздец как хочется сдохнуть.
и он вполне близок к этому, если ничего
не предпримет.
нахоя безбожно блюет в одной из грязных кабинок. вонь в туалете — зассаном и засранном — стоит жуткая, видимо, в этом сортире в жизни, блять, не убирались. нахоя нависает над вонючим унитазом, закашливается и пытается выплевать,
выблевать эти ебаные цветы из себя. кашель — громкий, болезненный, удушающий, что у нахои даже выступают слезы на глазах.
— нахоя. — и ран стучит костяшками пальцев по дверце. — ты там как?
нахое хочется ответить, что
отвратительно: он сейчас легкие нахуй выплюнет и будет уже пальцами выковыривать цветы из бронхов, раздирая ногтями плевру. но улыбашка и сказать ничего не может — кашляет-кашляет-кашляет и бьет себя кулаком в грудь, пока хоть немного не отпускает. и нахоя блаженно прикрывает глаза, окончательно падает коленями на изгаженный пол; на пару секунду становится легче, и нахоя снова может
дышать. охуенно.
— хоя. — ран снова постукивает по двери.
— иди нахуй, а. — тихо рычит кавата. — я тебя с собой не звал, пиздуй обратно.
нахоя вытирает испачканные губы грязной ладонью и стирает кровавые слюни. как он устал от всего этого дерьма в своей жизни.
— соя волнуется за тебя и просил забрать. — голос у рана спокойный, ровный, прокуренный. нахоя знает, что даже сейчас хайтани зажимает сигарету во рту. ему хочется выдрать ее, кинуть на пол, схватить рана за ворот пальто и
поцеловать. впиться в его горькие губы и целовать нагло, жадно, ненасытно, пока не надоест. а ему никогда не надоест.
нахоя чуть не плача стонет.
господи, как он заебался.
— отъебись от меня, ран. — нахоя кашляет и сплевывает небольшой лепесток. блять, снова; третий приступ за сегодня. — скажи сое, что к утру я вернусь.
нахоя хочет прогнать рана.
и обнять хочет.
хочет заставить его ненавидеть себя.
и полюбить одновременно.
нахоя блядски устал и запутался. его жизнь — сраный, паршивый клубок нитей и противоречий.
нахое кажется, будто ему изнутри режут легкие тупым лезвием. он ладонями цепляется за ободок унитаза и откашливает приличное количество мятых лепестков вместе со сгустками крови. он закашливается еще сильнее: застрявшие лепестки липнут к горлу, к небу и раздражают слизистую; нахое хочется пальцами залезть в рот и вытащить их к чертовой матери.
дальше хуже — он выблевывает кровавые бутоны, пытается ухватить ртом как можно больше вонючего воздуха, но задыхается и чуть не плачет. слезы собираются в уголках прелестных бирюзовых глаз. нахоя смотрит на выплюнутые цветы — с каждым разом их все больше. и уже скоро их станет настолько много, что он даже проблеваться не сможет.
и сдохнет.
быстрее бы, он уже порядком заебался.
нахоя сплевывает остатки лепестков и капель крови, на губах противный металлический и цветочный привкус.
— тебе плохо? — из-за двери спрашивает ран. блять, он до сих пор здесь.
нет, нахое не плохо, нахое откровенно хуево. плохо ему было пару месяцев назад, сейчас ему — просто пиздец как паршиво.
— ты опять напился?
глупый-глупый ран.
— не твое, блять, собачье дело. — слабо огрызается нахоя и пытается встать с этого вонючего пола. нихуя не получается. и нахоя просто откидывается назад и упирается затылком в дверцу кабинки. он просто хочет верить, что сегодня приступов болезни больше не будет.
во все остальное он больше не может верить.
и во всем виноваты эти злосчастные
орхидеи.
нахоя каждый ебаный день пытается переубедить себя и поверить в то, что он не любит рана.
не любит / не любит / не любит
не любит / не любит / не любит
не любит / не любит / не любит
но кого он, блять, обманывает?
он пиздец как любит его.
а вот ран его,
к сожалению,
нет.