уход весны

Сколько Харучиё помнит, Такеоми никогда не было дома, когда он был нужен больше всего. Он вообще редко был рядом, предпочитая семье байкерскую тусовку: она в разы приятнее, чем их полоумный папаша, считающий, что жена его бросила из-за искушения дьявола, а не из-за игромании, и интереснее, чем посиделки с маленькими детьми. Не то чтобы Харучиё осуждал брата за такой выбор. Но простить ему тот день он вряд ли когда-то сможет. — Хару, мне страшно! Мне очень и очень страшно. Сенджу было четыре года. Едва ли она что помнит. Харучиё было пять. И, к сожалению, он запомнил слишком много, хотя и не должен был. — Сенджу, посмотри на меня. Посмотри на меня, — Хару словил лицо сестры ладонями и заставил посмотреть себе в глаза. — Спрячься. А когда я его отвлеку, то беги на улицу, беги к соседям и попроси позвонить Такеоми. Поняла? Кивни, если поняла. Сенджу кивнула несколько раз, сильнее сжав тряпичного кролика маленькими ручками: он был уродливый, лоскутный и с чёрными швами, как Франкенштейн, но после того, как Хару сшил его для сестры, она никогда с ним не расставалась. Харучиё же глубоко вздохнул, будто бы набираясь смелости, и рванул из комнаты в коридор, привлекая внимание рыщущего по дому отца к себе, и молясь всем проклятым Богам, чтобы Сенджу успела хотя бы просто выбежать из этого Ада. Пусть никого не зовет, лишь бы осталась невредимой. Лишь бы ей не пришлось изворачиваться из грубых, грязных рук и выслушивать бред про изгнание бесов. Ведь если дети не слушаются, это проделки от лукавого, а не проебы в воспитании со стороны взрослых и безумно ответственных. Такеоми в тот раз пришёл. Достаточно рано, чтобы ударить отца по спине табуреткой и столкнуть того с Харучиё. Но слишком поздно, чтобы предотвратить непоправимое, из-за чего пришлось гнать, игнорируя абсолютно все правила дорожного движения, в ближайшую больницу. Свои шрамы Санзу со временем принял и даже полюбил. В конце концов, они напоминали ему о том, что он не трус и близкого не подставил под удар. Но благодарен за них он никогда не был. — Я, как и отец, небезопасен? Я, блять, не безопасен? Ты ахуел? — Хару швыряет в Такеоми чашкой, которая звучно приземляется у его ног. — Да что ты, сука ебанная, знаешь о том, как был небезопасен отец, если постоянно бросал нас с ним одних? Может мне напомнить, кто из нас постоянно проёбывался? Кто вместо того, чтобы защищать младших — шароебился с каким-то гандонами? Напомнить, по чьей вине появились эти шрамы? — Харучиё дотрагивается до уголков рта пальцами, искусственно растягивая губы в улыбку. — Не я их на тебе оставил, — Такеоми говорит спокойно и равнодушно, но отведённый тусклый взгляд выдаёт его с потрохами. Харучиё слишком хорошо научен определять малейшие перемены в настроении других, чтобы упустить такие очевидные звоночки угрызений совести. Только вот Такеоми раньше надо было думать. — Ты мог предотвратить их появление. Но тебе было просто плевать! — давит Харучиё, не в силах сдержать ядовитую ухмылку. — Тебе на Сенджу-то не плевать сейчас лишь потому, что ты нашёл способ хорошо навариться на её таланте. Хуйло обоссанное. В том ебучем магазине посреди ночи лучше было оказаться тебе. — Не смей об этом даже заикаться! Завали ебало! — срывается Такеоми: его лицо и шею покрывают красные пятна от закипающей внутри злости, и руки отчевидно потряхивает от подавляемого желания проехаться по лицу брата, лишь бы тот правда замолчал. Но Харучиё только этого и ждал. И после полученной реакции он не чувствует желания останавливаться. Он доведёт Такеоми во что бы то ни стало. Заставит переебаться к черту от гнева, обиды и разочарования в себе самом. Харучиё надавит на каждое больное место в отместку за пятилетнего себя, который от страха и боли всё сильнее прижимался к старшему брату и не мог перестать плакать. — А то, блять, что? Что ты мне сделаешь, а, Таке-чан? Выберешь Сенджу на роль следующей главы? Отдашь ей все свои кредитные карты, лишь бы она не сбежала? Сделаешь принцессой взамен королю? Ай, — резко протягивает Харучиё, широко раскрывая глаза и прикрывая рот ладонью. — А может ты только этой возможности и ждал все это время?.. Какой же ты пиздец коварный, Таке-чан. Такеоми поджимает губы, шумно выдыхая. Его руки всё ещё подрагивают, но ему удаётся сдержать свой голос, когда он находит, что ответить: — Я тебе встречу с папулей в психушке организую. Вам двоим там самое место, ебнутые твари, — выплевывает грубо, с отвращением смотря на улыбающегося Хару. — Господи, боже. Ты сам не осознаешь, насколько твоя зависть к сестре, блять, жалкая? Харучиё замирает, быстро моргая. А затем отклоняется, сотрясаясь всем телом от внезапного приступа смеха. — Зависть? — Харучиё протирает глаза, на которых выступили слезы. — И чему мне завидовать? Тому, что до неё мелкой домогался родной отец? Тому, что старший брат, который должен быть поддержкой и опорой, собирается её использовать ради выгоды? Завидовать тому, что единственные её друзья — это дедовский дуэт, потому что у неё не было возможности завести подруг и просто побыть девочкой? Ахуеть, так обзавидуюсь щас, что вскроюсь ложкой, — Харучиё качает головой. За умного он давно своего брата не держит, но считать опасения Харучиё — завистью? Это, конечно, сильно. Весьма и весьма сильно. — Сенджу тоже тебя боится, — сухо и безэмоционально произносит Такеоми. Харучиё чувствует, как будто его бьют под дых. И отвешивают пощёчины. Только вот Такеоми ни на сантиметр с места не сдвинулся, так и стоит рядом с осколками ебанной чашки. Хару медленно поднимает на него взгляд и несколько секунд молчаливо вглядывается в темные глаза, отыскивая в них намеки на явную ложь. Харучиё практически вырастил Сенджу, они провели всё детство бок о бок: он заботился о ней, научился готовить её любимые вафли, сидел с ней во время болезней, придумывал игры и сказочные истории на ночь, позволял оставаться с собой, когда мучали кошмары. Защищал от отца, тупых соседских пездюков с палками и даже ебучих теней под кроватью, которые казались ей монстрами после просмотренных на ночь ужастиков. В конце концов, они вместе придумали псевдонимы друг для друга — Харучиё явно собирался поддерживать её во всем до самого конца. У него больше не было никого, кому он мог доверять, кроме неё. Как и не было никого другого у неё самой. И Хару не собирается верить, что может её пугать. — Не правда. Ты пиздишь. Сенджу не может меня бояться. И я не позволю тебе её использовать. Что бы ты ей про меня не наплел. Слышишь? Блять, слышишь? Харучиё хватается за нож и едва ли отдает отчёт себе в действиях: следующее, что осознает — он нависает над Такеоми, который держится за половину лица и по его руке стекает кровь. Харучиё почему-то становится очень легко, и правильность ощущений подначивает к продолжению действий. Он крепче сжимает нож, с желанием исправить недостаток симметричности в произведённой работе. Но второй раз полоснуть Харучиё не успевает: кто-то выбивает из его руки нож, а его самого за шиворот оттаскивает и кидает в сторону кресла, на которое он и заваливается. Сенджу падает на колени рядом с Такеоми, пытаясь ему как-то помочь, и зло, срывающимся голосом, кричит в сторону Харучиё: — Хару, какого черта ты натворил? Он резко замирает, вмиг приходя в себя и оставаясь беззащитным перед последствием своей импульсивности. Харучиё смотрит на Такеоми, и четко осознает одно. Его переиграли. Его брат добился того, чего хотел изначально, а именно — страха, смешивающегося с болью и гневом в глазах Сенджу, когда она смотрит ими на Хару. Точно так же она смотрела в детстве на их отца. Как на отца. Иронично-то как. Единственное, что позволяет себе сделать Харучиё — молчаливо стянуть со спинки кресла брошенную куртку и, прикрыв ей испачканную кровью футболку, молча пройти мимо брата с сестрой к выходу из дома. Подумать только. И правда его боится. После всего, что он сделал, чтобы её уберечь. А он и правда невменяемый псих. Которого следует бояться так же сильно, как и его желания кого-то защитить. — Хару, я не воздух спрашиваю, а тебя! — Сенджу кричит ему вслед, но отойти от Такеоми, чтобы остановить Харучиё, не может — тот держится за её руки, не давая возможности встать. — Оставь его, пусть этот ебнутый убирается нахуй, — хрипло проговаривает Такеоми. Сенджу больно и просто невыносимо, до сдавливающего крика, застрявшего в грудной клетке. Она не хочет верить в рассказанное уже в больнице Такеоми. Да, её Хару не был идеальным, часто злился и выходил из себя, порой его поступки и способы решения проблем правда пугали. Но Сенджу была уверена в одном: защищал он её всегда искренне, потому что как бы то ни было — он ей дорожил. И уж точно не в духе Харучиё было завидовать ей — ведущие роли его никогда не привлекали. Он сам ей всегда говорил, что предпочитает быть поддержкой, нежели главным. Однако добиться объяснений от Хару по поводу того происшествия у Сенджу не вышло — со дня его ухода они больше не виделись, будто бы тот избегал любых контактов с семьёй.