Мне так хочется счастья и ласки, Мне так хочется глупенькой сказки, Детской сказки наивной, смешной.
Ветер гулко завывал за разбитым окном, обеспечивая хороший такой сквозняк, так что пробирало до косточек даже в нескольких слоях одежды и под усеянным катышками синтетическим пледом с парой приличных дырок и рваными краями. Приходилось сжиматься всем телом, сгибаясь в три погибели под старым клочком ткани, так что рубашка и фрак определенно помялись, и это бы волновало его в прежние времена, но сейчас складки на вещах были последним, что его беспокоило. Как бы сильно он не сворачивался в комок, по его телу все равно время от времени проходила крупная дрожь, и он пытался еще плотнее укутаться в плед, и в мыслях постоянно скреблась идея еще раз обшарить квартиру на предмет наличия чего-нибудь, чем можно было бы накрыться, но он, во-первых, и так знал, что ничего не найдет, а во-вторых, был не в силах пошевелиться хоть сколько-нибудь, не то что уж встать. Не то, чтобы ему было настолько плохо физически… Хотя живот болел ужасно в таком положении, но лежать на спине было невыносимо холодно. Скорее он просто не мог заставить себя встать. Можно было бы послоняться по дому и таким образом разогреться, все равно все попытки уснуть были тщетно провалены, но он не мог подняться. Что-то увесистое давило на него почти ощутимо, приковывая к матрасу и ограничивая движения, и время текло невыносимо медленно, и было ощущение, что его тело затягивает вниз, в пол, в землю, будто он в зыбучих песках. Что-то цепкое хватало его за лодыжки и запястья, обвивалось вокруг груди и шеи и тащило медленно-медленно, но методично, и он точно провалится в эту глубину. Он уже чувствовал, как тяжело становилось дышать, и еще немного, и его вовсе лишат кислорода, сдавят легкие и не выпустят, и он будет видеть лишь тьму, тьму. Тьму перед глазами, куда бы он не посмотрел. Вон там, в углу комнаты, там раньше от стены отражался лунный свет. Теперь там будет тьма. А там, за окном? Горит фонарь на углу улицы, его желтое свечение угаснет и наступит тьма. А ветер все продолжал выть. Так громко и протяжно, он проникал внутрь головы, залезал прямо в уши. И пел свою песню, только получалось совсем не мелодично, никаких красивых нот, только шум, какофония звуков. Больше никакой музыки. Только давящий гул без начала и конца, перемешивающий в голове остатки здравых мыслей. Где-то здесь должна была быть шутка про здравые мысли. Но у него не было сил на это, абсолютно не было сил. Больше никакого юмора. В какой-то момент в полусонном бреду он даже не смог вспомнить свое собственное имя. Возможно, его звали Джерри. А может быть Джон. Или Джек? Или даже Чарли. Но он знал, что больше это не имело смысл. Он потерял самого себя, и его имя уже не имело значения.***
Ох, это настоящий праздник! Мальчик приходит к нему прямо в руки, клюет на удочку. Так удачно для Джокера и так неудачно для Робина. Увесистая монтировка обещает сделать день еще более незабываемым. Как же он долго ждал этого… — Тебе будет намного больнее, чем мне, — он даст ему всю боль, всю и больше. Он выбьет из него весь дух. Удар. Еще удар. И еще удар. Нужно замахнуться как следует, попасть в мягкое местечко, чтоб ныло сильнее, раскромсать мышцы под кожей, чтоб они разорвались на куски. Сильнее! Ударить под новым углом и с другой стороны, чтобы живого места не осталось. И слушать, как звонко ломаются кости, как сладко хлюпает кровь, как резко воздух вырывается из легких. Как мальчик перестает смотреть на него, как дергается после каждого удара, как его дурацкий костюм рвется на клочки. Он должен почувствовать, все это, каждый удар, вся эта боль. Больше! Страдания. Джокер упивается ими, глотает, как сладкий березовый сок, льющийся из ствола дерева. Кровь яростными струями вырывается из тела, теплые брызги орошают лицо, и он чувствует, как они интенсивно стекают по коже, а на их место прилетают все новые. И звук ударов похож на музыку для ушей, а Джокер — дирижер оркестра. Робин — инструмент. Он маленькая игрушка, как и все остальные, но ужасно раздражающая. Дурачина, мешающаяся под ногами. И это любимая игрушка Бэтмена, получившая себе бесчисленные привилегии, его внимание, его пристрастность. Большое-большое сердце летучей мыши болит за маленькую птичку, но птичка летает только по своему желанию, и это привело ее в ловушку. Плохой непослушный мальчик должен быть наказан, и Джокер благородно берет на себя эту обязанность. Бэтмен оценит. О, он определенно оценит. Нет никаких сомнений, что он поймет, чьих это рук дело. Он знает Джокера слишком хорошо. О, как он будет страдать! Его чуткое сердце непременно разобьется. Ох, такой нежный и человечный, такой небезразличный к каждой людской жизни, лишившийся своего дурацкого любимого напарника, сколь много грусти это вызовет в его душе, его теплой бэтменовской душе, такой правильной и справедливой. Ему хотелось купаться в этом глупом тепле, проникнуть туда внутрь, вглубь, в самый-самый темный уголок и сжать руками нутро, и разорвать его на клочки, и сшить обратно, и познать, насколько сильно можно травмировать его сердце, сломить его дух, толкнуть его к краю и узнать, останется ли он тем, кем является. Кем Джокер хочет, чтоб он был. И Бэтмен, конечно же, будет зол. Перед глазами стоит его лицо. Напряженно сжатая челюсть, взгляд, полный ярости и боли. Он бы поставил Джокера на место, продолжил бы с ним играть. Он понял бы, как много Джокер должен значить для него, он бы понял, что им нельзя пренебрегать. Джокер нужен ему, чтобы помнить, кто он есть, чтобы знать, что он все еще жив. Гнев Бэтмена будет прекрасен. Он захлестнет Джокера, как волна, омоет со всех сторон, обовьет руками и может даже придушит. Только от мысли о реакции Бэтмена кровь бешено вскипает в жилах и разгоняется по венам кипятком через колотящееся в ускоренном ритме сердце, так что аж коленки от предвкушения подгибаются. Его Бэтс оценит его работу. Не терпится увидеть его.***
Голова болела так, что сдавливало виски, и приходилось сильно сжимать челюсть, чтобы хоть как-то перекрыть это ощущение, и в какой-то момент показалось, что у него кости треснут от усилий. Он так усердно старался, что даже подумал, что его сейчас стошнит, и перед глазами поплыло, но он не расслаблял напряженные мышцы. Возникло желание, чтоб его собственная рука оказалась сейчас между зубами, чтоб кровь, такая привычная, теплая, знакомая на вкус, полилась струйками по языку прямо в горло, чтоб жгучая боль пронзила его кожу, и голова прошла. От этих мыслей еще больше начало тошнить, и из его рта невольно вырвался стон, и он аккуратно перевернулся на другой бок, плотно сжимая веки от усилившихся от движения пульсаций в висках, пронзившей живот боли от недавнего ранения, ноющих мышц всего тела и назойливого приступа тошноты, скручивающего пустой желудок. Обычно к этому времени он уже восстанавливался — его организм никогда не подводил его, только вот сейчас он был сам не свой. Сегодня утром он даже не смог улыбнуться самому себе в зеркале, и это до чертиков пугало его. Он больше не видел юмора в жизни, перестал понимать шутки. Он же хотел совсем не этого…***
— Джокер, не делай этого! — этот голос никогда не перестанет посылать мурашки вдоль его позвоночника всякий раз, когда он его слышит. Сейчас он раздается настолько неожиданно, что Джокер даже рот открывает с замиранием сердца — вот она, долгожданная встреча наедине. Право, у него живот скручивает от предвкушения! — Даю тебе последний шанс. Сдайся и вернись в лечебницу Аркхэм, — бла-бла-бла, старая история про «сдайся по-хорошему». Они оба знают, что это так не работает. Стоит напомнить Бэтсу, зачем он здесь. — А если я откажусь? Что ты сделаешь? — на лице Джокера расплывается широкая коварная улыбка, полная абсолютного довольства. — Предоставишь своему помощнику со мной разобраться? Лицо Бэтмена хмурое, будто бы съел неспелый помидор. Такой недовольный, хотя надо отдать ему должное — разбитое сердце никак не отражается на нем, держится он просто отлично. Неужели Джокер плохо поработал? — Хотел бы я взглянуть тебе в лицо, когда ты обнаружил сопляка! Точнее, то, что от него осталось, — слова, словно иголки, впиваются Бэтсу под кожу. Джокер видит, как он напряжен, стоя напротив него у стола, разделяющего их, дающего ему безопасное расстояние. Видит, как рукой он хватается за спинку стула, подсознательно ища опору, чтобы было легче справиться со своими эмоциями. О, внутри него, должно быть, сейчас настоящая буря. Покажи же ее, Бэтс, давай, выпусти ее наружу. Нет никакой нужды ее сдерживать. — Это выбило тебя из колеи, скажи? Бэтмен стоит напротив такой высокий и мрачный. Он знает, что Джокер заслуживает наказания за то, что он сделал. Ему просто нужно перестать сдерживать себя. — Даже псих, знаешь ли, способен сложить два и два… — И получить пять, — его голос прекрасен. Глубокий и низкий, все нутро от него вибрирует. И то, как он это говорит: столько контроля, столько спокойствия, и одновременно он такой предостерегающий. У Джокера уши горят. — А может, ты был рад избавиться от своего пупсика? — ну же, сожми челюсть сильнее, дай мышцам во всем теле напрячься, приготовься к прыжку в бездну. — У тебя ведь талант всегда говорить то, чего не стоило бы, — как кто-то может быть настолько очаровательным? Ну прямо леденец на полке. — Это и делает меня таким особенным, — Джокер хлопает ресницами. — Очень хорошо. Будь по-твоему. Такой сладенький на грани терпения, в нем столько силы и власти над Джокером. Все, что ему нужно сделать — шаг вперед, всего шаг, чтобы вступить в эту игру. Дать свое согласие, выразить свое желание. Сейчас, прямо сейчас, просто подойди ближе. — Я не спущу с тебя глаз, — да, вот так! Ближе. Бэтмен обходит стол и шагает вперед, и внутренности Джокера переворачиваются набекрень и все мышцы готовятся к нападению, готовятся начать игру. — Однако спасибо, — внезапно говорит Бэтс, проходя мимо него, оставляя Джокера выбитым из колеи. — Что? Спасибо? За что спасибо? — он прикрывает раскрытый от удивления рот рукой. Его мышь никогда не перестает поражать его. — До сего момента я не был полностью уверен, что именно ты в ответе за случившееся с Джейсоном, — его взгляд пронзительный и мрачный, отражающий такое глубокое неудовольствие и холодную злость, столько скрытой боли и ненависти, одновременно с этим такой отстраненный, что у Джокера дыхание перехватывает и мурашки бегут по спине, — но ты сам все подтвердил. Теперь мне не составит труда сделать то, что я должен. — Вот так, значит, да? Бэтмен стоит у окна практически спиной к нему, и Джокер ждет, что тот сейчас откинет свой плащ, развернется и кинется на него, и его мрачное правосудие будет прекрасным, и Джокер лезет в ящик стола, чтобы достать пистолет и быть готовым к началу танца. — Играем по-крупному? Ладно, давай повеселимся, — кровь бьет в ушах, и он чувствует, как адреналин обволакивает его с макушки до пят. Но в мгновение, как Джокер поднимает взгляд обратно, он обнаруживает, что Темного Рыцаря уже нет. — Исчез! Ненавижу, когда он так делает, — минутное раздражение поглощает его так же быстро, как и рассеивается, и в следующую секунду он уже чувствует томительное желание, — но только так моя жизнь наполняется смыслом. Аж мурашки по коже! Теперь я точно глаз не сомкну. Не могу дождаться… следующего вечера... Джокер кладет пистолет на стол, обходит его и садится в кресло, откидываясь на спинку с блаженной улыбкой. Его мышка уже знает, что сделает с ним. Он думал об этом. Он думал о нем. И наверняка делал это много. И представлял много раз тот момент, когда его руки доберутся до него. Его руки… Джокер довольно вздыхает и чувствует, как кровь хлынула в его пах. Вся эта встреча от начала до конца заставляет его сердце полыхать и биться в безумном темпе. Перед глазами все еще стоит лицо Бэтмена, и Джокер представляет, как бы оно выглядело, будь оно совсем рядом, в паре сантиметров от него, как его пронзительный взгляд прожигает его и приковывает к месту, заставляя чувствовать себя абсолютно покорным. Волны возбуждения проходят сквозь его тело, и он ощущает, что брюки слишком тесные, и закусывает губу с улыбкой, расстегивая пуговицу и молнию на штанах, запуская руку в белой перчатке под белье. Джокер представляет, как Бэтмен теряет контроль, как искра в его глазах разгорается, как иллюзия безразличия рассеивается, и он ударяет его. И Джокер бьет в ответ, он извивается и уворачивается, он не дает ему простой задачи, Бэтмен должен постараться, чтобы заполучить контроль, и искра в его глазах полыхает еще сильнее. Он тяжело дышит и сжимает челюсть, а плечи его напряжены, и Джокер хочет пройтись пальцами по его рельефным мышцам, но Бэтмен хватает его за запястье и сжимает с такой силой, что он перестает чувствовать ладонь и понимает, что он в его власти. Бэтмен смотрит на него с осуждением, будто разочарован в нем, в том, что тот убил Робина, и Джокер смеется ему в лицо и получает за это удар в челюсть. Рука в штанах обхватывает член и двигается вдоль ствола размеренными движениями. Бэтмен приказывает Джокеру встать у стола, но тот, конечно, лишь дразнится, так что ему приходится силой притащить его туда, схватив за шею. Он вдавливает его грудью в поверхность стола посольства Ирана и стягивает с него штаны. — Ты должен ответить за убийство Джейсона, — говорит ему Бэтмен спокойным, но предостерегающим голосом, и Джокер дергает бедрами в нетерпении, — ты заслуживаешь наказание. Джокер сжимает член сильнее и проходится пальцами по головке, размазывая сочные капельки смазки, впитывающиеся в ткань перчатки. — Бэтс-Бэтс-Бэтс, я сделал тебе одолжение, избавив тебя от мелкого слизняка, я вовсе не заслужил наказания, — говорит Джокер, с широкой хитрой улыбкой поворачиваясь на Бэтмена. Тот хмурится и сжимает кулаки. — Ты убил человека. Ты должен понести ответственность за свои действия, — его голос решительный, и прежде чем Джокер продолжает спорить, он наносит удар ладонью по белой ягодице, и тот вздрагивает от неожиданности и удовольствия. Жгучая боль пьянит и заставляет замереть в ожидании новых ударов, и моральное удовлетворение окутывает его, он наконец ощущает то внимание, что всегда хотел. Он не безразличен Бэтмену. Джокер ускоряет темп и касается рукой яичек, слегка надавливая на них. За первым ударом следует еще один, и Джокер смеется. Его наказывают поркой за убийство, покажите человека, который бы не находил это смешным? Бэтмен приказывает ему замолчать, что оказывается абсолютно бесполезным. Удары становятся сильнее и быстрее. Джокер закусывает губу, интенсивно двигая рукой в штанах, и прокусывает ее, чувствуя металлический вкус крови во рту. Он раздвигает ноги шире и приспускает брюки. В какой-то момент Бэтмен останавливается и кладет руку на покрасневшую ягодицу, оглаживая ее, и Джокер требовательно двигается ему навстречу, желая продолжить порку, но это решение Бэтмена остановиться, и он не смеет перечить его воле. После некоторой паузы Джокер видит руку в синей перчатке у своего лица, и два пальца проникают ему в рот, и он облизывает их с упоением. Его Бэтмен такой сладкий и внимательный к нему, он знает его вдоль и поперек, но никогда не потакает ему и не позволяет делать то, против чего он был. Он контролирует его, он сдерживает его, он заботится о нем. Бэтмен — единственный человек, которому Джокер позволяет все это. Более того, он хочет этого. Он снимает перчатку со второй руки, облизывает собственные пальцы и дотрагивается до расслабленных мышц ануса, размазывая слюну, и снова погружает их в рот, обильно смачивая. Пальцы Бэтмена во рту — это что-то потрясающее, и он борется с желанием с силой укусить их, но еще больше он хочет сегодняшней ночью быть хорошим мальчиком и показать, что папочкино наказание не прошло бесполезно, так что он тщательно водит по ним языком, ощущая привкус материала перчатки, и лишь слегка сжимает челюсть, игриво и легонько касаясь зубами. Руками он тянется к запястью Бэтмена, обвивая его, не желая отпускать никогда, и он чувствует, как второй рукой Темный Рыцарь проходится по его спине, оглаживая ее. Ладонь плавно выскальзывает из его крепкой хватки, и Джокер разочарованно скулит, но это разочарование сменяется стоном удовольствия, когда Бэтмен легким уверенным движением вставляет два пальца в его проход. Влажные пальцы Джокера проникают в анус уже привычным движением, и рука на члене сильнее сжимает его и ускоряет движения под волнами добавившегося нового удовольствия. Ощущение напряжения в мышцах, обхватывающих фаланги, посылающие искры блаженства каждый раз, как Джокер двигает ими и проникает глубже, с любопытством исследователя дотрагиваясь до стенок кишечника в разных местах, заставляют пальцы на ногах подгибаться и еще сильнее откидываться на спинку кресла. Бэтмен был великолепен со своими пальцами, властно и сильно двигая ими внутри Джокера, касаясь его простаты, вызывая электрические разряды через все тело. Его член, оставшийся без внимания, касающийся холодной лакированной поверхности стола, ноет и жаждет прикосновений, и требовательно вздрагивает каждый раз, как Бэтмен касается особенно чувствительного места внутри него, и Джокер легонько двигается, покачивая бедрами, позволяя пенису тереться о столешницу, но ему нравится так — Бэтмен сам решит, когда коснется его. И Бэтмен двигается внутри него, медленно сводя с ума тем, с каким расчетом он производит эти движения, какие они четкие и продуманные, направленные на то, чтобы Джокер лишился остатков разума. Он сжимает кулаки, тихонько скулит и подается навстречу его руке, желая сейчас поглотить ее целиком, чтоб Бэтмен стал частью его. Джокер с силой толкает пальцы в себя, находя положение немного неудобным для ладони, но его это сейчас не волнует. Теплые волны наслаждения проходят через его тело, и он чувствует, что близок к разрядке. Он хочет утонуть в нем, раствориться бесследно, почувствовать Бэтмена своей спиной, услышать сбитое дыхание у уха, как он с силой сжимает его плечо и заглядывает Джокеру в лицо. И он видит его в совершенно уязвимом состоянии, и Джокер знает, насколько тот уязвим сам. И Бэтмен придвигается ближе и целует его в губы, кусая их, не останавливая движения рукой внутри него, и резкая боль от укуса пронзает все его тело, и он выгибается назад, с силой насаживаясь на пальцы. Оргазм настигает его лавиной, заставляющей голову опустеть, а все тело — напрячься, и он замирает, ощущая, как все внутри пульсирует и сжимается, рукой чувствуя, как теплые струйки спермы впитываются в ткань перчатки. Горячая волна, вызывающая дрожь во всем теле, затмевает все перед глазами, и Джокер рвано и громко дышит, продлевая ощущение игривыми движениями пальцев вдоль члена, заставляющих его мелко вздрагивать. Завтра вечером он встретится со своим Бэтменом, и это будет чудесный танец над горой трупов.***
В последнее время телевизор работал неустанно — его фоновый шум помогал отвлечься от непрошенных мыслей, а выпуски новостей не давали потерять связь с реальностью окончательно, не упасть в бездну бессознательности. Ему удалось заставить себя встать с кровати и пересесть на стул перед экраном. Сейчас шло какое-то юмористическое шоу, вроде «Готэмская ночь комедии». Какое-то абсолютно банальное и скучное название для чего-то, что должно блистать креативностью, но он не придирался. Отношение к юмору на федеральных каналах в Готэме после появления Джокера в жизни горожан стало достаточно щепетильным, большинство шуток не проходило цензуру, и шоу казалось пресным, словно геркулесовая каша, сваренная на воде вместо молока. И ему было бы жаль терять таланты из-за действий городского правительства, и он обязательно бы восполнил потребность в хороших анекдотах у готэмцев, но мысль лениво проскользнула мимо него, и он вздохнул, осознавая, что совершенно не способен сейчас на какую-нибудь подобную авантюру. Как мог он рассмешить людей, если сам не умел смеяться? На сцене у микрофона изо всех сил корячился какой-то молодой мужчина, и аудитория заливалась в искусственных приступах хохота, орошая его громкими восторженными аплодисментами. Его мутило от этого. Он взялся за живот и нахмурился, сводя брови и кривя губы от приступа тошноты, и хотелось зажмуриться, но он заставлял себя смотреть, пытаясь впитать в себя настроение толпы, вместе с ними понять соль шутки. — Едет парнишка в метро. Сидит, книжку читает. На остановке входит пожилая дама. Парнишка вскакивает, уступает место. Дама садится.— Молодой человек, вы из Метрополиса? — Да, а как вы догадались? — А вы мне место уступили. — А вы, наверное, из Готэма? — Да, а как вы догадались? — Вы мне «спасибо» не сказали.
Когда аудитория засмеялась, он с широко распахнутыми глазами открыл рот, но не понимал, что делать с этим дальше. Сейчас оттуда должен вырваться хохот, нужно издать звук, напрячь мышцы живота. Из горла донесся какой-то рваный хрип. И еще один, отдаленно похожий на прерывистый смех. И еще один гортанный звук, сдавленный и протяжный, больше похожий на вой, и он затрясся от напряжения в мышцах, прижимая одну руку к животу, ощущая разряды боли каждый раз, как он дергался, но он уже не мог остановиться. Вместо того, что должно было быть смехом, из него выливались всхлипы отчаяния, и он ощутил, как защипало глаза, и они непроизвольно заполнились горячими слезами, полившимися крупными каплями по белым щекам, скатываясь на ворот рубашки. В груди что-то защемило, и из нее вырвался пронзительный скулеж, за который ему стало стыдно, и он закрыл лицо рукой, утыкаясь носом в материал перчатки, закрывая глаза. Его плечи все еще тряслись, и было ужасно больно, только в этот раз болело его сердце. Невыносимый страх поглощал его, в то время как люди в телевизоре смеялись над ним.***
Это он. Он чувствует это всеми фибрами души, каждой клеточкой своего тела, и все внутри кричит, поднимая тревогу, невольно заставляя прийти в боевую готовность от того, какие волны решимости и твердости излучает человек перед ним. Джокер непроизвольно замирает на месте. Бэтмен. Он знает его и никогда не перепутает ни с кем другим. То, с какой уверенностью он оборачивается в его сторону, без малейшей опаски и здорового страха, что есть у любого человека по отношению к Джокеру, с какой затаенной злостью он смотрит на него, как много гнева в нем, как много обиды. Его подбородок, с силой сжатая челюсть. Он знает, когда видит. Его напряженный мощный силуэт и фигура, его пронзительный взгляд глаз, которые так странно видеть без маски, но которые все еще прожигают все его внутренности куда успешнее Супермена. Сжатые губы, выражающие недовольство, и стиснутые кулаки. Картина выглядит такой чужой и такой знакомой одновременно, и Джокер лишен каких-либо мыслей на этот счет и широко улыбается с открытым ртом, заглядывая в голубые глаза, напряженно и пытливо разглядывающие его в ответ. Но ему не нравится этот взгляд — вместо упоительного предвкушения он странным образом чувствует леденящую натянутость между ними, он видит мрачную решимость в этом взгляде, решимость перейти черту. Решимость закончить игру. И Джокера сдавливает беспокойство, и он проходит мимо этого чужого человека и громко смеется, выливая в этом смехе неожиданные эмоции, что только что испытал. Когда он наконец видит Бэтмена среди дыма после того, как Супермен испортил все его чудесные планы на гору трупов, он пугается его. Его голос, приказывающий бросить оружие, похож на ведро холодной воды, опрокинутое ему на голову, и он слышит, насколько он не удовлетворен им, но это не то сладкое томительное неудовлетворение его действиями, заставляющее пакостить еще больше и смотреть на реакцию. Это неудовлетворение, заставляющее забыть, как дышать, проникающее под кожу и выбивающее из колеи. Он знает по одному его силуэту, по тонкой линии поджатых губ, по резким движениям — Бэтмен не собирается больше возиться с ним. Он решил для себя, что больше не будет танцевать. Джокер толкнул его за грань, и Бэтмен не станет его прощать на этот раз. И страх вцепляется в его горло сильной хваткой. Джокер не может позволить Бэтмену бросить его. — Не могу, не могу, не могу! — отчаянно кричит он в ответ на приказ и в панике стреляет неразборчиво во всех направлениях. Ему нужно убираться отсюда. Нужно дать Бэтмену время. Он ведь передумает, да? Конечно передумает. Но сейчас ему не стоит попадаться под руку. И Джокер сбегает, но Бэтмен не отстает и забирается в вертолет вместе с ним, и Джокер вздрагивает, когда понимает это. Но еще больше он пугается, когда осознает, что в следующую секунду он умрет от руки случайного человека, направившего ружье на него, и Джокеру некуда спрятаться в тесной кабине и нет времени напасть. Жизнь, закончившаяся так нелепо и в такой неподходящий период времени, столь неудачное стечение обстоятельств. И Джокер уже слышит выстрелы, но перед глазами его появляется синий плащ, закрывающий его тело от пуль, и Джокеру хочется плакать от эмоций, переполняющих его, и он широко распахивает глаза, смотря на эту прекрасную широкую спину, взявшую удар на себя, и в первое время даже не чувствует пуль, все же оказавшихся в его теле. Стрельба затихает, и по взгляду Бэтмена Джокер понимает, что пилот погиб. Вертолет обречен рухнуть. Ранения сильно ноют, и он хватается за них и сжимает пальцами ткань рубашки, чувствуя, как кровь просачивается сквозь перчатки. Бэтмен смотрит на него сверху вниз, и Джокер ждет, что после того, как тот спас его, он снова увидит в нем прежнюю искру, чувство долга, желание сохранить человеческую жизнь, даже если эта жизнь принадлежит клоуну-убийце. Тем более ему! Джокеру, его вечному противнику, его родственной душе. Но вместо этого в его глазах читается лишь холодная решимость, и Бэтмен смотрит на него долго, бесконечно долго, словно расстается с ним навсегда, словно говорит: «Прощай, мой вечный враг». И Джокеру хочется кричать на него, тянуться руками и пинаться, ударить по лицу, чтобы не смел на него так смотреть, но вместо этого зажмуривает глаза, крепче хватаясь за свои раны, ощущая горячую кровь под пальцами, и он знает, что в следующее мгновение Бэтмен выпрыгивает из вертолета, осознанно оставляя Джокера умирать.***
Красный колпак был брошен рядом. В попытках спрятаться от реальности, от самого себя, он закрывал лицо дрожащими руками, потерянно смотря куда-то перед собой и не видя ничего, кроме неустанно мелькающих картинок прошлого, не желающих оставлять его. Вернуться к преступлениям, к шуткам было плохой идеей. Он был не готов. Не готов. Комок становился поперек горла и хотелось закрыть глаза, только вот в темноте век воспоминания казались еще ярче, так что он старался цепляться взглядом за вещи в квартире: за смятую простынь прямо перед ним, за раскиданные по углам коробки с личными вещами, за брошенные бесцельно лежать газеты на тумбочке, за разбитое окно и проникающий из него свет фонаря, за старенький телевизор и ободранные обои на стенах. Запаниковавший мужчина в вертолете открыл стрельбу, и Бэтмен спас его. Он спас его, несмотря на затаенную злость на Джокера, несмотря на то, что он сделал с его напарником. Подставил себя под огонь и закрыл врага своим телом, защищая его даже после того, как тот бессердечно расправился с Робином. Бэтмен должен был желать его смерти, но он все равно не смог позволить другим людям расправиться с ним. Даже доведя его до грани, Джокер не сломил его. Он свернулся в комок, притягивая ноги к груди, и красный колпак упал на пол и с шумом покатился, стукаясь о неровные доски. Бэтмен бросил его умирать. Там, истекая кровью, в вертолете, готовом взорваться. Джокер перешел черту, убив Робина, и цена за это оказалась слишком высока. И Господь знает, он жалел об этом. Жалел каждым кусочком своей истерзанной души, вспоминая взгляд Бэтмена, который теперь совсем не казался ему впечатляющим, заставляющим сердце пропускать удар от сладкого волнения, а скорее забиться в угол и обнимать коленки руками и тихо скулить, покачиваясь в неровном ритме из стороны в сторону, а потом долго ползать на коленях и хвататься руками за длинный синий плащ, утыкаясь в него носом, цепляясь до тех пор, пока Бэтмен не решит, что Джокер заслуживает второго шанса. В конце концов, он заведет себе еще тысячу таких Робинов, что с того, что он потерял одного? Джокер сам может подарить ему нового, если будет так уж нужно. Только, пожалуйста, пусть Бэтмен снова захочет танцевать. Но он не знал, что ему сделать для этого. Он чувствовал себя таким потерянным, таким разбитым, таким беспомощным. Ничего совершенно не клеилось, и ему было страшно выходить на улицу в большой разнообразный мир, где люди счастливо живут свои бессмысленные жизни, в то время как его собственная жизнь теперь сводилась до петли гложущих его воспоминаний. И страшно смотреть в зеркало и не видеть широкой улыбки красных губ на вытянутом лице. Страшно носить фиолетовый костюм, но не узнавать в нем больше себя. Страшно сжиматься всем телом от каждой тени в углу комнаты, напоминавшей фигуру мужчины. Страшно постоянно срываться на уродливый плач и не справляться с тем, чтобы остановить слезы, иногда способные течь по нескольку часов, под конец оставляя его абсолютно изнеможденным, с опустевшей головой и опухшими глазами, но все равно не способного провалиться в сон. Страшно было заплутать в лабиринте из мыслей, из которого, казалось, нет выхода, и потерять там самого себя. Он бы просто хотел быть рядом. Почувствовать его касание. И сейчас он представлял, что Бэтмен оказался за ним, и его ладонь аккуратно дотронулась до узкой спины, легла на нее твердо, слегка надавливая на лопатки, и прошлась вдоль, разглаживая смятую ткань фрака, и Джокер хлюпнул носом, лицом зарываясь в подушку. Рука Бэтмена продолжала гладить его, иногда нежно дотрагиваясь до волос на затылке, медленно перебирая их, принося столь желанное успокоение и умиротворение. Рука была тихой и методичной, знающей тело и его реакции слишком хорошо. Она оглаживала его бока и плечи, легкими касаниями проходилась по шее и челюсти, спокойно обводила поясницу и талию, и от каждого ее движения все тревожные мысли одна за другой улетучивались из головы, оставляя в ней лишь блаженное забытие. Джокер сам не заметил, как провалился в сон.