Безответственно безответно

      Сегодня был на редкость тихий день. Никаких взрывов, перестрелок и даже сторонних шумов. Компания друзей незамедлительно решила воспользоваться этим моментом, и каждый занялся тем, чему давно хотелось уделить больше своего времени.       Дару сидел с Сузухой и пытался рассказывать ей какие-то истории по памяти, отчего события в его интерпретации шли нескладно, зато вызывали заразительный смех его дочери, раздававшийся по всем помещениям. Юки занялась готовкой — на удивление, её это успокаивало и расслабляло, а Маюри принялась ей помогать. Рука чистил оружие, Румихо слонялась рядом с ним, отпуская непонятные шуточки. Лишь Махо и Ринтаро как обычно засели в своей импровизированной лаборатории, а им ассистировала Амадеус.       Это был один из немногих лучших дней за последние несколько лет после начала войны.       — Тут-ту-ру! — раздалось у двери лаборатории, и в проёме появилась улыбающаяся Маюри с подносом на руках, от которого исходил насыщенный аромат кофе и булочек. — Маюши отправили к вам с подкреплением.       — Очень вовремя, — кивнула Махо и встала, принимая у Маюри поднос. — Спасибо, что позаботились.       — Да не за что, хехе, — Маюри ещё шире заулыбалась и неловко почесала затылок. — Для всех важно, чтобы самые умные из нас не голодали.       — Где вы это всё достали вообще? — удивлялся Окабэ, с интересом рассматривая содержимое подноса.       — О, у Юки же есть запасы кофе и ингредиентов для выпечки.       — Да, но помнится, их оставалось совсем мало, и она собиралась использовать их по праздникам, типа дня рождения Сузухи.       — Просто сегодня так хорошо и спокойно, что она не выдержала и решила устроить маленький праздник, а Маюши ей помогала.       — Надо же, — хмыкнул Ринтаро и взял одну, ещё тёплую и ароматную булочку в руки, затем резко протянул её к мерцающему экрану компьютера на столе. — Ассистентка, будешь?       — Заткнись, — послышался из динамиков усталый вздох. Курису, вернее, Амадеус, подняла глаза на Маюри. — Хоть я и не имею возможности съесть это, но спасибо, Маюри. Вы правильно делаете, что заботитесь о них в первую очередь.       — Что ты! Это тебе спасибо, что помогаешь им.       — Да куда бы я делась…       При этих словах Окабэ грустно посмотрел на экран исподлобья. Взгляд был мимолётным, но настолько полным печали, что если смотреть на учёного прямо, то не заметить его было невозможно.       У Маюри всё сжалось внутри. Она понимала, что грусть, заложенная в его взгляде, выражала его тоску по умершей уже давно Макисэ Курису, и на этот аспект его чувств она не претендовала, да и не могла. Но за всей этой печалью пряталось кое-что ещё, нечто очень глубокое и нежное, что Маюри хотелось иметь себе в эгоистичном порыве, совершенно не свойственном ей.       — Маюши надо идти помогать Юки, мы позовём вас к ужину! — сказала Маюри и вылетела из лаборатории.       Каждый день она наблюдала за страданиями Окабэ. От этого у неё разрывалось сердце, и она из кожи вон лезла, чтобы скрасить его существование: улыбалась, смеялась, поддерживала его, давала понять, что несмотря на все лишения и каждодневную опасность, с ней всё хорошо, пока он рядом. И вроде бы это немного помогало: лишний раз убеждаясь в том, что с Маюри всё в порядке и она в безопасности, Ринтаро облегчённо вздыхал, но этого было мало, чтобы привести его в чувство и избавить от сожалений прошлого.       Что бы Маюри ни делала, её всегда было мало. Её было недостаточно.       Она брела по коридору, не спеша возвращаться к Юки, погружённая в свои мысли. Она думала, что сделала не так, что между ней и Окабэ всё пошло не тем путём, о котором она мечтала. Они ведь были так близки, знали друг о друге всё, и в один момент своей жизни Маюри была практически убеждена, что другой концовки, кроме «счастливы вместе с детьми», у них быть не может. Но она перепутала заботу со страстью, братскую любовью с любовью романтической, и всё желанное ею досталось другой.       Она не испытывала ненависти к Курису в целом и к Амадеус в частности — просто не могла, это было против её природы. В конце концов, если бы не доброта и жертвенность Курису, самой Маюри могло бы здесь не быть. И от этого становилось ещё больнее: если не задумываться, то всё выглядело так, будто отдав свою жизнь ради Маюри, она забрала в могилу сердце Окабэ в качестве платы.       Но сердце Окабэ принадлежало гениальной учёной ещё до её смерти, поэтому глупо было так думать. Но странно, что Маюри от этого становилось легче, словно так было справедливо — нельзя же выжить ценой чьей-то жизни и получить всё.       И тем не менее. Сквозь пласты заботливости, жертвенности, сочувствия и поддержки ко всем окружающим проскальзывал естественный эгоизм, жаждущий получить то, чего не было.       Маюри остановилась у комнаты Ринтаро. Сейчас там было пусто, но ей захотелось невольно задержаться у двери, и она положила на неё свою ладонь. Закрыта, как и его сердце.       — …я же тебе говорила, проверь всё при выходе из комнаты, — раздался в коридоре глухой женский голос из маленького динамика телефона, и за ним последовали раздававшиеся эхом шаги.       — Да-да-да, ты как всегда права, — торопливо отвечал ей голос Окабэ — слишком хорошо знакомый Маюри, чтобы спутать его с кем-то ещё.       Шаги приближались к повороту, и Маюри застыла, не зная, стоит ли ей вообще спешно уходить.       — Мало признавать то, что я права, — гордо щебетала Амадеус, — было бы неплохо, если бы ты ещё действовал, исходя из этого утверждения, то есть — слушал, что я тебе говорю. И имел в виду на будущее.       — Будущее… Маюри? — Повернув, Окабэ запнулся, увидев подругу у его двери. Маюри растерялась, но тут же заулыбалась и пожала плечами.       — Прости, Окарин, Маюши не пыталась ломиться в твою дверь, хехех, просто случайно тут замешкалась.       — Да ничего, — как-то легко ответил Ринтаро и подошёл к двери. Из динамика раздался шорох.       — Окабэ, забирай папку, и мы с Махо-семпай ждём тебя обратно в лаборатории.       — Раскомандовалась тут. Скоро вернусь, — ответил он и заблокировал телефон, одновременно поворачивая ручку.       Маюри не двигалась с места, и Окабэ удивлённо на неё посмотрел.       — Маюри? Что-то случилось?       Он распахнул дверь и вошёл, но девушка не спешила следовать за ним, так и застыв в полутёмном коридоре.       — Ты хотела о чём-то поговорить? — обеспокоенно спросил Ринтаро, глядя на неё. Маюри думала, так как его вопрос вдруг принёс с собой озарение. Она никогда не признавалась ему в своих чувствах, потому что считала это лишним, пока он страдал от потери возлюбленной. Она страдала в ответ, поддерживала его, как могла, и тем не менее, молчала. Но прошло уже время, любые раны имеют свойство затягиваться, может быть, стоит хотя бы поделиться с тем, что чувствует она?       Лёгкая надежда на то, что признание даст мыслям Окабэ правильное направление, скользнула в её сознании. Быть может, тепло любящей женщины — это то, что ему было нужно уже давно, чтобы прийти в себя? Маюри была безнадёжным романтиком.       Она выставила руки вперёд и усиленно замахала.       — Нет-нет, Маюши не поговорить хотела, просто… — сказала она и запнулась. Опустив руки, она опустила и взгляд. Оттягивать момент было бессмысленно: что днём раньше, что днём позже, но поделиться всем, что лежало у неё на душе, уже давно была пора.       Она вошла в комнату и предусмотрительно закрыла за собой дверь. Этот разговор больше никого не касался.       — Окарин… — неуверенно начала она, но поняла, что не знает, куда дальше вести свою речь. — Ты выглядишь таким усталым…       — Мы уже обсуждали это, Маюри, — сказал Окабэ, повернувшись к столу в поисках папки, в которой сегодня всю ночь производил расчёты. — У меня очень много забот.       — Но тебе нужно отдыхать.       — Я сплю ночью. Стараюсь.       — По тебе видно, что сегодня ты совсем не спал, — ответила Маюри и виновато улыбнулась.       Ринтаро нашёл искомую папку, проверил содержимое и, свернув, сунул её в широкий карман лабораторного халата, после чего повернулся к подруге. Под его когда-то искрящимися янтарными глазами пролегли глубокие тёмные круги как раны, серый цвет лица сообщал, что недостаток сна серьёзно сказывался на общем состоянии здоровья.       — Неправда. Я поспал два часа, — со слабой усмешкой возразил он и, подойдя к Маюри, положил ладони на её худые плечи. — Куда важнее то, чтобы отдыхала и высыпалась ты. Ты у нас не воин, поэтому если вдруг враг проникнет сюда, ты должна быть в отличном самочувствии, чтобы успеть удрать. Понимаешь?       — Потому что это та самая Организация? — с улыбкой ответила Маюри, пытаясь поворошить его старые чувства этим очевидным крючком.       Окабэ кисло улыбнулся.       — Да-а, Организация…       — Но быть может, если Маюши не сможет этого сделать, то её спасёт знаменитый Хооин Кёма? Как когда-то давно.       Лицо Ринтаро мгновенно потемнело. Некогда любимая вторая личность теперь вызывала только неприязнь. Из-за гонора Безумного Учёного всё и произошло.       — Мёртвые не могут никого спасти, Маюри. Не нужно на них рассчитывать.       — Но ты же рассчитываешь.       — Что?       В голосе Окабэ прозвенела тревога, и Маюри не знала, стоит ли идти дальше по этой дорожке. Что если результат её испугает или разочарует настолько, что ей захочется только плакать?       Она подняла на него печальный взгляд.       — Ты же непрерывно общаешься с Амадеус, потому что она помогает тебе справиться с эмоциями.       — Что за… С какими ещё эмоциями? — Окабэ старался выглядеть так, будто и правда не понимал, о чём она вела речь, и у него неплохо получалось.       — С чувствами к Курису-чан.       — Никаких чувств нет, о чём ты говоришь? Амадеус нам здорово помогает, не могу же я отключить её только потому, что она…       Окабэ замолчал. Он лихорадочно подбирал замену тем словам, что крутились в его голове, но Маюри озвучила правду раньше него:       — Потому что она её копия.       — Это неважно, — Ринтаро покачал головой. — Амадеус — это Амадеус, она не заменит человека.       — Вот именно! — воскликнула с чувством Маюри. — Она копия человека, которого уже давно нет, но ты по-прежнему цепляешься за воспоминания о ней. Но Амадеус лишь программа. А Маюши… Я живая.       Окабэ сильнее сжал на её плечах задрожавшие пальцы. Больше всего на свете он боялся этого разговора. Он догадывался о чувствах Маюри, потому что сам был уже давно не мальчик и многое начал понимать, к тому же Дару и Махо время от времени напоминали ему об этом, но ему было легче представить, что её романтических чувств к нему не существовало. Потому что он не знал, что с ними делать.       — Я живая, и… мои чувства — настоящие. — В глазах Маюри стояли слёзы, готовые вот-вот сорваться вниз и покатиться по бледным щекам. — Неужели я хуже программы?       — Маюри, что ты говоришь! — Окабэ нетерпеливо потряс её пару раз. — Ты ничуть не хуже никого из нас! Ты же знаешь, что я сильно переживаю за тебя, и твои чувства важны для меня. Ну, только не плачь! Я всё что угодно сделаю, чтобы ты была счастливой.       — Да? — сквозь всхлипы спросила Маюри, утирая щёки. — Тогда… тогда… Поцелуй меня.       Окабэ застыл. В голове было пусто, он не знал, что дальше делать и как этого избежать — сам же сказал, что сделает что угодно.       — Ты станешь от этого счастливее?       — Да.       — Уверена?       — Да, Окарин.       Он переступил с ноги на ногу, едва удерживаясь, чтобы не убежать. Опять убежать от ответственности принятия на себя груза от отказа Маюри в её чувствах. Он понимал прекрасно, что это сделает ей больно. Но взаимностью ответить не мог, как ни старался. Он сглотнул и посмотрел на подругу. Конечно, она была красивой в общем смысле этого слова. Доброй, заботливой, весёлой, хорошо справлялась по хозяйству — в идеальном мире она была бы идеальной кандидаткой на роль жены. Но вся проблема была в том, что этого недостаточно: нельзя полюбить кого-то просто потому, что этот человек был во всём прекрасен. Даже если уже любишь его как своего близкого друга. Любовь была гораздо более сложным и капризным чувством.       Окабэ чуть наклонился, думая, что, может, и правда стоит подарить ей один поцелуй. Но было бы глупо думать, что этим всё кончится. Так же как и ему когда-то было недостаточно одного поцелуя с Курису, Маюри одного тоже не хватит до конца жизни.       Он мог бы закрыть глаза и представить, что перед ним — его возлюбленная ассистентка. Облегчить себе задачу. Но это был бы самообман и неуважение к Маюри: целовать других женщин или спать с ними, фантазируя, что на их месте — Курису, это одно. Но делать это с Маюри — совсем другое.       Устав ждать, она сама потянулась к нему и поцеловала, сильнее прижимая своё тело к его. Но она почувствовала, что он весь сжался, и ответного поцелуя не последовало. Более того, пару секунд погодя, Ринтаро отстранился. Чуть более резко, чем он намеревался, о чём сразу же пожалел, заметив боль в её больших глазах.       — Маюри, стой. Это всё… Может… Чёрт, я не знаю, что сказать.       Он в очередной раз был бессилен. И это дико раздражало. Он хочет, чтобы его близкие и любимые не страдали и не умирали, но всё, что бы он ни делал, только приводило к тому, что они страдали и умирали.       Окабэ со вздохом запустил пальцы в свои волосы и посмотрел вниз. Маюри вновь тихонько заплакала.       — Мне никогда не стать твоей Орихимэ, да?       Лицо Окабэ скривилось так, как будто его ударили под дых. Эта красивая романтическая легенда с детства была самой любимой у Маюри, и она со всей присущей ей мечтательностью представляла себя на месте Орихимэ и всё ждала своего Хикобоши. И он вроде бы нашёлся, но никак не желал примерить на себя уготованную ему роль.       Но что самое ироничное, именно то, что произошло с Ринтаро и Курису, более всего походило на историю о Хикобоши и Орихимэ. И Маюри тоже однажды с сожалением заметила это.       — Так жаль, — вдруг сквозь слёзы сказала Маюри, — что любви Маюши недостаточно, чтобы собрать сердце Окарина воедино.       Она медленно покинула комнату, давая понять, что не сбегает, а лишь считает разговор завершённым. Окабэ молча стоял и не шевелился, даже когда за Маюри захлопнулась дверь. В чувство его привёл лишь раздавшийся из телефона голос, последовавший через несколько секунд.       — Окабэ, — осторожно произнесла Амадеус, и он вздрогнул, нечаянно выругавшись.       — Ты что, подслушивала?!       — Ты заблокировал телефон, но не выключил приложение.       — А почему ты тогда сама не отключилась?!       Вопрос хороший. Амадеус смущённо посмотрела по сторонам, и затараторила в свойственной ей манере:       — Я проанализировала речь Маюри и поняла, что она находилась в крайне подавленном состоянии. Поэтому решила остаться, чтобы знать, о чём шла речь, чтобы в случае чего понимать, как помочь Маюри, если ты напортачишь. Что ты, собственно, и сделал.       — Напортачил? Тем, что я ей отказал?       — Да.       — А что я, по-твоему, должен был сделать? Ну-ка расскажи, гений.       — Тебе не кажется, — отстранённо сказала Амадеус, всеми силами пытаясь натянуть на себя маску того, кого эта ситуация не касалась, — что ты слишком сильно зациклен на своих старых чувствах? С точки зрения эмоционального благополучия возвращаться к событию и цепочке событий, которые вызывают боль, нерационально. Куда правильнее будет избавиться от зацикленности путём фокусирования на актуальных раздражителях эмоций. Проще говоря, Маюри — отличная кандидатка на роль возлюбленной в данный момент. Её чувства могут помочь тебе дистанцироваться от страданий, от которых ты сам не желаешь избавляться.       Окабэ смотрел на экран по-настоящему безумным взглядом. Он положил телефон на стол и опёрся о него руками, не сводя изумлённых глаз с девушки, смотрящей на него в ответ с экрана.       — Ты пытаешься выглядеть угрожающе? Ха, не получится. Ты не представляешь для меня физической угрозы.       Окабэ проигнорировал её выпад и лишь спросил:       — Ты действительно считаешь, что это так легко — просто взять и переключиться на другого человека, чтобы перестать страдать? Будто в голове есть какая-то кнопка или выключатель?       — Я не утверждаю, что это легко, — не сдавалась Амадеус, — и никаких кнопок там нет. Я лишь хочу сказать, что ты мог бы попробовать изменить своё отношение к ней.       — Я не отношусь к ней плохо.       — Но этого мало.       — Разве могу я заставить себя полюбить её и разлюбить…       Тебя.       — Разве можно по щелчку пальцев избавиться от чувств?       Амадеус смотрела прямо на него с мерцающего экрана, не сводя взгляда ярких глаз. Как же ему хотелось протянуть руку сквозь экран, вытащить её оттуда и прижать к себе со всей силы и целовать, целовать, целовать, размазывая свои слёзы по её тёплой коже. Но это было невозможно так же, как и то, о чём просят Маюри и Амадеус. Нельзя что-то сделать, просто потому что хочется.       Наконец, Амадеус опустила взгляд и ответила:       — Нет, к сожалению. Гормоны…       — Вот именно! Гормоны, — с невольной издёвкой в голосе повторил Окабэ и рухнул на рядом стоящий стул, закрыв лицо.       Гормоны были основой всех чувств и многих других процессов. Можно было сколько угодно утверждать, что любовь не живёт больше трёх лет по причине изменения гормонального состава после определённого периода времени, но ровно по этой же причине и формировались длительные привязанности, обусловленные тысячами других вещей, за которые в ответе были иные химические процессы. А возможно, и не химические.       Привязанность Ринтаро к Курису засела так глубоко в его мозгу, что уже стала частью него. Поэтому избавиться от неё было бы физически больно. И, пожалуй, уже невозможно.       Поняв, что разговор зашёл в тупик, Амадеус решила сбавить градус, чтобы разрядить обстановку.       — Эй, Окабэ. А что делает счастливым тебя?       Он выдохнул и повернулся к телефону. Амадеус смотрела на него, с любопытством наклонив голову.       — Разговоры с тобой.       Она явно смутилась и пыталась найти, что сказать, но Окабэ перебил её:       — Я не могу дать Маюри то, что она желает, потому что её желание касается того, чего я сделать не могу. А ты… ты можешь дать мне то, что я прошу?       — Продолжать разговаривать с тобой?       — Угу.       — Да. Потому что я и сама этого хочу.       Маюри будет снова улыбаться, а Окабэ продолжит её защищать. Дни будут сменяться новыми днями, очередными взрывами и перестрелками. К этому разговору они больше не вернутся, но и к лучшему больше ничего не изменится.