Без пушек и клюшек

      Шумно переводя дыхание, Красавчик Боб налетает на открывшего дверь Раз-Два, быстро обшаривает его взглядом, тянет в сторону, прячет за собой, осматривает комнату.       — Мать твою, ствол убери, — шипит хозяин дома, удерживая слишком вздрюченного друга. — Нормально всё.       Боб растерянно вглядывается в его лицо, облегчённо выдыхает и выполняет просьбу.       — Ты сказал срочно двигать к тебе, потому что нужна помощь, — дышит все ещё неровно, смотрит непонимающе, и Раз-Два даже немного жалеет, что кореш ошибся в предположениях.       — Нужна, — обречённо и решительно признает он. — Проходи, пушки и клюшки для гольфа не понадобятся.       Бобски устраивается в углу дивана, согнув ногу в колене, опираясь обутой пяткой в обивку, и внимательно ждёт объяснений. Раз-Два, пожевав губами, начинает:       — Короче. Есть одна дамочка, — Бобс удивлённо задирает брови, но не перебивает. — И я даже трахать её сначала не собирался, но она сама полезла. Пробудила интерес, понимаешь?       — Чего непонятного, — с видом знатока хмыкает Бобски, который, похоже, уверен, что у Раз-Два все мысли около ширинки вертятся.       Ну и хрен с ним, главное, чтобы помог.       — В итоге я сам не заметил, как протаскался за ней почти две недели.       — Целых две недели без секса? Да у тебя наконец к кому-то серьёзные чувства. Мой мальчик так вырос, — посмеивается кореш, и Раз-Два кривит морду.       — Я об этом и говорю, её выебать уже дело принципа. Не очень надо, но обидно, если все усилия насмарку.       — Ну, пока я понял только, как хреново быть тобой, Раз-Два. Я-то тебе зачем? Дать пару ценных советов, порекомендовать места поромантичней или свечку подержать?       Старательно не думая о Красавчике Бобе, который со свечой в руках пристально наблюдает, как он с кем-то кувыркается, собравшись с духом, Раз-Два смущённо объясняет:       — У неё заёб — её бесит растительность сам понимаешь где. Она даст сегодня вечером, но только при условии, что избавлюсь от всей волосни. А я в этой гейской херне совершенно не рублю, понимаешь? Начинаю читать инструкцию, и прям плывёт всё перед глазами от мысли, что собираюсь с собой сделать. Ты ж наверняка шаришь, что к чему, и у тебя рука не дрогнет.       В звенящей тишине Раз-Два поджимает губы и неуверенно смотрит на приоткрывшего рот Красавчика Боба. Ну, он сказал.       — И ты решил, что я специалист, только потому что мне нравятся парни? — ухмыляется кореш.       — А разве нет?       — Тебе точно пора что-то делать со своим собранием стереотипов, пока ты из-за них не влип по-крупному, — качает головой Бобски. — Я не делаю эпиляцию, Раз-Два. Мямля делает.       — А ты с каких херов в курсе?       Красавчик Боб поднимает удивлённый взгляд.       — Он сам говорил. Можешь к нему обратиться.       — На хер. Он ржать будет, — делится опасениями Раз-Два. — И я не хочу это опять пересказывать.       — А я, значит, сохраню твою маленькую стыдную тайну? — зубоскалит кореш, и Раз-Два уже раз в двадцатый раз думает, что идея была не блестящая, а просто единственная.       — Бобби, ну хоть просить об этом не заставляй, а? — тихо выдавливает он. — Мне ж и так — как серпом по яйцам.              Ехидное веселье пропадает из взгляда кореша. Самый лучший парень на свете Красавчик Боб смотрит с сомнением, скребёт озадаченно нахмуренный лоб, кусает пухлые губы, и Раз-Два понимает, что ему не откажут.       — Это форменный пиздец, но ладно. Давай читать твою инструкцию, может, меня в процессе не перекосит.       Приняв непростое решение, он отбрасывает за ненадобностью пугающую серьёзность, с которой мог бы говорить на действительно жуткие темы, закидывает в рот жвачку, перекатывает её языком неторопливо и старательно, съезжает по спинке дивана ниже, разваливается удобней в своём углу, вытянув одну ногу на полу, согнутым коленом второй упираясь в спинку, небрежно вертит в руках коробку, почти без интереса разглядывает надписи по бокам, открывает, вытряхивает на обивку пару тюбиков и какое-то стрёмное приспособление стрёмного же цвета, небрежно роняет упаковку на ковёр. Достав двумя пальцами застрявшую внутри бумагу, он разворачивает её в невъебенных размеров инструкцию мелким шрифтом, изобилующую не менее стрёмными картинками, выдержанными в соответствующей цветовой гамме.       Раз-Два взволнованно переводит дыхание, а Бобски вроде бы читает, но, может быть, просто вертит эту хрень в руке, временами приподнимает или хмурит брови, негромко чавкает жвачкой, а через пару минут сминает бумажку в небрежный комок и откидывает за диван.       — Ну, суть я уловил, — лениво тянет Красавчик Боб, смотрит нагло и насмешливо приподнимает уголок рта так, что мелькает кончик языка, прижимающий измусоленную уже жвачку к левой верхней шестёрке. — Снимай штаны и ложись, Раз-Два.       Несколько секунд уходят на то, чтобы переосмыслить масштабы пиздеца собственной задумки, взвесить целесообразность победы над очередной юбкой, по-мужски принять решение не пасовать, немного разгладить собственное лицо, тяжело переводя дыхание и стараясь убрать с него пораженческий ужас, подобрать брезгливо оттопырившиеся губы, медленно встать и обречённо взяться за пряжку ремня.       — Может, отвернёшься? — Раз-Два очень надеется, что просьба звучит не настолько стыдливо, как ему кажется.       — А чего я там не видел? — хмыкает, искоса бросив скользкий взгляд, Красавчик Боб и всё-таки поднимается.       Стаскивая брюки, а после короткой внутренней борьбы и трусы, он слышит, как кореш чем-то громыхает в соседней комнате, раздумывает об уместности носков, стягивает и их, опасливо присаживается на диван, чувствует прохладную гладкую обивку голой задницей, перекладывает на столик двумя пальцами тюбики и странный инструмент стрёмного цвета, с сомнением косится на носки, но не трогает их, ёрзает, потому что вспотевшая от волнения жопа неприятно прилипает к дивану, встаёт и встречает вернувшегося с рулоном кухонных полотенец Боба со страдальческой гримасой на покрасневшем от напряженных дум лице, поджавшейся в ожидании экзекуции мошонкой и вставшими от ужаса волосками на всей своей голой нижней половине.       Красавчик оглядывает объект, напоследок чавкнув, лепит жвачку к журнальному столику и деловито уточняет:       — Только сам понимаю где?       Раз-Два хватает сил кивнуть. Кореш мотает головой в сторону дивана, напоминая о нужной для процедуры позиции и кидает с кушетки небольшую подушку:       — Запихай под поясницу.       Он заторможено и послушно выполняет указания, как будто пребывая в вязком, не отпускающем кошмаре, и приходит в себя, только когда забравшийся с ногами на диван и нависший над ним Красавчик Боб деловито раздвигает его бедра. Сделав усилие, Раз-Два не оказывает сопротивления и почти без испуга в голосе, но достаточно драматично, чтобы друг прочувствовал важность момента, шепчет:       — Только не вздумай предавать мое доверие, Бобби.       — Не вопрос, — пожимает плечами кореш. — Я ж не лез к тебе в душе.       Красавчик Боб останавливает движение, не отрывая теплых уверенных ладоней с нерешительно подрагивающих колен и спокойно ждёт его решения, пока Раз-Два не вспоминает, как он, и правда, не лез, не пялился, а только пару раз мазнул по его голому телу вроде бы равнодушным взглядом, а потом и вовсе отвернулся, а сам Раз-Два может взгляд немного и задержал на его пятой точке, ну, не пристальный, а нормальный такой, будничный взгляд без всяких подтекстов. Только подумал, что задница кореша вполне подходит и его телу, и погонялу, и это вполне логично же, и ничего такого, да и никто никогда не отрицал Бобсковой симпатичности. Не странно признавать то, что все и так знают, даже если ты совсем не по мужикам. Теперь, правда, в свете новых обстоятельств вопрос доверия мог бы стоять острее, чем тогда, в душе, но, если бы Раз-Два и правда хоть немного сомневался в Бобски, хер бы он ему сегодня позвонил. Остаётся только скорчить страдальческую мину и нерешительно раздвинуть ноги перед лучшим другом, повторив про себя, что он принял верное решение. Красавчик Боб вертит в руке первый тюбик и вскользь уточняет:       — К тому же я с тобой всё-таки по любви хочу.       И ни хуя непонятно, насколько он серьезен. А еще стрёмно, потому что Раз-Два теперь знает, что тот иногда может быть убийственно серьёзен, но Бобски быстро возвращает его внимание к более животрепещущей теме, открутив крышку тюбика и смешно сморщив нос.       — Пиздец, — озвучивает общее впечатление Раз-Два, который от странной субстанции дальше и, получается, не в полной мере ещё заценил не вызывающий ни доверия, ни оптимизма ядрено-химозный запашок. — У меня точно ничего, кроме волос, от этой адской ебанины не отвалится?       — Я на это очень надеюсь, — искренне разделяет его опасения кореш.       То ли опять он о чем-то гейском, то ли Раз-Два уже мерещится в каждой фразе двойное дно. Это ж нормально — надеяться, что у твоего друга хер не отвалится? Вроде и правильно, и по-товарищески, но, блядь, с другой стороны, вслух если проговаривать — может и чуть больше, чем надо по-товарищески получается…       — Раз-Два.       — А? — как-то заполошно откликается он и взволнованно смотрит на Бобски.       — Погнали? — тихо уточняет кореш.       — Хуячь, — сразу, чтобы не успеть передумать, откликается Раз-Два и закрывает глаза, чтобы не видеть, с каким лицом Красавчик Боб наклонится к его паху, а с каким будет на него смотреть, размазывая по его коже что-то пахнущее одновременно ацетоном, бензином и продуктами кошачьей жизнедеятельности.       Он бы ещё не отказался от рубильника, отключающего ощущения, чтобы не иметь никакого представления о процессе, а просто обнаружить себя сразу неправильно гладким там, где никогда не хотелось быть безволосым, и поскорее обо всем забыть, но вместо этого получает прорву информации. Красавчик Боб, очевидно, готов разделить с ним химические ожоги, иначе бы поискал какие-нибудь перчатки, а не натирал его кожу неторопливо холодной и пощипывающей жутью из тюбика мягкими движениями тёплых пальцев.       Вопреки опасениям и, скорее всего, в первую очередь благодаря тревоге за своё будущее, его член не реагирует на прикосновение, когда кореш приподнимает его, чтобы добраться до яиц. Оказывается, Раз-Два может не дышать, по ощущениям, целую вечность, пока, рука друга-гея тщательно обмазывает его бубенцы, оттягивая кожу и перекатывая их на ладони. Ещё он может полностью покрыться холодным потом за долю секунды, вдруг осознав: то, что ниже мошонки, тоже можно отнести к стратегическому «сам понимаешь где», и проклятущая привередливая мамзель и эту спорную территорию наверняка тоже имела ввиду, и Боб тоже её имел ввиду, когда уточнял размытые границы манёвров, а Раз-Два их скорее подтвердил. А ещё Красавчик Боб может закончить три секунды паники Раз-Два, нажав на и так раздвинутые булки, сделав пару широких поглаживающих движений там, где его руки никогда не должны были оказаться и не оказались бы, если бы не сам Раз-Два, отодвинувшись и сообщив ровном тоном:       — Все, теперь ждём.       Ожидание скрашивает холодное пиво, найденное Бобом в холодильнике Раз-Два, и становится намного проще и чуточку нормальней, потому что кореш, перелепив жвачку на другой угол, усаживается на столик и смотрит наконец на лицо, а не на жопу. После пары глотков даже получается не думать о странной и стрёмной позе, в которой его наверняка успел отлично рассмотреть голубой, но страшно надёжный Бобски.       — Ты как? — привычно ухмыляется тот, и пропадает даже фантомное ощущение скользких пальцев на заднице.       Раз-Два делает глубокий глоток, изображает страдальческую гримасу и улыбается в ответ, чувствуя, как с плеч наконец скатилось что-то невъебенно тяжёлое:       — Бывало похуже. Но, щипет, падла такая, ебанистически.       Бобски пожимает плечами, сочувственно надувает губы, берёт со столика приспособу для продолжения экзекуции и салфетки:       — Красота требует жертв.       Он скребёт его пластиковой хренью дольше, чем вымазывал, и кожа, и так раздраженная неизвестным составом, от этих движений начинает полыхать и зудеть в десять раз сильнее. Раз-Два безостановочно шипит проклятья, уже не парится, что член его подставит, забив на пол того, кто его трогает, а под конец уже подвывает благим безадресным матом, просто чтобы вселенная была в курсе, в какой непростой ситуации он оказался. Красавчик Боб терпеливо слушает этот кошачий концерт, вытирает насухо салфетками, раскидывая их по всей комнате, и открывает второй, почему-то не пахнущий экологической катастрофой тюбик:       — Ща, Раз-Два, с этой хрени должно полегчать.       От первого же холодного и приносящего скользкое успокоение прикосновения легчает настолько мощно, что Раз-Два невольно толкается пахом в растопыренную ладонь. Бобски удерживает его за отведенное бедро, чтобы меньше ерзал и мешал, и выдавливает половину тюбика у основания члена. Большая часть благодатного крема остаётся вязкой горкой на лобке и яйцах, снизу он как будто подтаивает от контакта с обожжённой кожей, и ползет масляным блаженством вниз по яйцам. Боб быстро растирает поражённые места, а Раз-Два стонет в процессе громко, перебирая не меньше трёх октав, то как-то немного по-бабски, то переходя на радостный ор, прекрасно сам слышит этот пиздец и не пытается это как-то остановить, потому что ему по-свински охуенно и совершенно насрать, что соседи примут его за маньяка или вивисектора, что он и в постели никогда так в плане воплей не выкладывался, а Бобски потом, возможно, что-то из услышанного будет воспроизводить в своей фантазии. Он плавится от удовольствия и долгожданного облегчения, орёт и требовательно подставляется под скользкую ладонь местами, которые, по ощущениям, вымазаны ещё недостаточно тщательно, и не сразу понимает, что рука остановилась, а его самого настойчиво зовёт непривычно хриплым и неровным голосом Красавчик Боб.       — Раз-Два, — приоткрытый рот выпускает имя сдавленным вдохом и тяжёлым выдохом. — Давай дальше сам.       Тихая просьба звучит надтреснуто и отчаянно, и это пиздец как странно. После короткой интеллектуальной заминки Раз-Два обнаруживает торчащую колом причину Бобовского отступления, которая, возможно, способствовала и высокому градусу его бурной радости и несдержанности. Как будто пересматривая повтор спорного момента, он видит новые детали — как предатель радостно привстал, когда рядом гладили кожу прохладные пальцы, как Боб тревожно наблюдал за тем, как он переходит в полную готовность, замедлял движения, а Раз-Два недовольно тянулся навстречу, как уже тяжело и возбуждённо дышащий кореш пытался его удержать, а он толкался и вертелся, чтобы по стояку тоже скользили вымазанные до запястий кремом руки, как его неразборчивый член назойливо напрашивался в ладонь друга, когда Раз-Два приподнимал бедра, и как он какой-то частью сознания это всё сразу заметил, но никак не обрабатывал полученную информацию, чтобы продолжить и выхватить ещё. Дыхание срывается не только у Красавчика Боба, болезненно и крепко стоит не только у Раз-Два, и то и другое очевидно обоим, а кореш пытается единственным возможным способом, как и обещал, оправдать доверие, как будто у него ещё есть необходимость что-то в этом плане доказывать. И так же быстро стало понятно, а сегодня только подтвердилось: Бобски ни хрена не похож на обычных пидарасов — вроде тех, что в тюряжке нападали на пацанов помельче, ебали тихих и щуплых как хотели, не рискуя лезть к тому же Раз-Два. Он неправильный, классный и точно не подлый гомосек, не попытается сделать что-то против его воли, и раз уж так приперло обоим — не стрёмно это допустить, потому что, блядь, это его кореш, и они могут просто обсудить, кто для кого что готов сделать.       — Я же сказал, что совсем не рублю в этом, — твёрдо и с расстановкой напоминает Раз-Два, глядя в глаза и с трудом переводя дыхание. — Продолжай.       Красавчик Боб тяжело сглатывает, смотрит с сомнением, поджимает губы и глухо интересуется:       — Уверен?              Раз-Два физически ощущает, как жадные глаза друга требовательно выискивают в его лице ответ, после которого у них обоих не останется ни одного шанса остановиться, как болят от предвкушения яйца, и похер, он не переломится в ответ тоже помочь Бобски рукой. Нетерпеливо закусив губу, он отвечает прямым взглядом и решительно рявкает:       — Уверен, — потому что, ну сколько уже можно, в самом деле.       Бобски коротко выдыхает и возобновляет волнующие скользкие прикосновения. Гладит неторопливо, намеренно задевает член, ласково сжимает яйца, давит на место за ними, дразнит, не спуская глаз, жадно ловит его тихие стоны, а Раз-Два почему-то сразу понимает по искусанным губищам, поплывшему взгляду и тяжелому дыханию, насколько сейчас мучительно тесно у него в штанах, и эта мысль, хоть и ни хера не должна, отдаётся в нём новой волной ответного голода и протяжным стоном. Боб быстро облизывает губы, стягивает футболку, не глядя бросает на пол, выдавливает остатки крема на лобок Раз-Два, и становится прохладно, пошло скользко и ебанистически хорошо, когда он сгребает часть в ладонь, прежде чем, наконец, сжать ею хер Раз-Два, нетерпеливо приподнявшего к ней бедра. Вымазанные пальцы быстро и крепко скользят вверх-вниз, дарят острый до захлёбывающегося ора кайф, вжикает молния, Бобски приспускает свободные штаны и облегчённо выдыхает. Раз-Два поджимает пальцы на ногах, выгибается, толкается в кулак, страшно хочет, но боится сразу спустить, потому что без стояка точно будет сложнее собраться с духом перед ответной дрочкой, но раньше чем он задумывается о том, почему его так заклинило тоже что-то сделать для друга, тот сдавливает в горсти его яйца и надевается ртом на член одним слитным, жарким и мокрым движением. Головка упирается в горло, язык широко трёт по стволу, полные губы сжимают жадно по всей длине, выпуская его, чтобы снова насадиться. Раз-Два воет, скулит, хрипит и ахает как бабёнка — в зависимости от того, замедляет или ускоряет он темп, между разведённых колен двигается коротко стриженная знакомая макушка, а не знающий покоя язык, похоже, со жвачкой только разминался, потому что ни одна девочка ещё такого не вытворяла. Это, блядь, слишком, у Бобски и так полная пасть крема, а он же ему сейчас ещё и в глотку спустит, если тот немного не уймется, и лишь бы не просил потом сосать ему, Раз-Два просто не отважится повторить, если его раньше от ощущений в клочья не разорвёт.       Красавчик Боб выпускает его, широко облизав напоследок от основания до головки, снова сжимает рукой, дрочит ласково и неторопливо, приподнимается — раскрасневшийся, с яркими и опухшими губищами, с блестящими возбуждением глазами и довольной блядской ухмылкой, от которой у Раз-Два предвкушающе поджимаются яйца, собирается во рту вязкая слюна, и, очевидно, ненадолго отключаются мозги, потому что, когда он приходит в себя, скользкие от собранного с него крема пальцы второй руки уже толкаются в его задницу, неторопливо и ласково раскрывая, а он вроде как старается их принять, и теперь возмущаться как-то поздно, и вместе с рукой на члене эти аккуратные движения будоражат, и раз Бобски это затеял — опять же, будет охуенно.       По жирному крему пальцы проникают мягко, сгибаются внутри, и Раз-Два чуть наизнанку не выворачивает от неожиданного острого удовольствия, а потом и от Бобовского коварства, потому что тот начинает дрочить резче, толкаться быстрее и наглее, и непонятно уже — насадиться, чтобы обожгло неправильностью внутри, или подкинуть бедра в горячий, скользкий кайф его ладони. Приходится выламываться, пытаясь получить и то и другое по максимуму, подвывать и выпрашивать под хлюпающие пошлые звуки, собственное сорванное дыхание и тихие сдавленные стоны кореша, который до сих пор даже рукой себя не сжал. То, что он творит с Раз-Два пальцами — это, конечно, лютый пиздец, но пиздец балдёжный, и Боб, наверное, так тоже может захотеть, и да, так можно, но хуй даже знает, стоит ли пытаться повторить, он точно так хорошо не сделает. Можно, конечно, себя перебороть и спросить прямо — как надо, чтобы потом даже на три пальца тоже было охуенно натягиваться, чтобы скулить, пока скользко распирают, чтобы надеяться не кончить, потому что когда и внутри, и на члене — хочется толкаться от руки к руке долго и сладко, потому что движения все грубее, резче и выносят все сильнее, отключая последние мозги, оставляя только голод, жадность — и необходимость с кем-то их разделить. Хорошо, что Бобски не просит сейчас ему отсосать, он бы, наверное, и на «шестьдесят девять» согласился, лучше он ему потом всё-таки рукой поможет, даже кончив, — нормально, не кривя морду, отдрочит как следует, долго и с изъёбами за все его выкрутасы, и нормально у них все будет, лишь бы тот сосаться в процессе не полез, потому что прямо сейчас он, походу, на все согласен, слишком уж хорошо.       — Раз-Два, — хрипло выдыхает Бобски таким голосом, что, кажется, до изъёбов во время дрочки они могут и не успеть дойти, задвигает в него четыре пальца на грани с болью, безумием и восторгом. — Правда дашь?       Раз-Два, выгнувшись на его пальцах, сжимает их внутри, толкается вверх в скользкую руку и вперёд, к новому распирающему движению, ноет просяще и бесстыдно, стонет горлом, потому что ему снова задвинули, и снова получилось принять, и только потом понимает, о какой именно уверенности его допытывал до всего этого безумия кореш. Поймав полный надежды и похоти взгляд, снова стиснув пальцы внутри, он рвано дышит, лижет быстро пересыхающие искусанные губы, на секунду допускает возможность уступить и чуть не кончает в скользящий по члену кулак. Бобски лукаво улыбается, подкручивая руку, и Раз-Два шипит, потому что опять — почти, потому что хотел тоже что-то сделать, потому что после чертовых пальцев не получается думать, что он не сможет принять хер, потому что, если думать про хер Бобски внутри, — снова член подрагивает, готовый взорваться, потому что кореш наверняка со своим хером управляется не хуже чем с пальцами и ртом, и, блядь, это все равно перебор — вот так сразу дать ему в жопу, но, походу, став гладким и безволосым он как-то неотвратимо спидарасился.       — С поцелуями полезешь? — не придумав ничего лучше, хрипит он, соглашаясь на все остальное.       Красавчик Боб неверяще и радостно выдыхает и приподнимает брови:       — Если захочешь.       Да, блядь, не странно, что под него такого каждая девочка хотела лечь.       — Я сейчас все хочу, — тихо и испуганно сознаётся Раз-Два.       Коротко простонав, Бобски выдергивает из-под его задницы подушку, бросает в сторону, двигается ближе, вклиниваясь между разведённых ног, Раз-Два видит его стоящий колом хер в расстёгнутой ширинке и шумно сглатывает. Наклонившись, Красавчик Боб ведёт ладонями вверх по животу и груди, задирает рубашку, жарко прижимается голым пахом и животом, приподнимает бедро, цепко сжимая на нём пальцы, заглядывает в полные паники глаза и мягко и нежно целует распухшими губами, неумолимо толкаясь внутрь. Раз-Два воет в его рот, жадно лезет в него языком, приподнимает задницу, принимая медленно заполняющий её горячий член, шипит, стонет, всхлипывает, лижется сумбурно и торопливо, как впервые трахающийся семнадцатилетка, пока в него полностью не втискивается то, что в нём никогда не должно было побывать. Боб громко стонет ему в губы, захватывает рот, сгибает Раз-Два пополам, выставляя его задницу позорно и удобно для использования, и раскачивается в нём невыносимым, жгущим и скользким удовольствием, длинно и глубоко целуя, запирая дыхание, вжимая в диван, вбивая всё быстрее и жёстче крепкий горячий хер, проезжаясь влажным телом по подрагивающему в ожидании разрядки члену. Раз-Два скользит из-за толчков по мокрой от своего пота обивке, принимает, дрожит под ним, захлёбывается поцелуем, стискивает бёдрами, чтобы двигался чуть медленней, потому что и так хорошо слишком, он же прямо сейчас уже.       — Давай, — оторвавшись от губ, выдыхает в его ухо Красавчик Боб, толкается длинно и грубо, до влажного шлепка, Раз-Два поражённо хватает воздух, бьётся под ним, сжимает внутри и спускает между животами, пачкая обоих.       Бобски догоняется парой коротких резких движений в растраханной, дрожащей заднице, выходит, сжимает себя, с длинным стоном заляпывая бедро Раз-Два и обивку, тяжело дышит, улыбается сыто и ласково, наваливается сверху, прижимая к дивану, щекотно целует под подбородком и весёлым голосом интересуется:       — Тебе на свиданку-то не пора?       И тут Раз-Два наконец безошибочно вычисляет, кто именно довёл его, ровного парня, до необходимости классно поебаться с лучшим другом. Кто виноват в этой шокирующей его досаде от того, что он-то для Бобса в итоге ни хера и не сделал и в подозрительно спокойной реакции на кореша, использующего его как матрас и нежно трущегося об его шею щетиной. И он мстительно рубит:       — Да ну на хер эту бабёнку с её запросами!