Тишина

      Время течет бесконечно медленно. Кажется, скоро будет четыре часа утра. На дворе девятнадцатое декабря. В маленькой однокомнатной квартирке в одном из спальных районов Токио сейчас очень холодно. Шион сидит на кухне. На их общей с Пеяном кухне. Он пьет огнянный черный чай в надежде согреться. Сколько бы он кружек чая не выпил, сколько бы свитеров не надел, ему все равно холодно. Он мерзлявый. Его греет не теплый чай в кружке, а мысли о нем. Он должен скоро вернуться из вечерней смены. Шион думает о нем, думает, как тот скоро приедет и согреет его.       Мадараме посмотрел в окно. За окном крупными хлопьями медленно идет снег. Зима — поистине сказочное время года. Снег покрывал землю блестящим, чистым, мягким ковром. Хочется, как в детстве идти по снегу, увязать по колено в сугробах, падать в них, делать снежных ангелов, радоваться жизни. Совсем все равно на то, что за шиворот может попасть снег, и потом ты заболеешь на бесконечно долгие две-три недели. Иногда снег может сыпаться мелкой-мелкой крупой будто там, на небе, кто-то рассыпал пшено или манку. Маленькие шарики даже подпрыгивают, когда ударяются о землю. А когда они ударяются о лицо, то это в какой-то степени даже больно. А хлопья все падают плавно, будто танцуют в воздухе. Любимым снегом у Шиона были снежинки. В детстве он обожал ловить их на шерстяные варежки и рассматривать, пока они не растают. Детство… Там было так хорошо… Хочется снова переместиться в одну из тех зим и снова носиться по двору до темноты с друзьями. Именно в эту зиму, когда ему было шесть, он встретил Рёхея. Тогда он даже не подозревал, во что перерастет их невинная детская дружба. А перерастет она в самую настоящую любовь со своеобразной романтикой.       Из воспоминаний его вырвал тихий голос Пеяна из прихожей: — Опять не спишь? Что на этот раз? — Бессонница у Шиона была уже не первую ночь. Пеян пришел на кухню и увидел полусонного Шиона, укутанного в два пледа с кружкой чая в руках. — Ты. Мне не хватает тебя и твоего тепла. — Мадараме отвел взгляд. — Чудушко мое любимое. — Пеян потрепал парня по волосам и поцеловал в татуированный висок. — Чайник теплый? — Да… — Парень налил себе чая и сел рядом с Шионом. — Ты не заболел? У тебя глаза на мокром месте. — Нет, мне норм, просто вспомнил кое-что… — Что именно? Поделись со мной, пожалуйста. — Пеян добавил в кружку с чаем ложку сахара и с нескрываемым интересом посмотрел в глаза Шиону. — Я вспомнил ту зиму, когда мне было шесть лет. Мы тогда только познакомились. Все еще были живы и никто даже не подозревал, какой пиздец случится… — Шион расплакался. Он редко позволял себе подобные проявления слабости, но знал, что у него есть Пеян, который всегда рядом и примет его любым: и слабым и сильным. Пеян — единственный, кто остался у него, после тех событий. Он стал тем, ради кого Мадараме вообще живет. Он стал тем, кого Мадараме любит. Любит так искренне и даже несколько наивно, по-детски. — Солнышко, не плачь, я рядом, я тут, с тобой. — Рёхей обнял парня и прижал его близко-близко к себе. От его действий Шион начал успокаиваться. — Прости, пожалуйста, я слабак. Да, я не могу контролировать себя и свои эмоции. Я обещал быть сильным, но не сдерживаю своих обещаний… — Все мы имеем право на проявление слабости. Даже самые сильные люди могут плакать, пусть на людях они этого не показывают.       Повисла вязкая, словно патока, тишина. Она похожа на небольшой островок посреди бушующего океана чувств. Не важно, что будет дальше. И будет ли это дальше вообще? — Пошли сядем в комнате? — Первым встал Шион и на затекших ногах пошел в комнату. Она была маленькой, довольно тесной, но уютной до жути. Он залез на кровать и укрылся пледом с головой. Следом за ним в комнату зашел Пеян. — Почитай мне вслух, пожалуйста. — Мадараме построил щенячьи глазки. Ну как тут можно было отказать? — Что мы читали в прошлый раз? — Спросил Рёхей, подходя к небольшой книжной полке. У них было довольно много книг, несмотря на то, что квартира и без того была маленькой. Но из-за этого она почему-то не казалась захламленной. — «Воскресение» Толстого. — Нашел. — Пэян сел рядом, тоже укрывшись пледом. — «…Люди, большею частью добрые и кроткие, сделались злыми. Только потому что служат. Может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, но ужасно видеть людей, лишенных главного человеческого свойства — любви и жалости друг к другу.       Все дело в том, что люди эти признают законом то, что не есть закон, и не признают законом то, что есть вечный, неизменный, неотложный закон, самим богом написанный в сердцах людей. От этого-то мне и бывает так тяжело с этими людьми. Я просто боюсь их. И действительно, люди эти страшны. Страшнее разбойников. Разбойник все-таки может пожалеть — эти же не могут пожалеть: они застрахованы от жалости. Вот этим-то они ужасны.       Если бы была задана психологическая задача: как сделать так, чтобы люди нашего времени, — христиане, гуманные, просто добрые люди, — совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть; надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими; то есть, чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не падала ни на кого отдельно. Вне этих условий нет возможности в наше время совершения таких ужасных дел.       Все дело в том, что люди думают, что есть положения, в которых можно обращаться с человеком без любви, а таких положений нет. С вещами можно обращаться без любви: можно рубить деревья, делать кирпичи, ковать железо без любви; но с людьми нельзя обращаться без любви, так же как нельзя обращаться с пчелами без осторожности. Таково свойство пчел. Если станешь обращаться с ними без осторожности, то им повредишь и себе. То же и с людьми. И это не может быть иначе, потому что взаимная любовь между людьми есть основной закон жизни человеческой.       Правда, что человек не может заставить себя любить, как он может заставить себя работать, но из этого не следует, что можно обращаться с людьми без любви, особенно если чего-нибудь требуешь от них. Не чувствуешь любви к людям — занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не людьми. Как есть можно без вреда и с пользой только тогда, когда хочется есть, так и с людьми можно обращаться с пользой и без вреда только тогда, когда любишь. Только позволь себе обращаться с людьми без любви, и нет пределов жестокости и зверства по отношению других людей, и нет пределов страдания для себя…» — На последних строчках Шион уже клевал носом, но все равно обнимал Пеяна со спины. — Ммм, Пеян, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю? — Прошептал Шион на ухо обладателю названного имени. — Шион, я тоже тебя очень сильно люблю, но что случилось? — Получилось почему-то тоже шепотом. Говорить вслух не хотелось. — Ничего, просто говорю о том, как сильно я люблю своего парня. — Щеки Мадараме покраснели и выдали его с потрохами. — А еще, я хочу тебя прямо сейчас. И очень сильно. — Что ж, я могу дать тебе то, что ты так хочешь. — Пеян включил всю свою альфа-энергетику на максимум и аккуратно повалил его на мягкую постель.       От нетерпения Шион впился в губы Пеяна своими нежными, как у девчонки, но вечно мерзнущими и холодными. У Пеяна же губы потрескавшиеся, покусанные и горячие, намного горячее того чая, что он пил ранее. Шион полностью отдался Пеяну в прямом и переносном смысле. Он сам подставлялся под большие горячие ладони, желая получить еще больше ласк. Пеян же давал ему эти ласки в двойном объеме. Его руки гладили его буквально везде. Сперва он снял огромную безразмерную футболку с парня под ним. Он начал со спины, вырисовывая на ней замысловатые узоры, мял бока, на которых скоро останутся синяки, затем он переместил свои ласки на грудь, оставляя на ней алые цветы засосов, перемещаясь на соски. Он зацеловывал и посасывал левый, пока игрался рукой с правым. Шион таял от умелых ласк Пеяна, ему хотелось все больше. Он возбужден не на шутку. Он стонет так громко, что, кажется, все соседи слышат, как ему хорошо с Рёхеем. Ну и пусть. Тем временем Пеян уже закончил терзать его грудь. — Ммм, детка, ты такой громкий. На тебя не похоже. Ты готов? — Да, я готовился перед твоим приходом в душе, думая о тебе. — Рука Пеяна полезла в домашние штаны Шиона, оглаживая его уже давно вставший член сквозь ткань нижнего белья. — Сними же их уже, я больше не могу. — Пеян послушался и стянул штаны вместе с бельем. Шион теперь лежал полностью обнаженный и до жути возбужденный. Он раздвинул ноги и несколько стыдливо отвернул голову в сторону. Его дырочка призывно сжималась вокруг воздуха. Пэян достал смазку из небольшого ящичка в прикроватной тумбе. — Ши, у нас закончились презервативы. Мы не можем продолжить. — Похуй, давай без них, я доверяю тебе. — Ну, как хочешь.       Пеян взял в руки смазку и налил себе немного на пальцы. Он начал растягивать Шиона, но растягивать там было особо нечего, он хорошо растянул себя сам. Поэтому он особо не медля, смазал дырочку Мадараме, свой член и начал медленно входить. Влажные и гладкие стенки обхватывали его по всей толщине. В нем было жарко и узко. Дав немного привыкнуть, Рёхей начал медленно двигаться. Он всегда любил медленный и тягучий секс, чем доводил Шиона до ручки, и когда тот начинал скулить и выгибаться, он будто срывался с цепи и бешено вколачивался в податливое тело под ним. А Шион ловил с этого неописуемый кайф. Иногда он высовывал свой длинный язык и ловил «собачий кайф». Вообще, у Мадараме было довольно много «собачьих» повадок. За них, в компании его прозвали «бешеный пес». И не дай бог, эта псина на кого-то разозлится. Успокоить его может только Пеян. Сейчас он с огромной силой вбивался в него и попадал с ювелирной точностью прямо по простате. От этого Шиона подкидывает на кровати. — Я…Мх… Ск.коро… Кончу… Ахх… — Я…Тоже… — После этих слов Пеяна Шион кончил с именем Рёхея на губах. Спустя несколько особо глубоких толчков, кончил и Пеян. От ощущения теплой спермы в себе Шион заскулил. — Теперь мне тепло. — Шион поглаживал рукой низ живота. — А если бы я мог забеременеть, ты бы помогал воспитывать нашего ребенка? — Конечно, что за вопросы? Ты хочешь ребенка? — Спросил Пеян, протирая салфетками себя и Шиона от их приключений. — Я не знаю… Ничего не хочу… Дай закурить, пожалуйста. — Тц, потом опять комнату проветривать, ладно, держи. — Он подал лежащему Мадараме сигарету и зажигалку. Он закурил. На часах было уже почти семь утра. Скоро опять идти в шарагу… Может, лучше прогулять? Прогулов у него было мало. Поэтому сегодня он прогуляет, чтобы поваляться с любимым Пеяном в теплой постели. — Сегодня прогуляю. Ты сегодня дома? — Да. Ну если так, то может что-нибудь приготовим? — Давай, но позже. А сейчас я открою окно и поставлю обогреватель. — Пеян сделал все, о чем сказал и лег в постель к Шиону, который уже докурил сигарету. — Иди сюда.       Шион лег на грудь Пеяну и будто замурлыкал. Пеян был его единственным и самым лучшим обогревателем. Теперь у него есть Пеян, который его никогда не бросит. Шион обнимает его крепче и проваливается в глубокий сон. Теперь у них есть целая бесконечность, чтобы быть вместе.