В плену зверя

      Промежуточная точка между мирами разума и чувств играла со мной злую шутку в настоящий момент, не позволяя сконцентрироваться и успокоить волнение, отдающиеся барабанным грохотом, свистом, криком в голове. Меня будто бы разделили на два разных человека, сцепившихся в схватке. Один — изнывающий и покорный стечению событий, и другой — бегущий без остановки из беспросветной преисподней собственных желаний, жар которой ошпаривал все сильнее от каждого прикосновения к мужской груди. Один поддается и млеет, пока другой мечется, подобно загнанному зверю. Под покровом мглы внутренние черти решили устроить пиршество на руинах моего здравомыслия, не иначе. Сам Брамс был их названным королем. Как в той легенде про гамельского крысолова: он играл свою незатейливую мелодию на дудочке, протяжные звуки которой одурманивали чертей, обещая им многое, в обмен на покорность. А они и слушали, дураки, сердечно отдаваясь Ему, забыв обо мне, и тем самым терзая сильнее в угоду Брамсу.       Мне оставалось только ждать, пока кожа его не станет настолько чистой, что сам Брамс не даст команду прекратить, не выдержав зуда от непривычной незапятнанности и непорочности. Как и при любой пытке, минуты ожидания ползли мучительно медленно.       — Кап-кап-кап. Тук-тук, — доносился в стороне голос воды, вперемешку со страшным, беспорядочным стуком в груди, как будто ребра служили клеткой, в которой сердце, в отчаянии билось подобно пойманной птице. Однако и этого было мало: тело пробивала дрожь, и уже затруднительно сказать: липкий пот окроплял меня, или это вода, потоком льющаяся из душа прямиком на нас двоих.       Боже…       Прошли минуты, а по ощущениям часы, когда движение руки пресекли длинные мужские пальцы, прихватившие мочалку, и вместе с тем мою ладонь, непомерно маленькую в сравнении с этими медвежьими. Произошло это в тот самый решающий и волнительный момент, когда я слишком долго терла низ его живота, не решаясь, да и не хотя, спускаться ниже по рельефу вздымающегося пресса. Ведь мне зачитали приговор, но непокорная натура не хотела ему следовать, лихорадочно выискивая лазейки и стопоря продвижение по телу. Скорее всего, это проглядывалось даже в темноте, разделившей наши силуэты.       — Брамс, дальше ты сам, — строптивость читалась между строк ответа, а голос не дрогнул, поддерживая меня в борьбе.       — Ты уже начала, Гретта.       — Нет. Я сделала так, как ты хотел. Не проси о большем.       Тогда Брамс решил прибегнуть к его излюбленному приему — безмолвию, что успел отточить до совершенства, зная, как это нагоняло еще больше страха, нежели в минуты его разговорчивости. Иногда это вызывало вопросы: было ли это специально или же он сам нуждался в раздумьях, как и я, когда пытаюсь найти правильный для него ответ? Не могла сказать с уверенностью. Весь его образ и действия были настолько целостными и внушающими, отчего сложно было усомниться в отсутствии выверенности каждого движения с его стороны. Тишина все затягивалась, становясь неприлично долгой. Опять мне чудился крысолов, играющий куда более мрачную мелодию, взывающую к первозданным, животным инстинктам человека: бежать подальше от опасности.       Однако я устояла, твердо держа спину ровной, для большей уверенности прихватывая плитку за своей спиной. Чтобы сейчас ни выдал Брамс, мне нужно будет через это пройти.       «Мы все за тем же игральным столом, Гретта, вспомни. Ничего страшного и нового. Очередная партия. Твоя жизнь не стоит на кону, так что и страху нет места», — успокаивала я саму себя, но решаясь все же добавить ложку дегтя в бочку меда. — «Эта игра хоть и не летальна для тела, но губительна для души».       Но внутренняя «Я» и не думала смолчать на это:       «Прекрати! Сейчас же мы здесь, в объятиях зверя, который хоть и показывает когти, но при должном влиянии примет на своей шее ошейник! Даже ручные звери периодически царапают своих владельцев, но не забывают, кто им приносит корм. Перетерпим все сейчас, чтобы после наслаждаться подчинением! Маленькая Гретта была невольным прикрытием, своего рода соучастником для монстра-отца; повзрослевшая, стала жертвой Коула, но взрослая, нынешняя ты, теперь явит себя миру в обличье руководителя, держащего поводок».       Как бы ни хотелось впасть в мечты и приятные фантазии своего эго, безрассудство содружествовало в моем теле с осторожностью. Именно вторая насылала нервозность и сомнения, заставляющие остановиться, задуматься. Собственно, она же заботливо закрывала мне уши от сладких речей необдуманности, опьяняющих подобно пению Сирен. Опасно ставить себя выше тех, кто способен выйти за рамки фантазий, реализовав наяву даже самые роковые и безнравственные вещи. Нельзя недооценивать зверей, так как никакое одомашненное животное вовек не забудет запах и вкус крови.       — Тогда теперь моя очередь помочь тебе, — ударившись в раздумья, можно ускользнуть из реальности так, как сейчас произошло и со мной. Сначала я даже не поняла, что он имеет в виду, пока Брамс не завершил свою мысль: — Раздевайся.       Напрасно думать, что слова вынудили меня испытать панику или страх. Нет, я пришла в себя, хоть и по-прежнему тело колотила дрожь. Но сейчас во мне нашлись внутренние силы, из которых непокорство было во главе. Только топнув ножкой и уперев руки в бока делу сейчас не поможешь, поэтому я использовала пламя этой строптивости как топливо, питающее изнуренное тело.       — Ты можешь сделать это сама или же я могу помочь тебе, — неожиданно сказал он, видимо, приняв мое промедление за нерешительность, что было ошибкой.       «Иллюзия выбора — вот как это называется, Брамс. Мне не требуются такие подачки с твоей стороны, ведь они все сводятся к одному: чтобы ты ни выбрал, все равно исход один», — говорила я себе, приступая медленно избавляться от одежды, скидывая ее с влажными, громкими звуками на пол, которые он непременно расслышал, сместившись ко мне чуть ближе, почти нависая надо мной теперь. — «Хоть твои слова, поступки и желания, которые ты не скрываешь приводят меня периодически в замешательство и волнение, ты все же не первый зверь, с которым я сталкиваюсь в жизни».       Вот на мне только лифчик, и пальцы уже цепляются за ширинку джинсов. Под громкие вдохи мужчины я продолжала неспешную игру.       «Один дал мне детство, чтобы после жестоким образом забрать; второй — горевший заживо в огне собственных демонов — не отпускал и мою руку, перекидывая пламя на меня, стоявшую возле. Ты другой, Брамс, но в тоже время так схож с ними. Мне уже ломали руки, нос, психику; разрывали сердце. Разве можешь ты сделать еще хуже, чем они? Я дала себе слово, что буду сдерживать тебя от живых людей, поэтому в какие бы игры ты ни играл со мной, мне остается лишь наблюдать за этим со снисхождением к твоим новоявленным сценариям. Уж слишком много пьес на эту тему мне показывали. Все это не ново».       В конечном счете, все было кончено: тело прикрывало исключительно белье. И завеса мрака.       — Вот и все. Хотел помочь — помогай.       Вероятнее всего, он жаждал не только ласки. Дай ему волю, и Брамс с радостью бы закрыл все двери и окна, спрятав ключ, чтобы оставить меня возле себя навсегда. Как бы он ни изощрялся в попытках сделать себя центром моей вселенной, ему я нужна куда больше, чем он думает или пока не осознает.       Мочалка плавно перекочевала из моих рук в его. Поддавшись смирению к последующими событиями, я окончательно откинулась на успевшую нагреться плитку за спиной, прикрывая глаза, в томительном ожидании нового развития событий. Начало не заставило себя долго ждать. Его ознаменовала тяжелая рука, устроившаяся ровно на том месте, где шея переходила в плечо, но длинные пальцы позарились на большее, дотягиваясь до горла, чуть сжимая.       «Нравится трогать, удерживать, не так ли? Или же боишься, что я выскользну? Ты знаешь, что если бы полностью приручил меня, этого бы не требовалось, а поскольку раз за разом хватаешь, пленишь, значит понимаешь, что тело и дух еще не полностью в твоей власти».       Первое неспешное движение: мочалка отправилась в путь, начиная у основания шеи, опускаясь все ниже и ниже. Второе: вновь мягкость ее устремилась к началу пути, описывая каждый изгиб. И так по кругу. Только иногда она позволяла себе большее: кружа возле груди, шеи, заменяя его руки.       «Как бы ты хорошо ни видел в темноте, разглядеть мое тело для тебя не представляется возможным. Наверное, внутри это приводит тебя в бешенство, хоть внешне ты спокоен».       Хоть дух Брамса был пропитан дикостью, он успешно усмирял его, контролируя движения рук, борясь с ненасытностью своих фантазий. Мочалка не надавливала сильнее, чем требовалось. Все говорило о сдержанности и доминировании. Все, за исключением двух деталей, рушивших образ власть имеющего: обрывистое, шумное дыхание, кричащее даже сквозь шум воды, и тело, наклонившееся еще сильнее к моему, хотя, казалось, куда уже ближе.       Сложно было сохранять дыхание ровным в такой ситуации. Интимная обстановка играла с моим телом скверную шутку, делая вдохи все глубже, а выдохи громче, но я не сильно скрывала это, нарочито демонстрируя Брамсу свое желание, целью которого было проникнуть прямиком к самому сердцу мужчины, его разуму и мыслям. Оставшись в одиночестве сновидений, пусть вспоминает эти женские вздохи, волнующие низ живота. Пускай в его силах без труда подавить кого-то физически, я же, подобно яду, растекусь по мужским венам, принуждая того склониться передо мной в конечном счете. Ведь каким бы сильным ни был солдат, он всегда следует чьим-то приказам.       Сначала мне показалось все сном или навеянным дурманом, но спустя несколько секунд наступило понимание, что происходящее действительно не плод женского воображения: его пальцы разжались на моем плече и двинулись ниже, уже без мочалки, что, по-видимому, была порывисто отброшена.       «Нетерпеливый».       Это было не все — Брамс опустился на колени передо мной, и я больше не слышала его тяжелого дыхания возле лица. Ладонь, что раньше захватила хрупкую шею, избрала новую обитель: внутренняя сторона бедра моей левой ноги теперь была в плену, выдерживая гнет мужских пальцев, захват которых стал ощутимо жестче.       «Несносный, нетерпеливый, жаждущий — вот кто ты, Брамс».       Однако я улыбалась: в открытую, не скрывая победоносного озорства. Желала засмеяться, Боже, как сильно я нуждалась в этом, но не смела позволить. Так же, как и запустить руку в его черные волосы, сжав их со всей силы.       «Всему свое время», — победоносно шептала я беззвучно самой себе, и чертям, принявшим не ту сторону.       Еще одна цель его игры — узнать мое тело лучше. Не хотел больше представлять — стремился почувствовать его под своими руками наяву, а не мечтать о нем в мокрых снах. Самодельная кукла была больше не нужна, ведь так? Теперь Брамс жаждал мягкую, упругую кожу под огрубевшими пальцами. Методично он продвигался к этому: сначала украл мой поцелуй, а после доступ к изгибам тела, так очаровавшим его.       «А ведь это всего лишь прикосновения, Брамс, а ты уже сходишь с ума. Что будет, когда я покажу тебе поцелуй и наслаждение от секса? Насколько после этого я заберусь глубоко в тебя?»       Нажим пальцев стал еще ощутимее, что вызывало небольшую, но чертовски приятную боль. Брамс смог прочитать мои мысли, и теперь высказывал свое несогласие с ними? Мне это было лишь в радость. Своеобразный массаж наоборот расслаблял уставшие мышцы, унося все проблемы, поджидающие меня вне этих стен хотя бы на какое-то время.       Тем временем руки успели дойти до ягодиц, жадно растирая пену на них, прихватывая кожу. Смелость овладела им, отчего кончики пальцев погружались под ткань белья. Буквально секундное замешательство, чтобы насладиться эйфорией от этих действий, перед тем как я не остановила его своей рукой. Слишком уж он увлекся, потерял контроль, а может, просто прощупывал границы дозволенного, но как бы там ни было, это не входило в мои планы сейчас.       — Я уже чистая, спасибо. Теперь тебе следует побриться, а я пока пойду искать тебе чистую одежду. Нам нужно поскорее отойти ко сну, — горячо прошептала я, нарочито не скрывая хрипоты, медленно отводя его руки в сторону и, не выжидая ответа, отступила под теплые струи воды, пока Брамс не успел остановить меня.       «Я выполнила твою просьбу, и ты знаешь, что не можешь пока прибегнуть к другим уловкам, так как боишься спугнуть. Не зря ведь ты не говоришь напрямую, а лишь подводишь к ситуациям, где у меня нет выбора».       Я быстро получила подтверждение своих слов: пока вода слизывала с тела мыло, Брамс не смел даже подойти близко ко мне, растаяв где-то в тенях за спиной. Это позволило быстро завершить процедуру. Я опомниться не успела, как уже стояла в центре непроглядной темноты в одежде, бросая последний взгляд туда, где предположительно затаился Он.       — Я принесу тебе одежду и зажигалку, чтобы ты смог зажечь свечку и побриться. Оставлю все под дверью и постучу.       Но разве мог он позволить себе отпустить меня просто так? Громкий и четкий голос врезался в мою удаляющуюся к выходу спину:       — Уложить Брамса стоит следующим в списке, Гретта, — я даже не остановилась, молча выходя из комнаты, медленно закрывая дверь за собой и наваливаясь на нее спиной.       Прохладный воздух, такой приятный, врывался в разгоряченные легкие, выветривая из них дурман. Так я и простояла какое-то время, всего-навсего глубоко вдыхая кислород, наслаждаясь выкроенным одиночеством. Ведь одиночество — это не отсутствие движения или неспособность перешагнуть через свои слабости, как некоторые ошибочно полагают. Для меня же, как человека, любившего частенько провести время в четырех стенах в уединении, одиночество было сокровищем, несущем в себе дары первозданной свободы. Возможность поговорить со своим внутренним «Я», излечиться от изнеможения путем вскрытия самой сердцевины проблемы. И, конечно же, в попытках получить совета, который невозможно расслышать в суете повседневной жизни.