сам

Если говорить откровенно, то первый раз был ещё в семнадцать лет. Брат нашёл неплохую траву, пытаясь дать себе ответы на волнующие вопросы, которые в трезвом состоянии не приходили – почему бы, собственно, и не покурить за компанию. Горло обжигало как огнём, несмотря на то, что вкус был не таким плохим. Что-то похожее на сухую ель, только вставшую комом. Пока старший пытался разобраться в записях, производил новые расчёты, в последствии сделавшие его знаменитым, младший хохотал в подушку, лишь бы родителей не разбудить. Простая подростковая шалость, о которой они забыли уже через несколько дней. Элайджа продолжил работу с новыми данными, а Гэвину было безразлично – попробовал и попробовал. Желания вновь взяться за курение не появлялось. – Эй, Рид, ты сегодня с нами? – Разумеется. Курсы повышения квалификации проходили за городом – военный городок в лесу со своей полицейской школой. На пару недель пришлось собрать несколько десятков капралов со всего штата для прохождения программы… Он уже толком и не помнил, зачем согласился на такое. Говорили, что иначе не поднимется выше, не получит доступа к более серьёзным делам, что заставило скрытого перфекциониста мигом подписать все нужные бумаги и отправиться добиваться успеха. Папаша ведь всегда мечтал об идеальных сыновьях, да младший постоянно разочаровывал. Желание быть выше брата на голову растворилось в двадцать лет. Нельзя сказать, что трое молодых парней были лучшими друзьями – Гэвин присоединился к ним ради смеха, изначально считав, что всё ограничится водкой. Очевидно, что если бы их поймали вот так, в кустах, то уволили без разбирательств, да только когда их что-то ограничивало? Плевать, что сотрудники полиции, что будущее страны; для этих парней не существовало запретов, как и некоторых законов, что Рид понял не сразу. – Ты марку взял? Юноша смотрит на знакомых непонятливо, пока один из них не кивает. В ладони пара кусков яркой бумаги – совсем маленькие, даже меньше почтовых. Долго думать, что это, не приходится. – Мы же выпить хотели, какой тогда смысл? – Гэвин скрещивает руки на груди. Двое примут, а ему разгребать придётся, зараза, так и знал. – Ты думал, мы не поделимся? – парень покрепче усмехается, присаживаясь на свалившееся дерево. До леса идти около двух километров; вряд ли после отбоя кто-то вздумает сюда сунуться. – Ошибаешься, Гэв. У нас ещё вся ночь впереди, зачем волноваться? Уже взрослый мужчина проклинал себя за тот день, за подростковое любопытство и идиотизм. Куда пропали те два друга – неизвестно, да и знать не хочется. В отделе спустя двух лет работы под новым званием они больше не появлялись, и Гэвин до жути боялся в какой-то момент так же пропасть. Исчезнуть, словно и не было тебя, а по участку позволить проносить редкие разговоры о вреде наркотиков со своим лицом в примере. Страшно. Никогда нельзя признаваться, что тебе страшно. Тот, кому это потребуется, а такие всегда найдутся, будут не прочь воспользоваться твоей слабостью – отрывают одну из твоих частей, а потом пропадают. Человек будет в памяти всегда, а себя найти станет сложнее. Человек сравним с наркотиком. Есть те, которые омерзительны на вкус, которых нет желания употребить, дать им малейший шанс проявить себя, и таких намного больше, чем действительно захватывающих твоё внимание. Ты хочешь больше и больше, понимая, что средств может не хватить, но всё равно гонишься за ощущениями, словно в них всё твоё спасение. Суть в том, что Рид не знал, за чем гнаться. Он употреблял лишь тогда, когда на душе было невыносимо – вещества помогали удержать себя в холодном доме, взывали к здравому смыслу, словно отговаривали его от совершения неисправимого. На несколько часов забывался отец, которому вечно было мало, пропадал старший брат, добившийся всего, чего хотел. Гэвин оставался в гордом одиночестве, пытаясь понять, есть ли в нём хоть малейший смысл. Морозные узоры казались чем-то невообразимым, заставляя улыбаться и глазеть на них несколько часов. Мысли выветривались, оставалось тупое счастье, чувство превосходства. Под окном ходят люди, снуют по тёмным улицам, прыгают через лужи, а он выше их всех. Ему не нужно доказывать другим, что он важнее, что он сильнее. Ему нужно доказать это себе. Настроение может меняться по несколько раз за вечер. Улыбка, сменявшаяся гримасой боли, после которой приходило безразличие – всё это пугало, когда с утра в памяти всплывали куски размышлений, переживаний, мечтаний. Несвязность не давала нормально понять, чего именно он хочет, и даже однажды найденная на полу записка не вносила требуемой ясности. «Сам». Элайджа подозревал, что что-то не так. Брат слишком давно не писал, а если и отвечал, то что-то неразборчивое поздней ночью. Первое время казалось, что таковы последствия переработок, усталости, но он глубоко ошибался. Каждый ответ был хуже и хуже, с каждой неделей их было меньше и меньше. Как бы он ни пытался объяснить, что хочет встретиться, нормально всё обсудить, Рид отвечал одно и то же. «Где ты был шесть лет назад?» Проектировал железок, пока не выпустил самую первую, и тогда совсем пропал. Несколько лет Гэвин слышал о нём только из новостей, до последнего скрывая в отделе их родство, и вот он объявился. После джефа становится до чёртиков смешно от одной лишь мысли о нём. Идеальный сын, чьё место он мог бы занять, да не хватило ума. Рвения и упорства в соревновательном братстве им не занимать, но главная ошибка заключалась в том, что Рид брал силой, а Камски – интеллектом. Очевидно, что привлекло отца сильнее. Было сложно понять, от чего именно мужчина старался убежать – всё наваливалось разом. Вечные погони за идиотами, которым судьба прописала жизнь за решёткой, личностные переживания, одиночество. Гэвин был один и предпочитал справляться с проблемами самостоятельно, лишь бы не просить у кого-то помощи. Так было всегда. От жизни ожидалось что-то другое. После окончания школы возникали мысли о счастье на прекрасной работе, представлялась красивая жена и дочка. Рид мечтал о доме, а получил холодные стены, когда все вокруг спокойно добивались желаемого. Казалось, что на работе никто не замечал его состояния, или же просто не хотел замечать – слишком сложно быть одиночкой, действующим исключительно единолично. Со временем эффект сильно изменился – он где-то читал о переломных моментах, когда доза перестаёт приносить удовольствие, оставляя лишь абсистентный синдром, не позволяющий завязать. Бороться с головными, мышечными болями с каждым днём становилось сложнее; появлялись новые несбыточные мечты, желания, размышления. Первые мысли о новой жизни. Гэвин лежит на полу маленькой кухни, пересчитывая сигареты в пачке. Денег еле-еле хватало на еду, которую с каждым днём вытесняли новые требования. Ему было мало. Стук в дверь заставляет раздражённо выдохнуть, но мужчина не делает движений. Эта ночь его, и никто не помешает насладиться ею. Постоянные долгие погружения в себя привели к новому выводу. – Это я! Открывай, – стук раздаётся вновь. До боли знакомый голос заставляет достать из кобуры пистолет, и плевать, что хозяин был невменяем. Дверь приоткрывается на цепочке, демонстрируя осунувшееся лицо. Старые залёгшие синяки под раскрасневшимися глазами, бледный оттенок кожи, излишне острые скулы. Зрачков в темноте не видно, но тут только дурак не поймёт, в чём дело. Элайджа лишь подтверждает свою гипотезу. – Чего надо? – вопрос ставит старшего врасплох, особенно после того, как он впервые путается в эмоциях. Человек, всю жизнь пользовавшийся холодным рассудком, не понимает, что ему делать. – Я… Поговорить хотел. – Съёбывай со своими разговорами подальше, – Рид пытается резко захлопнуть дверь, однако Камски успевает выставить плечо, незаметно в темноте щурясь от накатывающей боли. – Что ты с собой сделал? Мужчина еле сдерживается, как бы не засмеяться. Что он с собой сделал? А что сделали с ним? Никого этот вопрос не волновал, и это только веселило. Гэвин прекрасно знает, чем окончится сегодняшний день, а потому не позволит никому пойти наперекор своим желаниям. – Пробовал жить. Как видишь, я… – Тебе нужна помощь, Гэв. Брат впервые так быстро переходит на простые, очевидные слова. Ему всю сознательную жизнь требовалась помощь, а заметили рану только тогда, когда началось самолечение – слишком долго Элайджа думал. – Я сам. Рид даже не закрывает дверь, оставляя её на вытянутой цепочке. Старший брат зовёт его, пытается привлечь внимание, но при звуке затвора срывается в крик, пытаясь выдрать металл, ломая ногти, что из пальцев течёт кровь. Грохот приводит к тишине.