Тот, кто любит...

— Какой он у тебя… решительный, — прошептала Катрин Эскотт не то со страхом, не то с благоговением. — О да, — так же шепотом ответила Корделия, — решительный. Мать и дочь послушно сидели рядышком на диване, где Мартин рекомендовал им оставаться. Сам он, комната за комнатой, методично обходил дом. Двигался плавно и бесшумно. Корделия краем глаза замечала его то в одной двери, то в другой, а минуту спустя он уже смазанным силуэтом возник за окном. — Что он делает? — спросила Катрин. — Ищет. — Кого? В доме никого нет. — Он должен сам убедиться. Пока не убедится, не успокоится. — А у меня кот, — забеспокоилась Катрин, — аркадийский кун. — Кота не тронет, — успокоила ее Корделия, — если не голодный, конечно. А вот если голодный… — Зачем кота? Не надо кота! — всполошилась леди Эскотт. — Там в холодильнике еда есть. — Мама, успокойся, я пошутила. На пороге возник Мартин. Возник неожиданно, посредством неуловимого пространственного парадокса, будто всего мгновение назад самозародился из теней, световых пятен и торсионных полей. Будто вдохновленная неким творческим импульсом материя сопряглась в молекулы и породила живое наделенное разумом существо. Вселенная всего лишь пожелала, вычерчивая в глубинах смутный образ, и вот он возник — грациозный, сильный и безумно красивый. Корделия невольно зажмурилась. Его задумали как безупречное оружие. Нет, своего разумного киборга Гибульский прежде всего видел человеком, эрзац-сыном для обезумевшей матери, но сама кибернетическая основа, сам ствол, на который гениальный нейрокибернетик привил отросток души, был взращен людьми как инструмент разрушения. Эти безупречные мышцы, гибкость и упорство связок, прочность костей, плавность и неукротимость движений, их завораживающая целесообразность, согласованность подчинялись и возводились в степень с единственной целью — во имя запредельной эффективности этого оружия. Вся история человечества — это история оружия. Нет иной цивилизационной области, в которую люди, с начала времен, вложили бы больше ресурсов и дарованных свыше талантов, чем в орудия войны. Нет, не картины, не статуи, не поэмы суть подлинные памятники и произведения искусства. Истинные шедевры, рожденные гением, это оружие. Оружие — средоточие страсти, таланта, вдохновения и тщеславия. Оружие — пик человеческой изобретательности, апогей инженерной мысли. Над чем бы ни трудился пытливый ум, к каким бы тайнам ни простирал свое любопытство, какие бы открытия ни делал, обладатель этого ума неизменно замыкал свои изыскания на потенциале разрушения. Титан эпохи Возрождения Леонардо в своем времени прославился отнюдь не как художник. Для Людовика Сфорца он изобретал военные машины, пушки и мортиры. Названный в более поздние века гуманистом Леонардо изобрел скифскую колесницу — жуткое устройство, призванное оставлять на поле боя салат из рук, ног и голов. Говорят, что война — катализатор прогресса. Любые открытия, изобретения обращаются в инструмент смерти, и лишь потом, после убедительной демонстрации своих разрушительных возможностей, плод научных изысканий оборачивается к людям созидательной стороной. И киборги не исключение. Их с самого начала задумывали как универсальных солдат, неуязвимых убийц, которых не посетит сомнение. Они должны были беспрекословно выполнять приказы, безропотно умирать и сеять смерть. Это уже позднее появились Irien'ы и Mary, безобидные гражданские модели, а изначально заказчик требовал только оружие. А самое эффективное оружие всегда произведение искусства. Это пародоксальное сочетание гармонии и разрушительной силы. Временами, наблюдая за Мартином, Корделия испытывала необъяснимые приступы — к сердцу подкатывал ком какого-то щемящего ужаса. Это случалось в те редкие моменты, когда она вспоминала, что перед ней воплощение нечеловеческой смертоносной силы. Да, по большей части он — человек, но человек, способный, не особо затрудняясь, пройти по маленькому городку подобно той скифской колеснице Леонардо и оставить за собой такой же салат из рук, ног и голов. Идеальное безумной красоты оружие, завораживающее своим совершенством. Осознает ли сам Мартин свои возможности? Осознает. И как будто стыдится. Однажды в трущобах Старого Стамбула, когда они вышли из лавки торговца древностями, дорогу им преградила компания из пяти человек в масках. Серьезного оружия у них не было, только виброножи и станнер. Вероятно, одна из многочисленных местных банд, специализирующихся на богатых туристах. У Корделии мелькнуло предположение, что грабителей навел сам торговец, пожелавший удвоить заработок. Корделия не искушала местный криминалитет украшениями или голографическим блеском банковской карты, но что-то в ее уверенном поведении, да и стоимость одежды могли много сказать знатоку, подсказать подлинную ценность добычи. Зрелая состоятельная дама, а с ней — симпатичный парень сомнительной боеспособности. Избалованный любовник, почти домашний питомец. Сложения скульптурного, но скорее деликатен, чем грозен. Сбежит и бросит свою благодетельницу. Или благодетельница охотно облегчит свой банковский счет, чтобы спасти от синяков своего мальчика. Эх, как же они ошибались! — Степень допустимых повреждений? — тихо спросил Мартин, едва те пятеро, в хищном упоении, шагнули навстречу. — Минимальная, — ответила Корделия, — постарайся никого не убить. Схватка длилась недолго. Корделия даже не успела испугаться. Был миг изумления. Он ли это, тот цепенеющий от страха мальчик, которого она когда-то кормила овсянкой? Именно в том переулке Корделия впервые ощутила приступ благоговейного ужаса. Мартин двигался так быстро, выверенно и безжалостно, как не смог бы двигаться ни тренированный спецназовец, ни распиаренный кинематографом мастер боевых искусств. Движения его были метки и скупы, без какой бы то ни было кинематографической лихости. Ни размаха, ни зрелищности. Корделия успела заметить, как перекувыркнулся тот, у кого был станнер. Другой отлетел, третий согнулся, четвертый схватился за ушибленное колено, пятый баюкал вывихнутую кисть. У этого пятого был нож, и он успел замахнуться. Это уже потом Мартин показал ей запись, траекторию, по которой двигался. А в момент инцидента Корделия видела только смазанные пятна. Так обычно происходит в фантастических фильмах, где герой обретает способность опережать время, ускоряться с помощью волшебного зелья или заклинания. Все его враги будто оказываются под водой, сонными и вялыми. Сгустки плазмы продираются сквозь воздушную преграду, будто атмосфера загустела и уплотнилась. Брошенные виброножи обретают способность к плавному парению. А герой, не особо утруждаясь, обходит препятствия и крушит врагов, которые беспомощны и почти слепы. На глазах Корделии разыгралась подобная сцена. Нет, время не замедлилось, и Мартин не двигался с какой-то сверхъестественной скоростью. Его противники не обладали особыми боевыми навыками, кроме опыта уличных столкновений. Это были обычные мелкие грабители, привыкшие брать числом, а не умением. Так же легко с ними справился бы и опытный телохранитель-человек. Правда, у Мартина это получилось эффектней. Когда они вернулись в гостиницу, он спросил: — Ты испугалась? — Чего? — Ты увидела, на что я способен. Ты меня теперь боишься? Он ждал ответа с какой-то потаенной тоской. — Мартин, я всегда знала, на что ты способен. — Но ты испугалась! — упрямо повторил он. — Я свое давно отбоялась. Еще в медотсеке «Подруги смерти». Это тогда мне следовало бояться. — Так ты на меня не сердишься? Я никого не убил. Она взяла руку Мартина, ту самую, в которой таилось смертоносное искусство, погладила, а потом прижалась к ней щекой. — Мартин, родной, не имеет значения, какими сверхспособностями ты обладаешь. Значение имеет только твой выбор, цель, с которой ты эти сверхспособности пускаешь в ход. Посмотри вокруг. Любой из окружающих нас предметов может стать орудием преступления. Может быть обращен в оружие. Подставка для цветов или кофейная чашка. Все что угодно. Есть даже отдельные спецкурсы по самообороне, на которых обучают производить эту метаморфозу — превращать безобидные предметы обихода в кинжал и гарроту. Поверь мне, жажда убийства, наслаждение властью и безнаказанностью не зависят от физических возможностей. Очень часто главным злодеем оказывается персонаж телесно слабый и даже ущербный. А вот тот, кто щедро одарен природой, гораздо чаще проявляет великодушие. Потому что сила — это ответственность и разум. Понимаешь? Он кивнул. «Возможно, моя любовь — единственное, что удерживает Мартина от этой отвратительной мутации, от превращения в убийцу. А если меня рядом не будет? Если он останется один? Хватит ли у него душевной зрелости, чтобы сохранить свою человечность? Не механизироваться?» С тех пор Корделия прилагала все возможные усилия, чтобы не попадать в сомнительные ситуации, в которых исход определялся бы боевой программой, а не человеческим разумом. Мартин учился взаимодействовать с миром на паритетных условиях. Он осознал свою силу, почувствовал свое превосходство. Он учился эту силу контролировать, конвертировать ее в спокойствие и уверенность. Корделия вновь залюбовалась им, стоящим на пороге. Он — ее защитник, ее внешний контур, ее несокрушимая линия обороны. — Нашел кого-нибудь? — с напускной серьезностью спросила Корделия. — Нет. Только кота. И… облизнулся. Катрин тихо ахнула. Возникший серым, сумрачным клубком аркадийский кун потерся о ноги киборга. Дом матери Корделии понравился. Уж во вкусе леди Эскотт не откажешь. В кое-каких излишествах она себе не отказывала, но деньги дочери на обустройство потратила с толком. Уютное жилище состоятельной немолодой светской львицы. Двухэтажный коттедж в земном средиземноморском стиле, с французскими окнами, огромной террасой, садом и фонтаном. Легкая светлая мебель, стилизованная под земную старину. Обивка, декорированные стены, занавеси на окнах — все в единой цветовой гамме. Вероятно, эта стилизация под двадцатый век представлялась Катрин доказательством подлинного аристократизма. Разве потомственные аристократы не окружали себя антикварной мебелью и вазами эпохи династии Мин? Разве кресла и комоды времен какого-нибудь Наполеона III не пользовалась у них особыми спросом? Конечно, в XXII веке такую аутентичную мебель уже не достанешь, но почему бы не прибегнуть к легкому подражанию? Это же так шикарно! Все эти старинные лампы, абажуры, книжные полки, каминные решетки. И кочерга. Мартин с большим интересом изучал этот некогда популярный предмет земного быта. Гостевая спальня в доме была одна, и Корделия попыталась отправить Мартина спать в гостиную на диван. Но он молча разложил поперек двери спальный мешок, найденный на чердаке (имущество сбежавшего третьего мужа, любителя затяжных пикников на природе) и с упрямым сопением в этот мешок забрался. — Мартин, ты же убедился, что в доме никого нет, — напомнила ему Корделия. — Это незнакомая мне локация, — ответил из своего мешка киборг, — вероятность чрезвычайной ситуации 27%. Корделия вздохнула и попыталась устроиться поудобней. Один из двойняшек выразил недовольство пинком в печень. «Неблагодарные, — подумала Корделия, — какие же вы все… неблагодарные. Эх…» В темноте плакал ребенок. Тоскливо, потерянно. Корделия, в зыбкой неопределенности между бодрствованием и сном, пыталась понять: кто? Кто-то из двойняшек? Нет, они еще не умеют. И причин у них нет. Они еще ничего не знают об этом мире, чтобы вот так громогласно, отчаянно изнывать от обиды. Они еще в блаженном пренатальном беспамятстве. Их еще не изгнали из рая с напутствием «добывайте хлеб в поте лица своего». Их легкие еще не расправились. А когда это произойдет, это будет их первая телесная мука, первое усилие, которое породит боль и крик. И плачет не младенец. Кажется, даже не ребенок. Ей снится? Сны бывают такие яркие, осязаемые. Обычно человек не осознает, что участвует в сновидении. Гораздо реже случаются сны осознанные, когда сновидец полноправно участвует в сюжете и даже им управляет. Есть даже целая эзотерическая дисциплина — управление сновидением. Корделия ко всему эзотерическому относилась с изрядной долей скепсиса, но полностью не отрицала, так как с ней самой, без техник и медитаций, случались осознанные сновидения. Может быть, это еще одно? Подсознание приоткрыло дверь в параллельную реальность, позволив ей заглянуть туда в ясном уме и твердой памяти. Может быть, ей следует идти на звук? Психологи объясняют подобные явления вытесненными воспоминаниями, забытыми детскими травмами. Мозг генерирует иллюзию плача, чтобы Корделия, в конце концов, ухватившись за эту нить, спустилась бы в лабиринт и нашла затаившегося там Минотавра. Но в этот момент Корделия услышала шорох. Это Мартин шевельнулся в своем мешке. — Мартин, — позвала она. Он сразу отреагировал. Выскользнул из мешка и застыл, прислушиваясь. — Что это? Будто плачет кто-то. — Да, я слышу, — он переместился к окну. Корделия села и зажгла ночник. Теперь, когда она окончательно проснулась, плач слышался более отчетливо. Нет, это не ребенок. И не женщина. За дверями гостевой спальни мелькнул свет. Глаза Мартина сверкнули, но тут же погасли. В дверь деликатно постучали. — Корди, дорогая, ты не спишь? Корделия вздохнула. Она бесчисленное количество раз просила не называть ее «Корди». — Нет, мама, не сплю. Дверь отворилась, и появилась леди Эскотт в элегантном шелковом пеньюаре. В руках у нее был крошечный светильник, в котором металось искусное подобие огненного лепестка. — Ты тоже это слышишь? — спросила Катрин, приближаясь к постели дочери. — Да, плачет кто-то. — Это уже вторую ночь. Вчера я была уверена, что это сон. — Я тоже думала, что сон, — отозвалась Корделия. Мартин на какое-то время вернулся к окну, видимо, анализируя ситуацию и просчитывая вероятности. — Я пойду посмотрю, — сказал он. — А вы закройте дверь и ждите. — Так и пойдешь? В трусах? — окликнула его Корделия. Но киборг уже исчез. Леди Эскотт, которая с неожиданной для такой самоуверенной дамы легкостью признала за Мартином верховную власть, рысцой побежала следом и активировала предохранительный сенсор на входной двери. Корделия встала и тоже набросила халат. «Отныне моя участь ждать и беспокоиться», — подумала она. Ее мать, леди Эскотт, напротив, пребывала в каком-то суетливом воодушевлении. Неожиданное примирение с дочерью, ее согласие переехать из пансиона, известие о внуках озарили ее жизнь подобно разноцветным театральным прожекторам, умело сведенным светотехником на главной героине, и леди Эскотт, пребывавшая уже не первый год после бегства последнего мужа в тоске и депрессии, внезапно воспарила, как символическая надувная фигура над стадионом. В ее жизни вновь что-то происходило! На нее вновь обращали взгляды! Корделия видела, что ее мать едва не лопается от желания немедленно устроить всегалактическую онлайн-конференцию и оповестить всех когда-либо ей знакомых, что вот сейчас в ее доме находится ее дочь — Корделия Трастамара Геральдийская, глава холдинга «Медиатраст», владелица контрольного пакета акций «DEX-company», и находится здесь со своим уникальным потрясающим киборгом, который такой и есть, как о нем пишут, и даже лучше. И она бы сделала это, если бы Корделия еще в пансионе не пригрозила ей самыми страшными карами (снять с довольствия раз и навсегда). — Учти, мама, если в окрестностях твоего дома… если в окрестностях Фалелеса появится хотя бы один журналист… И подружке своей Клаудии передай! — И добавила тихо, страшно и задушевно: — Разорю. А Мартин, чтобы усилить эффект, инфернально сверкнул глазами и скрутил в узел ложку. Леди Эскотт торопливо кивнула. Корделия сделала лицо попроще и дала пояснение к предшествующей реплике: — Когда уеду, тогда всем и расскажешь. Мы тебе голографии оставим. Они снова сидели бок о бок и прислушивались. Ни единого звука снаружи не доносилось. Корделия поймала себя на чувстве внезапного горького сожаления. Это сожаление, и прежде ее посещавшее, перемежалось с приступами гордости и восхищения, того самого, опьяняющего, возносящего, которые она испытала накануне, глядя на бесшумно возникшего в гостиной Мартина. Светлая грусть впервые посетила ее, когда Мартин однажды утром самостоятельно покинул их квартиру на Новой Москве и отправился за покупками. Это был его первый опыт взаимодействия с людьми без посредника и защитника. Он справился. Без нее. И с тех пор уходил все чаще. А она ждала. Она им гордилась, гордилась его отвагой, его решимостью. И втайне замирала от страха. Он больше в ней не нуждается. Он ей не принадлежит.  Она этого и добивалась, к этому стремилась, к его независимости и автономности. Так почему же ей страшно? Корделия сделала над собой усилие и отогнала мрачные мысли. Она не будет играть в «Умную Эльзу». Хватит. Неожиданно в вирт-окне домофона возник Мартин. Корделия вздохнула с облегчением, а Катрин бросилась открывать. Киборг вошел стремительно и сказал: — Мне нужны одеяло и скотч. — Что? — не поняла Катрин. — Виски? — Все-таки кого-то съел, — пробормотала Корделия. — Мама, скотч это такая липкая лента. Катрин застыла в нерешительности. Похоже, что бытовые мелочи в таких незначительных масштабах редко оказывались в сфере ее интересов. — Я сам посмотрю, — сказал Мартин и скрылся на кухне. Скотч он нашел. Розового цвета с блестками. — Гламурненько, — хмыкнула Корделия. Катрин захлопала в ладоши. — Ах это… Да, да, эту волшебную ленту мне подарил кузен Филипп. Помнится… — Мама, потом. Вместо одеяла Мартин прихватил свой спальный мешок. И снова исчез. — Зачем ему мешок? — с тем же благоговейным ужасом спросила леди Эскотт. Глаза ее сияли. — Поймал кого-то, — спокойно пояснила Корделия. — А кого? — Сейчас узнаем. Где-то вдалеке послышалась возня. Затрещали кусты. Но длилось это недолго. Вновь наступила тишина. Вновь тихий плач. Но даже не плач, а приглушенный скулеж. Это была бесконечная, бессвязная жалоба, перемежаемая стонами и всхлипами. И эта жалоба приближалась. В вирт-окне вновь появился Мартин. На плече у него лежал какой-то объемистый тюк. Когда Катрин впустила его в дом, Мартин втащил этот внушительный, в человеческий рост, сверток и прислонил к стене. Сверток являл собой наполненный человекоподобным содержимым спальный мешок, аккуратно перевязанный скотчем. Из отверстия торчала голова. И эта голова издавала хныканье и скулеж. Корделия невозмутимо наблюдала за происходящим. Катрин прикрыла рот рукой. — Кто это? — спросила она. Корделия поднялась, намереваясь приблизиться, но Мартин сделал предостерегающий жест. — Не подходи. — Мартин, кто это? Человекообразное содержимое мешка продолжало всхлипывать. Корделия разглядела грязные, свалявшиеся волосы, залитое слезами изможденное лицо. Торчащие скулы, запавшие глаза. Цвет кожи — землисто-серый. Потрескавшиеся губы шевелились. Корделия различила слова. — Голодный… голодный… Кеша голодный… Кеша голодный… И тут же ровная механическая речь. — Критически низкий уровень энергоресурсов. Возможно отключение. И снова всхлип. — Голодный… голодный… Корделия в изумлении уставилась на Мартина. — Так он… — Да, киборг. Корделия обернулась к матери. — Мама, быстрей, горячий сладкий чай. Сахара побольше. Катрин порысила на кухню. — Он… DEX? — Нет, Irien, — ответил Мартин. — Irien? Этого только не хватало! Irien продолжал всхлипывать. — И это еще не все, — продолжал Мартин. Что-то в его голосе заставило Корделию насторожиться. — А что еще? — Нестандартная для Irien'a активность процессора. И запрошенный мною пакет данных тоже… нестандартный. Даже не пакет. Обрывки, цифровые клочья. Нестандартное поведение. — Ты хочешь сказать… Появилась Катрин с кружкой, исходящей паром. Мартин взял у нее из рук кружку, сделал глоток и одобрительно кивнул. Затем приблизил кружку к лицу Irien'a, который не переставал раскачиваться и бормотать. Уловив тепло и аромат, киборг как птенец потянулся к источнику углеводов. Его затрясло, он издал странный, умоляющий, высокий звук и, казалось, готов был вцепиться в кружку зубами. Пил он с каким-то утробным подвыванием, захлебываясь и задыхаясь. Даже когда кружка опустела, он продолжал со свистом втягивать воздух, вылавливая последние молекулы. Мартин отнял кружку. Киборг потянулся и завалился на бок. Он даже пытался ползти вслед за неожиданно открывшимся источником. У Корделии сжалось сердце. Она положила руку на живот и тяжело опустилась на стоящий у стены пуф. — Еще, — твердо сказал Мартин, отдавая кружку Катрин. Та вновь убежала. — Мартин, что происходит? — прошептала Корделия. — Откуда он? — Откуда, не знаю, но предполагаю, что хозяева бросили его умирать. У него содрана кожа на ладонях. Он откуда-то выбирался. Из подвала или колодца. А то, что происходит, называется срыв. Катрин появилась со второй кружкой. Irien снова сделал попытку ползти, устремив на кружку обезумевший взгляд. Мартин легко вернул его в вертикальное положение, чтобы повторить процедуру кормления. Вновь жадное хлюпанье и утробное подвывание. Когда кружка опустела и Мартин передал ее Катрин, Корделия неожиданно спросила: — Какого цвета зеленая стена? Она задала этот вопрос, совершенно не отдавая себе отчета в том, зачем это делает. Разве Irien'ы бывают разумными? Irien замер. Он впервые услышал Корделию, увидел ее. Из-под свалявшихся светлых волос блеснули полные страха и отчаяния глаза. — Зеленая… зеленая… стена зеленая, — бормотал киборг.