Медной Горы Хозяин

Вот вы мне сейчас скажете, что я свихнулся, и будете неправы. Потому что это не я свихнулся, а мир весь как-то криво повернулся. М-да, только стихами я еще не говорил. Ну, ладно, я вам расскажу, а вы уж сами решайте, у кого из нас крыша кривее висит. Надеюсь, сказки Бажова все помнят? Ну, про Хозяйку Медной горы и Цветочек Але... тьфу ты, Каменный? В общем, родился я и жил себе спокойно до трех лет в маленькой деревне на Урале. Камка - слышали про такую? Вот-вот, тут о ней вообще никто не слышал. Ее и на карте нет. В общем, деревня как деревня. Чтоб выжить, кто чем занимается. Больше всего, конечно, потомственных резчиков по камню. Отцу повезло, его картины каменные разлетались, как горячие пирожки, кто-то предложил ехать работать в Москву, украшать там какой-то то ли ДК, то ли еще что-то каменными панно и мозаиками. А потом уж, когда начался бум евроремонтов, отец в плиточники-мозаисты подался. Так и жили. Пока три года назад, когда мне двадцать стукнуло, не пришло из Камки письмо. Прабабка моя, Авдотья Никитична Данилова помирать собралась. И звала к себе, попрощаться. Не могу сказать, что я так уж рвался туда. На лето меня к бабкам-прабабкам не отправляли - дорого очень, так что за все семнадцать лет я там бывал от силы раз пять. И почему именно меня вызвали - понятия не имел. А вот мать с отцом явно что-то знали. Ну, это я сейчас понимаю, что знали. Тогда просто заметил, как родители огорчились, думал, что мама бабушку свою так любит, что расстраивается. А нет, не прав я оказался. Но обо всем по порядку. Добраться до Камки было делом не самым легким - поезд, автобус, потом пять километров пешком по полю, полтора по лесу и - здравствуй, Камка. Покосившиеся избы, приземистые и разлапистые, кое-где дымок из труб... Чудная картина, как ты мне мила, сколько лет не видел, столько б не видал... Я-то житель городской, пока от остановки до деревни брел - в пылюке по самую макушку угваздался, на штанах репьи бахромой, пить хочу - умираю просто. Еще и сумку с вещами волоку - вроде, когда с поезда сошел, легкая была. А сейчас - как камнями набитая... В общем, ничего хорошего от приезда в деревню я не видел и не ждал уже. Да еще и забыл, в которую сторону от въезда идти, почти километр по улице в горку отмахал, пока не сообразил спросить, где дом Авдотьи Никитичны. Хорошо хоть обратно под гору идти было. Дошел, перед запертыми воротами, как дурак, еще минут десять на солнцепеке маялся, стучал, пока соседка не сжалилась и про калитку огородную не напомнила. А прабабки в избе не было. Вообще, то есть. От слова «нет, совсем, никак, ни в каком виде». И на огороде не было, в бане не нашел, в коровнике она тоже не пряталась, а на чердаке я даже смотреть не стал. То-то на меня соседка так смотрела. Ну, блин, думаю, ладно, пойду хоть искупаюсь. В огороде, пока шел, видел душ летний, с бочкой. Огород штакетником частым загорожен, я с себя все снял, в трусах остался, полотенце взял, шампунь, мыло, шлепки надел и пошлепал. И нет бы, дураку, проверить, а сколько в бочке воды? Так я ж сначала кран открыл, обрадовался тому, что из лейки вода аж горячая льется, разделся, намылился... Тут-то вода и кончилась. - Ну что за жи-и-изнь моя собачья? - я аж взвыл. - Что там случилось? - поинтересовались из-за забора. - Да вот захотелось голому повыть. То есть, голову помыть. - Ага, а вода кончилась? - судя по голосу, говоривший был чуток меня постарше и усмехался, зараза. - Угу, - я из-за занавески, что душ отгораживала, выйти не мог, пока он там торчит и лыбу давит. - Ну, ладно, сейчас подсоблю твоему горю. И подсобил, будь он неладен. Так подсобил, что я еще раз взвыл, как ошпаренный, когда мне на голову обрушился целый водопад ледяной водички. Ведропад, вернее - этот изверг на меня ведро колодезной студени вылил. Зато все мыло утекло. Вместе с моим воспитанием... Все я ему высказал, от воды глаза протирая да волосы на спину откидывая. А когда протер и глаза открыл - дар речи потерял просто. Стоял напротив меня парень, как я и думал - лет так двадцати пяти на вид, высоченный, как сосна мачтовая, широкоплечий, загорелый до такой степени, что я со своим городским «смоговым» загаром синим, как снятое молоко, казался. Волосы у этого Данилы-мастера были цвета сосновой коры, глаз я тогда не разглядел, а вот одежку рассматривал, как в музее восковых фигур: был он в каких-то штанах, типа, кожаных, в разноцветные разводы, да в фартуке на голое тело, тоже кожаном. - Прошипелся, кошак городской? - и усмехается беззлобно. - Ты чего на чужой огород мыться полез? - Не чужой, а прабабки моей. Он меня этак глазищами своими просканировал, как рентгеном. Я потом только, вспоминая, понял, что они у парня были, как малахитовые бусины - зелень с темными разводами. - Прабабки, говоришь? Авдотьи-должницы, что ль, правнук? - А кому прабабка задолжать успела? - Да есть один... Ты, чай, голодный? - парень повел рукой приглашающе: - Со мной пообедать не хочешь? - Не откажусь, а то бабку когда дождешься еще. Писала, что помирает, а сама ускакала. - Да уж, ускакала. На машинке красно-белой с мигалками. В Прохоровске она, в больнице. Э, стой, куда ты? - это я намылился сразу же в райцентр рвануть, к бабке. Он меня удержал. Рука у него была - как тиски стальные, за плечо взялась так, что я чуть не присел. - Туда автобус раз в день ходит, и ты уже опоздал. Завтра поедешь. - Тогда корми, - я вздохнул. - Я не наглый, я готовить в печке не умею. - Мал, - сказал парень, протягивая мне руку. Я сначала не понял, потом дошло: это он представился. - Ну и имечко, - мне голову задирать приходилось, чтоб ему в лицо смотреть, а он - Мал... Охренеть. - Илья, - я его ладонь с опаской пожимал, думал: сейчас как стиснет - только кости хрупнут. - Пойдем, кошак Илья. Только трусы надень, а то соседи не то подумают. У меня и уши заполыхали, и щеки, и грудь со спиной. Я вообще легко краснею, а тут чуть со стыда не сгорел. Натянул на мокрое тело кое-как труселя чистые, с собой в душ прихваченные, шорты сверху, футболку. - Ну вот, получше стало, хоть за выкуп сойдешь. - За что? - Да я сам с собой, - и опять глазищами зыркнул. Ох и не понравились мне его оговорочки! Думал уже отказаться, да тут желудок раненым бронтозавром взвыл. Я с поезда голодный сошел, в автобусе от жары и пыли чуть не укачало, не до еды было, пока шел - тоже как-то... пыли наглотался, воздухом закусил. Вздохнул и поплелся за Малом через огород. Странно, а я его не помнил, хотя, вроде бы, всех соседей знал, кто рядом с прабабкой жил. А куда это он меня ведет? Вот уже и крайние дома кончились... Дорога в лес вильнула. Ну, как дорога... Тропа чуть утоптанная. А за поворотом - я ж рот разинул - дом каменный, с колоннами мраморными, змеевиком да малахитом отделанный. Откуда знаю, чем? Так отец-то с камнями работал много лет, я от него знаний нахватался. Меня аж стукнуло: это ж сколько денег надо в отделку вбухать, даже если малахитовые плитки тоненькие, в полсантиметра, заказывать - этот дом стоить больше Кремля должен. А тут между плитами и стыков нет, будто из цельного куска нижний ярус отделки вырезан, а верхний - из такого же куска змеевика. И колонны... - Что застыл, рот раскрыл, по нраву дворец пришелся? Иди уже, да под ноги смотри, на ящерку не наступи. Дрожью меня с первой ступени колотить начало, неприятности я задним нервным ганглием всегда чуял, вот что б ему стоило раньше меня предупредить? Ящериц, кстати, на ступеньках под солнцем грелось немеряно. Разноцветные, мелкие совсем и покрупнее, они казались бы пластмассовыми игрушками, если б не двигались временами, лениво провожая нас глазами. - Твою мать, я, вроде бы, уральских сказок в последнее время не читал, чтоб так качественно бредить... - ой, я это вслух? Ой-ей.. - Родился ты тут, - Мал засмеялся. - Не бойся, никто не обидит. - Да уж, ценное уточнение, - буркнул я, против воли придвигаясь к нему поближе. Внутри дом казался гораздо больше, чем снаружи. Го-о-о-ораздо больше. И, почему-то, окон я не заметил, хотя внутри было светло. Но свет шел от полированных стен, отделанных уже другими камнями. Тут и кахолонг, и амазонит, и сердолик. Но больше всего было, конечно, зеленого малахита. Всякоразного, рисунки на нем складывались в изумительные фрески, словно нарисованные на переливчатом зеленом шелке китайскими художниками черной тушью. - А сейчас и покормят... - А еда настоящая? Или тоже малахитовая? Он усмехнулся, хлопнул в ладони. И в следующем же зале нас ждал стол. Столище, я б даже сказал. Огромный, как на заседание политбюро. Длинный, мраморный. И тарелки - как в сказках - золоченные и серебренные. И всяческие изыски на них кулинарные. Пахло все умопомрачительно, желудок снова взвыл. - Ешь, кошак Илья. - Я не кош... Уммм, какая вкуснотища. Я умял, наверное, столько, сколько дома и за два дня не сожрал бы. И осоловел от еды так, что чуть носом в тарелку не клюнул. - А теперь спать отведу. Мне уже было все равно - хоть куда. Спальню я не рассмотрел, уснул, едва коснувшись головой подушки, даже не разделся толком, только шорты стянул и куда-то у кровати бросил. И укрываться не стал. А утром проснулся, чувствуя, что поясницу мне придавило что-то каменно-тяжелое. Шевельнулся - оно тоже пошевелилось, сдвинулось, и на постель с меня сползла крупная бронзово-зеленоватая ящерица. Вот видел я ящериц, видел - и здесь, в детстве ловил много, и в террариумах в зоопарке. Ни у одной ящерицы еще такого ехидного взгляда не замечал. И расцветки глаз - малахитовой. Я набрался смелости, погладил ее. Прохладная. И морда такая задумчивая-задумчивая. Да, каюсь, зачитывался я в детстве сказами земли уральской, а как тут не зачитаешься, когда в доме сплошь картины каменные - иллюстрации к ним? Но попасть в сказку как-то не рассчитывал. И слова эти про долг и выкуп. Я ничего не понимаю. - Надо найти Мала, выбраться отсюда и навестить прабабку. Ящерка с постели на пол юркнула, до двери добралась и оглянулась, словно за собой звала. Я головой помотал. Ну, не собака же это? Или у него тут зоопарк тренированный? Ну, не верилось мне во всяческую мистику и сказки. Я ж взрослый двадцатилетний парень, реалист себе вполне... Но за ящеркой я пошел, было немного любопытно, куда приведет. Ох, лучше б не ходил. Да моей воли тогда уже оставалось с гулькин нос, хоть и не знал я того. Надо было вспоминать сказки раньше, чем помощь от рук Мала принял, пищу в его доме ел... Но, я опять забегаю вперед, простите. Ящерка юркнула куда-то вперед, за дверь. Я - за ней. И в проеме дверном замер, потому что посреди комнаты поднимался с пола Мал, пропадала бронзовая с зеленым отливом чешуя, превращалась в темно-загорелую кожу. Куда и как хвост пропал - я не заметил, сполз в полуобмороке по косяку. - Ну что, напугался... Что уж он там собирался дальше говорить, я слушать не стал, рванулся, куда глаза глядели. И почему они у меня глядели разом на голого Мала и в стенку? В себя пришел от того, что мне на лоб кто-то холодный компресс положил, и капелька воды в ухо затекла. Голова болела так, что я аж всхлипнул. - Ну тихо-тихо, кошак. Сейчас все пройдет, - и меня кто-то погладил по виску. - Пап? - я помнить не помнил про какую-то там Камку, прабабку, долги и чудеса. Казалось, что я дома, треснулся башкой обо что-то. - Вот ударился-то.... А ну, спи. Протестовать я не смог, отключился. Проснулся я с чувством deja vu. Хотя чего-то не хватало, какой-то детали. Сполз с кровати, перед глазами слегка плыло. Я натянул шорты, сунул ноги в шлепки и пошел искать хоть одну живую душу в этом доме. Ящерка попалась навстречу, умильно посмотрела. И я брякнул: - Ну, веди меня к вашей Огневушке-Поскакушке, или кто у вас там. Ящерка повернулась и побежала. И я за ней. Привела меня живность в комнату какую-то, я такой во дворце этом и не ожидал увидеть: стены не полированные, а будто в пещере полукруглой, из камня друзы хрустальные да аметистовые выступают, щетки кальцитовые да наплывы малахитовые. А в стене окно - как пролом. И день белый за ним, видно лес, перед самым окном ручей бежит, журчит, птицы свиристят, иван-чай свечами горит. А перед окном верстак стоит, как у отца в мастерской был. И Мал на том верстаке что-то из куска змеевика вырезает-вытачивает. Волосы повязкой перехвачены, у рубашки рукава по самые плечи подвернуты, видно, как мускулы тугие перекатываются. Засмотрелся я, как зачарованный. - Очнулся, кошак Илья? - А почему про Хозяйку Медной Горы рассказывают? - Сестрица моя людей любит, а я не больно-то общителен. Я подобрался поближе, сунулся поглядеть любопытно, что он там режет. А у Мала в руках - ящерка. Он ее на верстак поставил, ветошкой обмахнул - она головой повела, лапками переступила... и через пролом в траву юркнула - только хвост мелькнул. - Так ты... зовут-то тебя взаправду как? - А не догадался еще? - он на меня глянул, усмехнулся. - Малахит я. Куда я попал? Мама! - Ты не бойся, я тебя не обижу. Хоть и странно мне, что заместо обещанной невесты женихом старая Авдотья откупилась. - У нее нет правнучки. Только сын, внук и правнук. - Да я уж понял. Хитра Авдотья, думала, если наворожит, чтоб в вашем роду только мальчики рождались, так и отступлюсь я. Да нельзя мне отступаться, - он развел руками, с сожалением глянул на меня. Кажется, я готов был снова в обморок сверзиться, потому что он обеспокоился, ко мне шагнул: - Ты как? Голова не болит? - При чем тут голова? У меня крыша уехала... шурша малахитовой черепицей. Мал озадаченно почесал в затылке: - Какая крыша? Куда уехала? Ну-ка... - наклонился, губами лоб тронул, я чуть там же не упал. - Вроде, нет горячки, студеная водичка да кровавик всю хворь вытянули... А говоришь странное. - Странное? А тут не странное? Меня похитила малахитовая ящерица! - Я не ящерица, - Мал рассмеялся, снял свой кожаный фартук, повесил на один из кристаллов на стенку. Повязку снял - волосы крупными кудрями по плечам рассыпались. - И не похищал я тебя, твои родители о долге знают, когда ты родился, им напомнили. Авдотья думала, отправит внука с женой и сыном подальше, в Москву - их там не достанут. - Мне надо к прабабке в больницу, - припомнил я. - Хорошо, - он кивнул. - Я тебя провожу до райцентра. Только к закату тебе вернуться надо. Кивнул, приглашая идти за собой. И повел по коридору какому-то, узкому, полутемному, на стенках пятна то ли плесени, то ли мха голубовато светились, хотя сыростью не пахло. Шли мы минут десять, потом Мал по стенке постучал, и та в сторону отъехала, как у шкафа-купе. Только нифига это не шкаф был. Мы стояли на пригорке, а внизу виднелся Прохоровск. Ничуточки не изменившийся, все такой же пыльный и маленький, зажатый с трех сторон лесом, а с четвертой - горушкой этой. Я вниз припустил, только ветер в ушах засвистел. Думал: к бабке в больницу загляну, в Камку на попутке вернусь, манатки соберу - и домой, домой нафиг, ото всей этой чертовщины подальше. Ага, щаз. В больнице-то я побывал, только к бабке не пустили, нельзя пока посетителям, послали приходить завтра. А на выходе я споткнулся о чертову зеленую ящерицу. У меня аж руки зачесались - за хвост ее да об стенку кирпичную. И колено еще расшиб, пока хромал от больницы, под нос себе шипел все, что я думаю об этой истории, о всяких ящерицах, долгах и прочем. А по бокам снова замелькали ящерицы, словно конвоировали. И чем дальше я хромал, тем больше их становилось. Самую надоедливую я опять ухватил за хвост. - Сейчас как шваркну, если не отвянешь, - и показал для убедительности угол дома. - Кивни, если поняла. А бестия зеленая у меня из руки вывернулась, только хвост оставила. Фу, мерзость, брррррр! Я его хотел кинуть, а хвост потяжелел, извиваться перестал. И вот у меня в руках уже кусок камня в виде ящеричьего хвоста. Вдвойне мерзость! А в доме уже повсюду были ящерицы. В сенях ящерицы, в комнатах ящерицы. Одну я даже из буфета выудил, крупную такую, почти крокодила, с малахитовыми глазами. И злорадно потряс, перехватив ладонями поперек туловища. Она никак не отреагировала, просто замерла, растопырив лапы и свернув хвост, как у хамелеона. Но я мог бы поклясться, что у нее на морде была ехидная улыбочка. А вещей моих в доме прабабки не было. Никаких. Даже грязные трусы, так и оставшиеся возле душа в огороде, пропали. - В колодец брошу, - пообещал я, упаковывая ящерицу в найденный мешок. Вот тут-то они и показали, что никуда я сбежать не смогу. Выстроились ровными рядами, нос к хвосту, вдоль дороги, как бордюрчик живой. А стоило занести ногу, чтоб переступить, как меня чуть не ударило коротким голубоватым разрядом, мелькнувшим по зеленым и медным спинкам. Я отпрыгнул, выматерился, уронил чертова крокодила и плюхнулся на него сверху. Ай-и-и-и-и!! Как на острую каменюку задом сел. Взвыл, на четвереньки перевернулся. И тут меня истерикой и накрыло. Не помню уже, кажется, я рыдал, колотил по земле кулаками, орал матом. А в себя пришел в руках у Мала. Лучше б не приходил: оборотень - или кто он там на самом деле? - был голый, горячий, и обнимал меня как-то чересчур ласково. - А ну прекрати меня лапать, ящерица! - Успокойся, Илья, пока не убился, - он только усмехался, глаза бесстыжие щурил. И держал. Руки как тиски, пальцы горячие, сам - как камень, солнцем нагретый. Твердый и теплый. Во всех местах твердый, особенно в одном. Нет, даже думать не хочу, в каком именно, и что это там мне в бедро упирается. Надеюсь, что очередная ящерица. Я дернулся, взмолился: - Пусти! Отпусти, я домой хочу, к доброму дяде-доктору, пусть даст мне разноцветных таблеточек и скажет, что все это - галлюцинации! - Я тебе куплю витаминок разноцветных, обещаю. Интересно, а что между нашими телами вообще ящерице делать? По-моему, это не ящерица... Я руку опустил, пощупал. М-да. Это была не ящерица. Я еще не настолько рехнулся, чтоб член с земноводным перепутать. Крупный такой, гладкий, с каменным стояком. Нефритовый, мать его, стержень. Истерика пошла по второму кругу, только теперь я смеялся, заливаясь слезами, до икоты. М-м-малахитовый, чтоб его! Нет уж... Я на такое не подписывался. - Илья, - голос у Мала был какой-то очень задумчивый. - Это не хвост, он не отрывается. И вот тут я сморозил самую большую глупость в моей жизни. Ну, просто громадную. - Правда? А что это? - Это, кошак, называется «член»... Странно, вроде у тебя он тоже наличествует. - Вот именно! - я рванулся у него из рук, только это было все равно, что выдираться из застывшего бетона, когда тебя уже сбрасывают в омут. - У меня он есть, я парень, блядь! Не девушка! И на невесту для ящерицы-переростка никак не тяну! - А ты постарайся, а то всей семьи лишишься разом. Нет, я не угрожаю... Я информирую. Я сник. Разум пытался найти выход, отчаянно и зло, но я уже понял, что сделаю все, что он скажет, только бы не тронул маму с отцом. Потому что у меня кроме них никого больше нет, ну, бабка Авдотья, но я был на нее зол - втравила же в историю. Кстати, да! - Мал, о каком долге ты говорил? - Да бабка твоя увела у моей сестрицы мастера, а взамен пообещала мне невесту. Сестрица твоего прадеда с прабабкой не тронула, а невесту я так и не получил... - Слушай, ну, давай тебя с девушкой хорошей познакомим? Ну, блин, на мне что, свет клином сошелся? - я поднял голову и заглянул в холодные зеленые глаза. - Сошелся. Никуда ты, кошак, не денешься. - Ну почему я? Нет, вы не подумайте, что я так уж плохо относился к геям. Но я-то был не гей и даже не би! Мне девушки нравились, мягкие, ласковые, умные. Да-да, чтоб и поговорить было о чем, и потрогать за что. А этот... За что его трогать? Ой... а почему я все еще за член его держу? - Потом объясню! - рявкнул Мал. Надо же, я даже каменную ящерицу умудрился из себя вывести. А всего-то пять минут за хв... член подержал. Я отдернул руки, спрятал их за спину и замер, как та же ящерица, пойманная поперек спинки. Щекам и ушам было нестерпимо горячо, будто окунули в расплавленный свинец. А еще я с ужасом начинал сознавать, что мне, мать его, нравится вот так сидеть. Мал был теплый, кожа гладкая, ну, то есть, совсем гладкая. Кроме как на голове - волос не было нигде. И как я этого не заметил вчера? Он же передо мной в одних штанах щеголял. - Да ты можешь и дальше держать, я совсем не против. - Конечно, не против, - съязвил я, искоса рассматривая его. Ну, то, что мог рассмотреть, сидя боком. Мал мог похвастать крутой мускулатурой, такую в спортзале не накачаешь, только в постоянном физическом труде. То есть, она не была «надутой», как шарики. Она была... ну вот, подобрать слов я не мог. Просто, пока он держал руки свободно, ее вроде как и не было видно. А стоило чуть напрячь - и вспухали твердые горбы под гладкой бронзовой кожей, перекатывались плавно, завораживающе. Плечи были такие - со свободным разлетом. Он никогда не сутулился, это было видно и по походке, и по развороту плеч. А потом эта скотина меня поцеловала. Мне понравилось, о-ой. Он просто взял меня двумя пальцами за подбородок, развернул голову к себе и поцеловал. Простое, вроде бы, слово, да? А сколько всего скрывает! А я даже не дернулся. Настолько опешил, что позволил его губам - твердым, жадным, умелым - творить все, что Малу заблагорассудится. Стыдно мне в тот момент ни капли не было, мысли словно плавали в каком-то вязком дурмане. Вообще, это - мой жених, вроде как. И в поцелуях нет ничего плохого. Он отстранился, поглядел мне в лицо и усмехнулся. - Ну, что, уже не страшно? - Н-нет. А еще поцелуй? Ну, язык у меня всегда мел впереди мыслей. Он засмеялся, подхватил меня, поднимаясь с колен каким-то странным, текучим движением. Шагнул - и вот мы уже не на дворе бабкиного дома, а в той спальне, что он отвел мне в своем доме. И я на кровати, а он надо мной. И оба моих запястья в одной его ладони, жестко зафиксированы над головой. Но - вот кошмар-то! - мне даже отбиваться не хотелось, хотя я понимал, что сейчас будет. - Ничего не бойся. - А что, твои ящерицы тоже будут смотреть, как мы.. эээ... это делаем? - А ты видишь тут хоть одну? И правда, не было в комнате ни единой земноводной тварюшки. Хотя, нет, одна была - та, что, подождав, пока я осмотрюсь, снова повернула мою голову и принялась целовать. Ладно, я согласен, пускай целует... И все остальное тоже, наверное. Очнулся в следующий раз от дурмана я только тогда, когда теплый язык скользнул по шее вниз, к груди. Как я оказался раздетым - не знаю, это просто не отложилось в памяти. А вот то, что руки у меня уже давно свободны, и не просто свободны, а оглаживают спину Мала, а ноги сжимают его бедра, стало новым шоком. - Просто делай то, что ты хочешь по-настоящему. - А можно не разговаривать со мной цитатами из порнухи? - Из чего? - Ладно, забей, - я уже понял, что он, вроде как, знает о мире за пределами своих гор, но не так уж и много. Как он там говорил? Необщительный? Угу. Но какой... какой... ах-х-х! Дальше я мало что запомнил, разве только то, что чувствовать в себе чужой член... брр, вот сейчас это как-то проговаривается странно... а тогда я его просто чувствовал. Горячий, гладкий, твердый. Во мне. Мне даже больно, кажется, не было, но я не запомнил, делал ли Мал что-то перед этим? Ну, там... подготовка, и все такое. Словно вырезали кадры из киноленты. Он просто оказался внутри, а я смотрел Малу в лицо и видел, как оно искажается в удовольствии, как блестит полоска белых зубов между приоткрытых губ, как вздрагивают ресницы. Чувствовал, как колотится его сердце, быстро и тяжело. Жаль, что на себя я посмотреть не мог со стороны, наверное, тоже зрелище было то еще. А потом он начал двигаться, и вот тут-то меня накрыло. Ну, знаете, идешь ты по пляжику, идешь, по мелкой теплой водичке шлепаешь босыми ногами. А тут тебя сзади волной в твой рост - н-н-на! И закувыркало, не понять, где земля и небо, куда рваться, чтоб на сушу выбраться. Так и я. У меня с первым его движением воздух из легких выбило, будто он мне под дых кулаком засадил, а не членом в задницу по самые яйца. Очень похожие ощущения. Только я все-таки продышался, на минутку, угу, двигаться-то он не прекращал. А что он сделал потом, я так и не понял. Но меня под ним выгнуло, как под током, и я заскулил, вцепляясь в его плечи пальцами. - Тише, тише, кошак... Все хорошо. Я не понимал - то ли и впрямь хорошо, то ли так плохо. И когда он повторил движение, я сорвался на крик. Мал меня успокаивать не стал, давая сорвать голос. И только после этого принялся целовать. И трахать. Я уже не кричал - я сипел ему в рот, расцарапывал плечи и спину. И, как сумасшедший, просил еще. Крышу мне тогда сорвало конкретно. Никогда не думал, что я вообще могу быть таким. Как главный герой в дешевом порнофильме. Поправочка: как подглавный герой. Поправочка вторая: порнофильмы все-таки минут по сорок минимум идут, а тут мне десяти хватило улететь. Особенно, когда он мой член рукой ласкать взялся. В два движения довел. - Ууууу, - голосовые связки как раз немного очухались, чтобы быть сорванными намертво. Я до сих пор не знаю - кончил он тогда со мной вместе, или нет? Потому что в себя я пришел в пещерном озере, теплом, как джакуззи с пузыриками. У него на руках. Он легко трогал губами мой лоб, щеки, нос, словно взялся выучить все лицо так, на поцелуи. И улыбался - спокойно, отрешенно даже. - А что это было? - я решил поставить рекорд по количеству идиотских вопросов. - Ну, у вас, людей, это называется оргазм, кошак. А у нас - чудо чудное, диво дивное и «красота-то какая, Илюшенька», - с абсолютно серьезной миной поведал мне этот крокодил. - Прекрати издеваться! - грозно рявкнул я шепотом. А он смеялся. И целовал меня. - Я еще раз не переживу, - счел своим долгом предупредить я, чувствуя своей многострадальной задницей, что кто-то тут остался «кадавром сексуально неудовлетворенным». - Переживешь, - заявила эта ящерица. - И еще попросишь. Да я бы никогда... Виноват, господа, был не прав. Потому что просил, уже почти без голоса, упираясь грудью в скользкий каменный бортик и цепляясь за него слабеющими пальцами, выгибал спину и просил. Требовал даже. И на сей раз действо растянулось надолго. Вымучил он меня до дна, пока я хрипеть не начал, задыхаясь от сухих спазмов удовольствия. И только после этого сия рептилия меня соизволила отпустить. Ну, как отпустить, я просто отрубился. Утром... или днем - хрен его знает, у меня часов с собой не было - я проснулся, попытался встать, и понял, что не смогу. Не то, что беременной уткой передвигаться - вообще ногами шевелить не могу, будто зад мне на британский флаг порвали, самого выжали, высушили, и осталась от Ильи Николаевича Данилова только шкурка сброшенная. - Пришел в себя, кошачок? Со мной разговаривает ящерица, спасите-помогите. - Уйди, плод моего воспаленного разума... Нет, не уходи - водички принеси-и-и... - жалко простонал я, пытаясь хотя бы рукой пошевелить. Вскоре меня и напоили, и облили. Хорошо-о-о. - Вставай, кошак, тебе поесть надо. Издевался, гад. Улыбочка на губах такая довольная-довольная, будто у крокодила, позавтракавшего слоном. - Хрен тебе без масла. Ты меня уморил - ты и неси, - вякнул я, и глаза прикрыл. И ведь понес. Взял на руки и потащил. И кормил чуть ли не с рук. А я сидел, жевал и думал: это все здорово. Секс улетный, спасибо, дайте два. Но лето-то кончится, а у меня институт, третий курс. И бросать его я как-то даже не думал. - Что так погрустнел, кошачок? Любиться не по нраву пришлось? Я покачал головой: - Не в этом дело, Мал. Честно сказать - понравилось, даже очень. Но я не хочу оставаться в этой глуши на всю оставшуюся жизнь. Я городской кошак, ты сам сказал. И у меня учеба, я на художке учусь. И мне это нравится. Родители, опять же... Просто так их бросить я не могу. Мал явно погрустнел. Я продолжал говорить, а сам поглаживал его по плечам, чувствуя под пальцами довольно заметные следы от собственных ногтей. - Ты прости, но я ведь обычный человек. И нужен тебе только пока остаюсь им. Это если верить сказкам. А человеческий век недолог, лет двадцать я еще буду симпатичным, а потом стареть начну. И все, прошла любовь - завяли помидоры. Почему бы тебе себе невесту не найти из вашего же племени? Ну, в самом деле, не двое ж вас с сестрой? - Не двое, но искать некого. А ты... По сердцу пришелся, кошачок. - А как же остальные легенды? Про Полоза, Огневушку, Синюшку? - продолжал допытываться я. - Ну, с сестрами да дядькой миловаться не дело. Я помолчал, и он молчал, смотрел куда-то в стену, обнимал, вроде бы некрепко - но я не пытался вырваться. - Не отпустишь, да? - кажется, прозвучало жалко. - Не стану держать, как первый лист наземь слетит - отпущу. Я подумал и понял - это будет в августе, числах так в двадцатых. Тут осень рано начинается. И я как раз успею вернуться к началу учебного года. - Спасибо, Мал, - теперь уже я его голову к себе поворачивал. И целовал первым, трогая языком сжатые губы. Он немного отмер, принялся целовать в ответ, снова притянул к себе на колени. Больше я с ним о своем отъезде не разговаривал. Через два дня он снова провел меня к Прохоровску, но сам со мной не пошел. И сопровождающих я больше не видел. Зато у меня состоялся занятный разговор с бабкой Авдотьей. - Приехал-таки, - прокряхтела она. Потом вцепилась мне в руку сухонькой лапкой. - Не бери у него подарков никаких, тогда и власти у него не будет над тобой, как бы ни грозился. - Да уж, а зачем вы вообще меня отдать ему пообещали?! - разозлился я. - Выбора у меня не было другого, Илюша. - Ну, конечно, ради прадеда Данилы весь род в долговую яму загнали. Спасибо, бабушка. Особое спасибо, что меня «невестой» сделали! - я сейчас знать не знал и помнить не помнил, как мне хорошо под Малахитом было. Обида прорывалась хриплым, срывающимся голосом, слава Богу, хоть слезы удержал. - Полюбишь сам так, что жизни не будет - поймешь. А теперь ступай. Я круто развернулся и почти вылетел на улицу. Решил прогуляться по городу, на людей хоть поглядеть, а то кроме Мала и ящериц я больше никого и не видел. Бродил до заката, пока желудок не напомнил, что с утра в нем только тарелка пшеничной каши с молоком обитала. А навстречу мне уже торопилась ящерка, мелкая, узорчатая. Я наклонился, подставил ей ладонь. - Иду я уже, иду, видишь? Задумался, не заметил, как день прошел. Ящерка вскарабкалась мне на ладонь, примостилась на плече, как украшение. Вот странно: я ж точно знал, что мне к пещере-проходу в гору подниматься, и весьма круто. А шел, как по ровной дороге, ни разу камешек из-под ног не выскочил даже. А Мал на пороге встретил, обнял. - Ну что, сходил к старушке? - Угу. - Что ж ты снова невесел, кошачок? Я отмахнулся. - Все нормально. Слушай, а чем ты тут еще занимаешься, кроме как ящериц из камней плодить? - За камнями слежу, выработки сушу. Да и сплю по большей части. - А тебе... ну, не жалко? Когда твои камни люди добывают? - Нет, я радуюсь, когда из них творят разную красоту. - Мал, слушай... - осенило меня после ужина, - а в Североуральск ты меня провести можешь? Там же наверняка есть художественный магазин.. Или хоть магазин канцтоваров. Мне бы кистей купить, холстов. А краски попробую сделать сам, на основе минералов. - Могу, - Мал кивнул. - На рассвете провожу. От избытка чувств и предвкушения работы я повесился ему на шею. И закончилось все закономерно - постелью. Правда, в этот раз Малахит меня пощадил, не стал затрахивать до потери сознания. Иначе идти бы я утром попросту не смог. С ним хорошо. Но все-таки, родители... И дом... и учеба... Кисти и подрамники с холстами я все-таки нашел. Правда, пришлось оббегать весь город, к вечеру ноги у меня гудели, кошелек был пуст, зато я волок, как ишак, целую кипу того, что было большей частью моей жизни. Если удастся создать приемлемые краски из минеральных компонентов - лазурита, охры, малахита, прочих самоцветов, я смогу выполнить летнюю практику, не придется вылезать из шкуры вон в первых числах сентября, чтоб все успеть. - Ой, молодой человек, - экзальтированно взвизгнула какая-то дамочка. - А это у вас что? А продайте мне? - и ткнула в ящерку, которая торчала у меня из кармана, и как только забралась. Я аж попятился. - Простите, она не продается. Вот еще! Она ж живая, а эта дура ее в террариум засунет, тараканами кормить будет. Но… Карман почему-то оттягивало так, словно ящерка была каменная. Ой, так она ж, и правда, каменная! Я остановился, поставил на бордюр сверток с подрамниками и вытащил ящерку из кармана. В который раз восхитился мастерством Мала, как резчика - передать каждый перелив чешуи, каждый коготок на изящных лапках! Это дорогого стоило. Каменная-то каменная, а глаза были живые. И лукавые-лукавые, мол, продай меня, не пожалеешь. Я пожал плечами. Дамочка так и подпрыгивала у меня за спиной, канюча высоким противным голоском. Я посмотрел на нее. Явно, жена какой-то шишки. Вон и мордовороты за спиной маются. Ну, как мордовороты... По меркам этого города - местные Шварценеггеры. - Пять тысяч, - ляпнул я. А что? Такой камень необработанный - штуки три стоит. Она быстро отшелестела мне пять бумажек, сцапала ящерку: - Она так подойдет к кабинету Николаши. Молодой человек, а еще у вас есть такие? Я бы купила еще такую потемнее и посветлее. По ногам у меня что-то шмыгнуло, карманы слабо затрещали. Я дурашливо ухмыльнулся: - Только для вас и только сегодня. Они и в самом деле оказались чуть темнее и чуть светлее той, первой. И позы были разные. В общем, возвращался я в драных джинсах, с деньгами и хорошим настроением. Настроение почему-то стало еще лучше при виде Мала, терпеливо дожидающегося меня у небольшого каменного останца, через пещерку в котором мы пришли. - Да уж, вижу, что скучать тебе летом точно не придется... - Позировать заставлю, - пригрозил я, улыбаясь. - Как нарисую тебя, в Третьяковке с руками оторвут! Малахит только рассмеялся. Я сразу решил, что рисовать буду там, где он работает с камнями. По крайней мере, только там был настоящий солнечный свет. Ну и краски тоже там готовить пришлось бы. Сначала в пыль истолочь камни, развести их основой. - А купить краски ты не догадался? - Зачем? Я же специально хочу рисовать, как первобытные люди - минералами, - я внаглую уселся на край верстака, принялся перебирать кусочки разноцветных камней. Там чего только не валялось: лазурит, чароит, ярь-медянка, малахита было столько, что ювелиры бы удавились от зависти. А еще друзы всяческих кристаллов, которые только можно представить. А я с детства любил с камнями возиться. - О-о-о, какая красота! - я сцапал тоненький, как карандаш, размером с мизинец, кристалл флюорита. Он переливался всеми цветами радуги, и я не мог оторвать от него глаз. Мал засмеялся, щекотнул мне ухо дыханием. - Поможешь мне? - спросил я почему-то шепотом, чувствуя спиной его тепло. Работал в мастерской Мал зачастую в штанах и переднике на голое тело. - Конечно, кошачок. - Мррр, - сдуру муркнул я. И еле сдержал стон, когда он поцеловал меня в шею, обнимая и запуская руки под футболку. - Я-а-а... вообще-то про... краски... - я махнул рукой на рисование. Положительно, было невозможно сосредоточиться на работе, когда этот крокодил решал удовлетворить свое либидо. Тем более, что я и не был против. Целовался Малахит классно. И не только целовался. Короче, красками мы занялись только через полтора часа. Зацените прогресс, а? С десяти минут-то. Правда, мне пришлось растирать сделанный Малом порошок с масляной основой стоя, потому что сидеть было не слишком удобно. А этот крокодил улыбался так, что его впору было сдавать на ближайший завод в переработку на виагру. - Ебарь-террорист, - беззлобно огрызался я на его постоянное желание касаться меня словно бы невзначай. - А ты скажи, что тебе не нравится. - То-то и странно, - я даже чашку с синей лазурью отставил. - Мне нравится. Как в дурман окунаюсь каждый раз, а потом чувствую себя выжатым лимоном. - Просто ко мне привыкаешь, кошачок. - Мал, а кто ты вообще такой? И сестры твои, и дядька этот, как его... Полоз? И откуда вы тут взялись? - Духи земли, это если по-нынешнему. - А что, и дриады существуют? И русалки? - я аж рот открыл. - А как же, все существуют. Только не всем показываются. - Кру-у-уто! А покажешь хоть одну? Мал рассмеялся: - А меня тебе не хватает? Я пощупал его руку, потыкал пальцем в жесткие, как из камня выточенные грудные мышцы. - Ну, ты реальный, вот он. А они - сказка, любопытно же. И Хозяйку я б увидеть не отказался. - Повидаешься с сестрицей моей завтра, любопытный. Я краски готовить закончил, посидел еще немного с Малом, пока закат не отгорел, а потом поплелся спать. Но сон не шел от слова совсем. Я извертелся на постели, представляя себе Хозяйку Медной Горы так, как рисовали ее иллюстраторы в книжках Бажова. - Ну что тебе не спится-то? - Мал присел рядом. - Волнуюсь, - буркнул я, обнимая его за пояс и утыкаясь лицом в бедро. Опять приперся голый, да что за развратная тварь, а? Но чувствовать его гладкую кожу под руками и губами было приятно. От него, кстати, никогда не пахло потом. Нагретым камнем, слегка - хвоей, водой, если был из купальни. - А чего волнуешься? - Сказок в детстве перечитал. Вот как заколдует меня твоя сестрица, стану бесчувственным болваном, который только кистями махать может... - Не заколдует, - Мал засмеялся, погладил меня по волосам. - Глупый кошачок. - Ну почему кошачок-то? - фыркнул я, потянул его на постель. До сих пор он всегда вел в сексе. И у меня как-то не получалось ни рассмотреть его, ни потрогать, ни приласкать. Странное это желание появилось только сейчас, и я решил брать ящерицу за лапы, пока оно не пропало. - Потому что весь такой, жмуришься, фыркаешь, когти выпускаешь... - Я и укусить могу, - пригрозил я, садясь и рассматривая его в свете кристаллов, растущих из стен. - Лучше не надо, зубки поломаешь. Он был красивый, офигительно красивый, лучше всяких Аполлонов. И это все мое, мое, я сказал. - Не поломаю. На спине тебя узорами я разукрасил же? - резонно возразил я, наклоняясь. Попробовал лизнуть его кожу. Так и есть - привкус, как у минералки - в купальне был. Под губы попался темный, почти цвета молочного шоколада сосок, я и его попробовал на вкус. Мал себя исследовать не препятствовал, еще и воодушевлял довольным урчанием... ворчанием... в общем, такие звуки слышатся иногда из-под земли в шахтах, теплые, успокаивающие... А я в который раз за эти... пять дней? Всего пять дней прошло? Офигеть! Так вот, я в который раз за эти дни поражался тому, насколько он красив. Гладкости кожи, ее податливой нежности по сравнению с каменными мускулами, перекатывающимися под этим бронзовым шелком. Когда гулял по Прохоровску, и по Североуральску, смотрел на всех встречных парней и с ужасом ждал, что кто-нибудь из них вызовет у меня такой же отклик, как Мал. Нифига подобного - у меня вставало только на него. Так что если я и превращаюсь в гея, то персонально для него. В остальном же я, вроде как, не изменился. - Кошачок мой, драгоценный. Ааа, мне всего три слова сказали, а я уже в лужицу превратился. Весь такой мягкий и тающий везде, кроме одного места. И это не мозг, к сожалению. Или к счастью? Ну, так нечестно, я же хотел на Малахита полюбоваться, а вместо этого опять под ним извиваюсь… А ну и... пусть... еще успею-у-у-у... - Еще! В общем, закономерный конец каждого нашего дня, я уже привык. Недаром говорят, что человек - самое вариативно-приспособляемое существо на земле. В общем, уснул я полностью расслабленный и ни о чем не думающий. Под боком у своего крокодила. А утром я услышал два голоса в коридоре, натянул шорты на голое тело и сонно выполз из комнаты. Совершенно позабыл, что к нам кто-то должен прийти. Потому долго и в непонятках созерцал девчонку с длиннющей, до подколенок, черной косищей, толще моей руки. На ней были художественно продранные джинсовые шорты, зеленые сандалеты и спортивная маечка. А глазищи, как у Мала. - Привет, - она мне кивнула. - Скажи ему, что дискотека - это весело. И там необязательно курят травку, и все такое. - Н-ну... если клубешник нормальный - то вполне себе да, - кивнул я. - А что, не отпускает? Кстати, я Илья. - Медяна. Ну, привык в своей горе сычом сидеть, теперь сто проблем, отпроситься у старшего братика, - она повернулась к Малу, умилительно складывая тонкие ладошки на груди - вполне пристойной, размера эдак второго, и вздернула «домиком» красивые брови: - Ну, Ма-а-ал, ну, пожа-а-алуйста? - Ладно. Но только с Ильей в компании, - Мал вздохнул, видимо, ругаться с младшей уже сил не было. - И вот этого чучела ты вчера так боялся? - А с нами? - я улыбнулся Хозяйке, которую так называть было просто смешно, подошел к нему и обнял, утыкаясь в шею носом. М-м-м-м, черт, как же он приятно пахнет всегда! - С вами? На танцульки в моем-то возрасте? - Ой-ой, старик нашелся, песком зимой дороги посыпаешь? - фыркнул я. Нет, на самом деле, я примерно даже не представлял их возраст. Но если об этом задумываться, легко было рехнуться, а мне мой рассудок был еще дорог, как память. - Ну ладно, - Малахит смилостивился. - Пойдем. Понятия не имею, куда мы пришли. Я на Урале из городов только два знал. А этот был почти что мегаполис, в масштабах Сибири, конечно. Что? Урал – это не Сибирь? А у меня честно заработанная красивыми глазками тройка по географии. - В парк! Хочу мороженого и каруселей! - Медяна потянула нас куда-то в центр, судя по тому, что народу становилось больше. Кажется, было воскресенье? Я потерял счет дням. - Парк так парк, - Мал и сам немного развеселился. - Будет вам все, что хотите. Мы хотели развлекаться. Парк оказался весьма неплохим, каруселей и аттракционов было достаточно, чтобы мы, оббегав их по три раза, умаялись и попадали на лавочку, устав смеяться и свесив языки на плечо. Со стороны, наверное, казалось, что взрослый Мал вывел на прогулку двух младших родственников. - Как весело-то, - Медяна хохотала, прижимая к груди плюшевого медведя, выигранного мной в тире. - О! Мороженое! Кому какое? - я пошарил по карманам и добыл ворох тысячных и пятисоток, слегка ошалело посмотрел на них и вспомнил про ящериц. - Я богатенький Буратино, угощаю! - Ничего себе, художники так зарабатывают много? - Нет, - я расхохотался, - это заработок твоего братца. - Что-то не припоминаю, - озадачился Мал. Я рассказал про тетку в Североуральске и каменных ящерок. - Интересно, ее муж их хоть увидеть успел, или они сбежали раньше? - Думаю, что успел. Им что, каменным, побудут годок-другой. - Ты не сердишься? - почему-то только сейчас я запоздало подумал, что Мал мог бы разозлиться на меня за самоуправство. Пододвинулся к нему поближе, притерся вплотную, заглядывая в глаза. Мал улыбался, не сердясь ни капли, обнял меня за плечи. - Ну что? За мороженым? Пока мы объедались мороженым в летней кафешке под навесом, я думал, сто раз под землю от смущения провалюсь. Просто потому, что Мал, кажется, решил забить на то, «что скажут люди» и снимал у меня с губ капли растаявшего мороженого, целуя по-настоящему. Хотя именно тогда мне, кроме этих поцелуев, больше ничего и не хотелось. Это было здорово: целоваться, гулять, носиться с Медяной наперегонки под внезапным грибным дождиком, топоча по теплым лужам и хохоча во все горло. А на танцы мы отчего-то не пошли в клуб, а вернулись в парк, где на открытой эстраде играл оркестр. Я и не знал, что такие до сих пор еще бывают, словно здесь сохранился отголосок далекого-далекого (для меня) прошлого. - Потанцуешь со мной? - Медяна дергала меня за руку. Я оглянулся на Мала. Он улыбнулся, кивнул. И мы вышли на гулкую площадку танцпола, на которой неловко перетаптывались в медленном танце несколько пар. Я танцевать умел, мама еще к выпускному школьному балу научила и вальс, и танго, и фокстрот танцевать. Сейчас звучал вальс, и девушка в моих руках казалась невесомой и нежной, как облако. - Так здорово, - она восторгалась, - ты так красиво танцуешь. - Ты тоже, - вопреки правилам вальса я прижал ее к себе, поцеловал в щеку. - Спасибо. Медяна засмеялась: - Понятно, за что ты братцу полюбился - за сердце. Я покраснел и не нашелся, что ответить. Танцевали мы часов до двух ночи, пока не разошлись все гуляющие и не начал собираться оркестр. - Давайте по городу погуляем? Просто так? - предложила Медяна. И до рассвета мы бродили по улицам, глядя на то, как постепенно замирает город. Лучший день того года, скажу я вам, без преувеличений. К рассвету, когда я уже начал спотыкаться, Мал подхватил меня на руки, свернул в какой-то переулок. И мы снова оказались в нашей спальне. А? Я сказал - нашей? Медяна попрощалась, чмокнула меня в нос, поблагодарила за день и пропала, прямо не выходя из комнаты. А я повалился на подушки, утягивая Мала за собой. Да, черт с ним, наша спальня, наша. А Малахит - мой. - Умаялся, кошачок? -Угу. А ты нет? - у меня гудели ноги, слипались глаза и хотелось только одного: ткнуться ему в грудь носом и спать-спать-спать, пару суток как минимум. - И я тоже. Так что спать. Кажется, уснул я раньше, чем стянул с себя футболку. И дораздевал меня Мал сам. Никогда раньше летние дни не бежали для меня с такой скоростью. Я рисовал, купался, бродил по лесу, перебирал камни для Мала, сбегал с Медяной на целые дни из дома в горы, или в города, перезнакомился с остальными сестрами Малахита - Огневой, бойкой огненно-рыжей девчонкой лет пятнадцати на вид, и Азой, вернее, Азуритой - спокойной, улыбчивой, примерно ровесницей Мала, синеглазой блондинкой. И, само собой, проводил время с ним, были дни, когда мы не выползали из постели вообще, разве что, дойти до купальни, освежиться, и снова ухнуть в водоворот ласк. Но все имеет свойство когда-нибудь заканчиваться. И однажды утром на подушке рядом со мной лежал желтый лист. Сердце сразу забилось так, что пришлось пару минут посидеть спокойно, пережидая прокатившуюся по телу слабость и головокружение. Неужели, уже середина августа? И когда это успело промчаться все лето?! Мал улыбался мне, как всегда, только вот в темно-зеленых глазах стыла тоска, от которой мне самому становилось тошно. - Я вернусь, правда. Вот как только выдастся свободная неделька... Он закрывал мне рот поцелуями, и я понимал, зачем: не хотел слушать мою беспомощную ложь. - Я взял тебе билеты на поезд, на завтра. Разрешишь тебя проводить? - Да, конечно. Мал... Я... Я правда приеду. - Приезжай, я буду ждать. В нашу последнюю ночь он был так нежен, что в итоге я сорвался, можно сказать, изнасиловался об него сам. Хотел запомнить надолго? Наверное, так. Я не знал, когда я сюда вернусь. И вернусь ли вообще... К Североуральску он провел меня своими путями. И уже на вокзале, когда объявили посадку на мой поезд, протянул мне изящный кулончик: крохотная, вырезанная из малахита, ящерка на листочке из меди. Протянул на раскрытой ладони. А мне с ослепительной ясностью вспомнился дребезжащий голос бабки Авдотьи: «Не бери у него ничего!». И я сжал его ладонь в кулак, отказавшись от подарка. Подхватил чемодан, сверток с подрамниками с готовыми картинами, и шагнул в вагон, не оборачиваясь. Я так и не знаю, как отреагировал на это Мал, мне не хватило смелости оглянуться и посмотреть. Зато потом стало колотить нервной дрожью - в сумке нашлась ящерка, совершенно каменная, но сохранявшая лукавый взгляд. Я оставил ее в поезде, выходя в Москве. Перетряхнул все вещи, выискивая то, что могло расцениваться, как его подарок. Больше, вроде бы, ничего не обнаружилось. Я постарался забыть обо всем, что случилось летом. Окунулся с головой в суету учебного года. И был очень благодарен родителям за то, что ни о чем не спрашивали. А Мал снился мне, каждую чертову ночь снился. И вовсе не в эротических снах, вернее, не только в них. Я словно присутствовал невидимым духом в его доме, смотрел, как он берется вырезать очередную ящерицу и бросает на полпути, швыряя на верстак намеченный контурами камень, роняя инструменты. Видел его глаза - тоскливые, темные, без прежнего изумрудного огонька. Я не хотел этого видеть, старался выкинуть из головы, забыть, выматывался в институте и дома, чтобы спать без снов. А потом пришла беда. - Все, - сказал отец. - Приплыли... Весь малахит растрескался. Все его каменные картины-мозаики, где был этот камень, выглядели теперь частично осыпавшимися паззлами. Малахитовые крошки попросту выпадали из медной окантовки, превращались в пыль. У меня сжалось сердце. А Мал перестал сниться. Совсем, как отрезало. - И что теперь? - мать заплакала. - Не знаю. А я пошел в деканат и взял академ. «По семейным обстоятельствам». И билет на поезд. Кто б знал, какая это морока - зимой добираться из райцентра в глухомань. Автобус? Ага, щаззз. Дорогу замело, рейсы отменили. Что сделал бы нормальный человек? Правильно, подождал бы, пока трассу расчистят. Я пошел пешком. Сдал багаж в камеру хранения и пошел. И хоть бы одна ящерица показалась, но зимой – какие ящерицы, я вас умоляю. Ой, мои ручки, мои ножки, найдут меня тут весной, холодного, окоченелого. Буду «подснежником»... Километре так на четвертом я понял, что реально буду. Потому что ног уже не чувствовал, лица и рук - тоже. А потом сами собой всплыли в памяти строчки из прочитанной когда-то в детстве книжки Бажова. Я ведь был знаком с Огневой, я даже знал, как ее позвать, если, конечно, допустить, что сказитель не переврал ритуал. Правда, нужен был огонь, хоть крохотный костерок. Оледеневшими пальцами я кое-как наломал тонких веточек с ближайшей сосны. Потом долго шарил по карманам, помня, что коробок спичек у меня с собой был, это еще от походов с отцом привычка осталась - таскать с собой спички. Они ломались, тухли под ветром. Я едва не разревелся от бессилия и страха. И тут в сугробе мелькнула изумрудная спинка. Спина. Спинища. У меня глюки. Зимой ящерицы спят. И вообще, это не ящерица, а дракон какой-то... Я сидел в сугробе, замерзал, смотрел через покрытые инеем ресницы на то, как вспухает горбом над этой спиной снег, и думал, что я дурак. А потом меня приподняло над землей, хлопнуло о что-то твердое так, что из меня чуть дух не вылетел. И я потерял сознание, от холода и нервов. Как я в себя приходил - врагу не пожелаю. Как будто с меня шкуру содрали, в печку засунули и углями обложили. Болело все, кололо, словно в одеяле из ежиных колючек. - Ууу... - на всякий случай пожаловался я. Мне приподняли голову, больно дернув за волосы, ткнули в губы край чашки. И я понял, что мучения мои еще не кончились: по пищеводу в желудок потек жидкий огонь. - Кх-х-ха... - дышать я начал через минуту и то с трудом. Ежовое одеяло с меня сдернули, но взамен принялись растирать жесткими ладонями так, что я взвыл и распахнул глаза. Мал сидел надо мной, тер мои ноги, прикусив губу. И не поднимал глаз. Густые брови были сурово сведены, между ними залегла морщинка. - Ты меня спас... Отличное начало разговора, я б даже сказал, великолепнейшее. Он промолчал, только еще энергичнее принялся растирать. Потом все же разомкнул искусанные губы: - Зачем ты вернулся? - К тебе. Ты сниться перестал, я испугался. - Ты не хотел возвращаться, я тебя отпустил. - Я испугался, - повторил я. - Чего? - черт, какой же у него холодный голос был... хуже того сугроба, в котором я замерзал. Сугроб хоть мягкий был, а Малахит - каменный. Неживой почти, это чувствовалось. Холодный и застывший. - Что с тобой что-то случилось. - Случилось. Эти односложные ответы пугали больше, чем если бы он злился. - Мал, ну... - я не мог подобрать слов. - Ну не злись. - На что мне злиться? - он поднял, наконец-то, глаза, и меня мороз продрал по коже. - Любимый мой старушечьих баек послушался, подарка не взял, забыть так старался, что аж камни в пыль сыпаться начали. Полно, кошачок, на что мне тут злиться-то? - Я-то при чем, что камни посыпались? Он рассмеялся глухо, совсем невесело. - Твоим желанием меня из памяти вычеркнуть, они умирать стали. Я лишился дара речи, только моргал и злобно пыхтел, пытаясь высказать все, что я о таком предположении думаю. - Не так, скажешь? - он смотрел, смотрел, потом вдруг ожил, заблестели глаза, когда наклонился ко мне близко-близко, вцепился в плечи твердыми пальцами, притягивая к себе: - Скажи, что не хотел забыть! Скажи, что вернулся бы ко мне по своей воле! - Придурок! - всхлипнул я. - Конечно, вернулся бы. Куда я от тебя, крокодила, денусь? Он не ответил, просто поцеловал. Жадно, так жадно, словно хотел напиться мной. Словно все эти четыре месяца без меня мучился жаждой и только сейчас дорвался до источника. И я отвечал не менее жадно, только сейчас понимая, как же я скучал. Ну, в общем, что вам еще рассказать? Если хотите - верьте, не хотите - не верьте, а я уже шесть лет живу в Камке, и мне ни разу не скучно. Институт я закончил, с красным дипломом, между прочим. Выставка моя - вторая уже - на Пречистенке, 21, прошла вполне успешно. Следующая будет скоро, заходите, буду вам рад. А, вот и Мал. Простите, мне пора. Ах, да, еще одно. Вам невеста, случайно, не нужна? Красавица, умница, волшебница, зеленоглазая брюнетка? Медяна зовут.