Домашняя работа

      Феликсу очень не хотелось оплошать перед учительницей, но кто бы сказал ему, что по английскому надо было не просто выучить диалог из учебника, а ещё и составить свой по образцу! А мало того, что на подготовку для хорошей оценки ему дано только сорок с лишним минут, сколько длятся одно занятие и короткая перемена, так ещё и непонятно, с кем же рассказывать придуманное. Он ведь и предупредить никого не сможет!       С одним только юноше повезло — вместо такой нежеланной посреди спокойного учебного дня физкультуры стоит окно. Учителя уехали на какие-то городские соревнования для физруков, вникать в которые, конечно, Калиновский не стал. Просто молча принял подарок судьбы, и, с намерением отложить все несостыковки на потом, отправился делать что успеет в удачно пустующий класс иностранных языков.       Мальчишка старательно вчитывается в текст учебника, а после быстро-быстро что-то чиркает в тетради. Предложения даже кое-как складываются в осмысленный разговор, и задание обещает быть удачно выданным за сделанное дома, но план одномоментно, с треском терпит крах. Причина всему — появившаяся в дверном проёме фигура. И нет, там была не Эмма Петровна, их задорная молодая учительница иностранного с причудливым именем, всё было хуже.       В кабинет вразвалочку приплёлся Вару. — О, Фелька, что делаешь, — с нескрываемо фальшивым интересом спрашивает очкарик, садясь к однокласснику за парту. — Ах, неужели домашнее задание! Как же так? Ай-яй.       Поляк рефлекторно закрывает тетрадь с жёлтыми тюльпанами на обложке, и испуганно таращится в скрытые под полупрозрачными очками соседа глаза, застывшие вслед за улыбкой. Ещё и локоть сверху на работу положил, будто там было какое-то любовное признание, что ни в коем случае не должен был увидеть Алексей.       Хотя, зная его манеры, тому действительно мало что можно доверить. — Лёша, ну давай не сейчас? Мне не до твоих шуточек, я подготовиться хочу как следует. Лучше бы помог, мне второй человек как раз нужен. — смело бурчит в ответ на пышущую во все стороны наглость товарища по несчастью Феликс.       Репутация у Вару в школе была не то, что совсем как у какого-нибудь отморозка, с которым ни в коем случае нельзя даже по одному коридору идти, но для абсолютного большинства ровесников и учителей он был неприятным типом, занозой в одном месте, от которой не избавишься. Если он начинал кого-то подкалывать, то пиши пропало — мишени для нападок Слуцкого либо шли от него подальше, чтобы поскорей прекратить эту гадость, либо к нему поближе, чтобы сломать нос. А Феликс ни тот, и ни тот. Он его терпел.       Наверное, потому что беззаветно влюбился, как последний дурак, и сгорал внутри от противоречивости его объекта воздыхания.       Вару же, кажется, всё легко и всё смешно — Калиновский бы высказал ему всё как есть, а он бы только хмыкнул в полуулыбке да пошёл по своим делам. Не стал бы злиться, как на его месте сделал бы любой другой хулиган. Как же жаль, что искусно видящий окружающих насквозь еврей давно всё понял, и сюрприза не получится. Зато, значит можно поиграть. — Помогу-помогу, чего ты завёлся? Я разве делал тебе что-то плохое когда-либо? — пожимает плечами Вару, наблюдая за тем, как в недоумении выгибается бровь его соседа, что мысленно пересчитывал сколько десятков косяков значится за зеленоволосым перед ним.       Надувшись от излишней серьёзности солнышка и сложив руки на груди, Алексей отступает. — Да понял я, что да, не дуйся. Ты же знаешь, что у меня хороший разговорный, справлюсь, — тянется вплотную к веснушчатому юноше зеленоволосый злодей, и непозволительно близко диктует прямо в губы, глубоким, слегка с хрипотцой, тоном. — Хэй, Феликс, ду ю кейм фром Полэнд, зе кантри оф снейкс?       Лёшу не пришлось даже отталкивать или бить учебником, он сам тут же отстранился, оставив раскрасневшегося мальчишку в смешанных чувствах, и разливисто захохотал. Конечно же, чтобы во всю насладиться неодобрением и смятением соседа по парте. — Идиот, это не с-с-сметшно! — как назло начинает ещё больше шепелявить поляк, всё же стукнув нежеланного приятеля по плечу. И непонятно, из-за чего ругается больше — так ли влияет особое обстоятельство, или шутки у Вару такие противные?       Лёша бесцеремонно заглядывает в тетрадь соседа, пробегает глазами по написанному им тексту, и, не прождав и полминуты, отстраняется с умным видом. — Я всё запомнил, можешь не беспокоиться. — уверенно кивает Вару. Феликс уже совсем не находится, чем ответить на такое беспринципное нахальство, просто тяжело вздыхает.       Раз говорит, что запомнил, пусть просто заткнётся и даст ему поработать. Это очкарику плевать на оценки, и на то какой у него средний балл, а блондин к этим циферкам в журнале относился очень ответственно, из-за любой тройки переживал и ходил по пятам за преподавателями, чтобы те непременно дали ему исправиться. Везёт, что репутация у юноши хорошая — он был на хорошем счету у всех учителей, даже у самых строгих и несговорчивых. Самое примечательное, что дело было совсем не в родителях, в боязни получить от них выговор или наказание, а в собственной инициативности юноши. Родители Феликса — божьи одуванчики. — Хорошо, Лёш, только дай мне всё перепроверить. — говорит он уже так, словно совсем позабыл об их короткой перепалке. Напоминает о произошедшем лишь не сошедший с лица румянец.       Слуцкий будто этого и не слышал.       Поначалу он никак не мешает Калиновскому, позволяет тому беспрепятственно заниматься работой. Не подаёт никаких признаков того, что что-то не так. Всё спокойно! Часы над дверью тикают, маршем вышагивая в будничной тишине, в коридорах о чём-то шуршат уборщицы, даже мелкота из соседнего крыла не гудит. Сам бог велел спокойно позаниматься. Закончив корректировку текста, поляк позволяет партнёру по работе подключиться к пересказу, чтобы они смогли хотя бы раз проговорить получившийся диалог вместе, и Алексей, как ни странно, делает это довольно успешно, даже особо не распаляясь на шутки или придирки. Так спокойно, что солнышко совсем теряет бдительность и радуется редкой сговорчивости товарища. Что же могло пойти не так?       А то, что одна из рук непрошенного гостя с завитками на зелёных очках уже давно не на парте, а за спиной щуплого одноклассника. Феликс всё ощущает только тогда, когда большая ладонь ложится на коленку. Вздрагивает. — Лёша? Чего ты…? — настороженно, с волнением спрашивает солнышко. Нет, пока ему не приятно, и бабочек в животе нет от ощущения, что трогает его возлюбленный, нет — он боится. При всей теплоте, что он в душе обращал к Вару, поляк признавал, что совсем ничего не знает об избраннике, а потому помыслы его могут быть совершенно различными.       Заставляет сердечко юноши забиться чаще иное действие одноклассника — левая рука Слуцкого, что до этого покоилась на левом же колене светловолосого, ползёт уже вверх, к талии. К заветной линии, где сходятся белые брюки и безразмерный жёлтый свитер старшеклассника. А Вару, как назло, ещё и молчит. Это Феликс ещё не видит его широкой, лисьей улыбки. — Ты сдурел? Мы же в школе! Что ты себе позволяешь? — пытается растерянно ругаться окончательно раскрасневшийся поляк. Конечно, он не глуп, уже понял бы, что нужно его соседу, просто пока не может поверить в происходящее. Всё складывается слишком сказочно.       А гадёныш в зелёной рубашке, точно зная, что до полного перехода хрупкого, не целованного мальчишки под его контроль осталось совсем немного, знай себе начинает шептать ему на ушко.

«Я видел, как ты смотрел на меня в раздевалке, Фелечка. Нельзя глазеть на людей без разрешения. Совсем тебя не научили манерам.»

      «Так он заметил?! Почему же ничего не сказал?» — проносится в голове у примерного отличника, что забегал глазами по рукам одноклассника.       Калиновского переполняют очень противоречивые эмоции, ему и неловко за себя, и неловко за его возлюбленного. Неловко от того, что этот самый возлюбленный во всю лезет ему руками под кофту, пока они сидят в классе, чья дверь закрыта лишь номинально. — Нет, нет… Здесь нельзя! Ох, зачем ты…? — томно выдыхает слова недовольства Калиновский, осознавая, как глупо звучит для Лёши. Ему нравится, а он так глупо пытается лишить себя счастья.       Как хорошо, что Алексей ни за что не поведётся на его возмущения. Тем более, что прерываться совсем не хочется и ему самому — за какие-то жалкие секунды в джинсах стало совсем тесно, а смелость ударила и по без того лишённому предохранителей сознанию. Им ведь самим движет похоть. Потому Вару уже не только шепчет разные странные словечки желанному партнёру, но и целует его жадно, мягко. То же ухо, щека, шея — всё во власти вечно искусанных губ главного задиры класса.       А руки, уже живущие практически своей жизнью, цепляются за две чувствительные точечки на груди. Алексей разбирается в ласках, конечно, куда больше неопытного спутника — в его постели были и парни, и девушки, ко всем этот мерзавец с дьявольской улыбкой знает подход. И опыт показывает, что соски — очень нежная зона. — Что ты делаешь…нет! — воротит смущённое лицо из стороны в сторону светлый мальчишка, желая избавиться хотя бы от чужих губ — убрать его руки даже не надеется. Но ласковые вздохи держать в себе становится сложней и сложней, как бы он этого ни отрицал. И у самого уже жёстко стоит, так, что даже неприятно. Словно он только проснулся утром после чересчур приятного сна, и даже штаны толком не надеть без усилия. — Чего ты так стесняешься, маленький? Нас никто не услышит, мы ведь такие тихие, правда? — нашёптывает всё упорней и упорней Вару. Феликс с каждым его словом забывает о гордости и чувстве стыда всё больше, сил противиться желанному совсем нет. Хочется только, чтобы избранник немедленно его приласкал.       Гнида с ядовито-зелёными кудрями, в итоге, добивается своего. Наверное, даже слишком быстро — Алексей сам не ожидал, что партнёр поддастся так скоро. Видимо, настолько чувствительный мальчонка. — Прошу, помоги мне рукой. Это слишком, это уже слишком… — из последних сил удерживая на губах особенно нежный вздох, молит о разрядке веснушчатый юноша.       Совсем непонятно, что сидит внутри — хочется и кричать от радости, и стонать во всё горло, и ругать спутника за непрошенные ласки. Продолжает вертеть головой туда-сюда, непонятно на что надеясь, и сводит ноги вместе от предвкушения. — Лёша, какой же ты мерзавец… Мы не можем… — сам себе противоречит несчастный, замученный лаской поляк. Алексей довольно усмехается, не собираясь отмалчиваться в ответ. Ещё один его превосходный навык — в нужный момент сказать нужное слово, необходимую фразу. Вставить последний кусочек, чтобы паззл сложился. — Хочешь, чтобы я прекратил? Да пожалуйста. — в момент убрав с лица хитрую ухмылку, и высунув руки из-под кофты юноши, заключает Вару.       Феликс мнётся, рефлекторно издаёт ещё пару прерывистых вздохов, пока не осознаёт, что произошло, и округляет глаза в удивлении. Нет-нет, неужели он правда его послушал? Вот болван, не надо было разбрасываться словами! Забыл, бедный, с кем имеет дело. Слуцкий, конечно, извращён, но не глуп, и выдержка у него железная — даже если сам он будет очень хотеть сорвать с партнёра одежду прямо тут, да как взять его на столе во всех позах, он не сделает этого, пока не добьётся от того нужной ему реакции. Просто энергетический вампир. — Пожалуйста, верни всё как было! Не надо прекращать, нет… — часто моргает Калиновский, как будто это поможет ему меньше смотреть на хладнокровного юношу, у которого он почти уже сидел на коленях.       Но Алексей непоколебим — ему хочется помучить одноклассника подольше, потому он не выполняет ни одну из его просьб. Давление удаётся, ещё и превосходит все ожидания еврея — жаждущий разрядки спутник бессовестно садится на него сверху, и хватает руки в свои. — Что, так сильно хочешь? , — снова прибегает к шёпоту зелёный, склоняясь голову над плечом поляка, что только согласно кивает. — Верно, завести и не дать было бы с моей стороны мерзким поступком.       Слуцкий чувствует, что бессовестно упирается сзади в партнёра. Как бы он сейчас хотел положить его на парту… Но нет, не всё сразу. Надо приберечь козыри для следующих встреч, а пока хватит рук. Они у него ловкие. — Почему ты такой… Видишь же, что мне плохо, чего ждёшь? — изнывает светловолосый юноша, злясь уже чуть ли не всерьёз. Как из всех людей в этом мире он выбрал именно его? Придурка, который даже в ущерб себе будет оттягивать всё до последнего, раззадоривать человека, лишь бы услышать от него слова, которые ему требуются. Феликсу уже настолько жарко, что он готов положить его руку себе в штаны самостоятельно, лишь бы хоть немного прийти в чувства.       Зеленоволосый улавливает этот момент отчаяния разгорячённого спутника, и только теперь, с удовольствием сам проникает правой ладонью под ткань его нижнего белья. Юноша и впрямь уже горит, Алексей ощущает сполна, трогая его рукой, и от удовольствия щурится, словно хищник, схвативший в зубы добычу. Плоть Феликса тёплая, слегка подрагивает в его ладони. Член маленький, Вару не составляет труда это понять. Впрочем, его это нисколько не огорчает — командует парадом между ними всё равно он, а ублажать мальчишку будет куда проще.       Поляк дрожит всем телом, удерживая в глотке громкий нежный всхлип, и что-то шепчет себе под нос на каждом выдохе. Слуцкий ещё толком не начал его ласкать, только нежно обхватил его твёрдый конец, а изнутри уже ничего не льётся, кроме междометий и причитаний на распев. — Давай… Лёша, начни, прошу! — просит заметно севшим и неуверенным голосом отличник, с усилием прикусывая губу. Какой срам, какой стыд… Знали бы родители, что их прилежный стеснительный мальчик будет абсолютно раскрепощённо умолять своего спутника ублажить его в школе, прямо за партой.       Теперь главного задиру параллели долго просить не приходится. Он почти сразу, как слышит жалобный голос партнёра, принимается водить своей ладонью вверх-вниз по его плоти, наслаждаясь каждым издаваемым Феликсом звуком. Неопытный юноша совершенно его не разочаровывает — кажется, поляку это так нравится, что если бы Вару вошёл в него сейчас, закинув на парту, то тот бы вообще упал в обморок от напряжения внизу живота.       Вдобавок ко всему, Слуцкий обхватывает юношу за грудь второй рукой, что раннее гуляла под свитером, и прижимает к себе спиной. — Какой ты у нас хороший, — довольно улыбаясь, хитренько причитает Алексей. — Нравится?

Видит же, что нравится.

— Очень… Ох, я… После всего этого ты получишь от меня… Но только сначала закончи начатое. — задыхаясь от нежности, треплет Калиновский, и устремляет взгляд в потолок, лишь бы не видеть ничего, что с ним происходит. И так безумно неловко, и так щёки горят красным.       Но для Вару неловкие угрозы от лишённого всей серьёзности мальчишки это не повод остановиться и подумать над своим поведением, а причина продолжать. Да ещё как продолжать — рука гуляет уже куда свободней и быстрей, причиняя щуплому блондину ещё больше наслаждения. Сам он никогда бы не достиг ничего подобного, своими силами, конечно. Тут ведь дело не только в эйфории от соития, но и во влиянии более осмысленных факторов. Его приводят в экстаз ощущение под собой твёрдого члена возлюбленного, а также то, что они сидят в школе, в таком публичном месте.       Феликсу это очень доставляет, как бы он ни отпирался. Как и многие другие вещи, о которых он никому никогда не рассказывает, боясь остаться непонятым и разрушить свою репутацию прилежного скромняги. Даже публичность — это ведь против морали, так делать нельзя! Осудят, если узнают… А он возбуждается сильней и сильней. — Ах… Tak, dobrze… — совсем теряя самоконтроль, самозабвенно стонет Калиновский, и уже путается в языках. На его несчастье, польский он знает ничуть не хуже русского, оттого в моменты сильного эмоционального потрясения может их спутать. Хотя, Вару это, судя по всему, нравится — он заводится только больше, ни на шаг не отступая от ласки.       Правда, отклика от партнёра, как ему кажется, недостаточно. Надо исправлять! Зеленоволосый снова гладит полюбившегося одноклассника по груди, иногда спуская к животу, а после вытаскивает её из-под кофты полностью и гладит мальчишку по щеке. В другую щёку целует несколько раз. — Не молчи, милый. Позволь себе быть свободней. Я хочу тебя услышать. — Вару уже разговаривает, как последний извращенец из какого-то старого порнофильма из девяностых, но его это не колышет. Они трахаются в школе, о чём идёт речь? Клише ужасней и так не придумать!       На Феликса это оказывает неизгладимое впечатление. — Нет, нет… Нельзя… — отказывается он первые мгновения, беспомощно качая головой. Но Слуцкий, конечно же, с этим не согласен. Потому, его рука особенно туго перехватывает конец партнёра у основания, чтобы затем расслабиться и переместиться к самой головке, которую Вару ласкает пальцем, едва касаясь.       Всё, он своего добился. Из уст Калиновского слышится несмелый, сдавленный стон. Который с каждым последующим переходит в более и более яркие, подобно звуковой волне. Феликсу совсем некуда себя деть, изнеженного руками возлюбленного. Он ёрзает на коленях Вару, трётся о его пах через штаны, будто тщетно пытается сесть, и, конечно, бесстыдно стонет и воет, упрашивая Лёшу не останавливаться. Несмотря на всю яркость полученных ими обоими впечатлений, на деле всё длится не так долго, как кажется — мальчишка без опыта так впечатляется полученными нежностями и так быстро входит в раж, что, кажется, уже через несколько минут готов достичь развязки.       Всё, вот оно. — Лёшенька, mój ulubiony… Я больше не могу! — взвывает юноша, каждое слово произнося на ярком прерванном выдохе, словно сейчас заплачет. Но ему совсем не плохо, а только слишком хорошо.       Вару с полуслова понимает избранника, слегка ускоряет движения и делает их более резкими. Он и так обожает доводить своих партнёров до оргазма, а здесь...как все звёзды сошлись. Отдача - на все сто процентов. Радости немерено.       Тем более, что не только Феликс здесь любит из них двоих. — Умничка… — всё, на что хватает зеленоволосого из слов.       На мгновение мир теряет для Калиновского очертания, а его будто ослепляет вспышка удовольствия. Он обильно изливается семенем, успевая только судорожно поджать ноги. На своё бельё, на свои ноги, на руку Алексея. А еврей только рад стараться, и его ничего не пугает. Они сидят так ещё несколько чудесных секунд, не смея сказать ни слова, как вдруг в их микрокосмос для двоих проникает сила извне.       Учительница всё-таки заходит раньше звонка. — О, мальчики, вы уже тут! Готовились? — непринуждённо спрашивает Эмма Петровна, вальяжно шагая к своему столу. Не заметила, и юношам с этим чертовски везёт — Феликс едва успел слезть с колен соседа, испуганно округлив глаза, а Вару на его счастье не подаёт и признака того, что что-то не так. Что они занимались здесь минуту назад отнюдь не домашней работой.       Он же и вступает в беседу с преподавательницей. — Да, диалог репетировали! Можно мы первые выступим? Мне как раз оценки нужны…       Дальнейший разговор с учительницей ни один из них не запоминает, головы их заняты совершенно другим. Слуцкому ещё нужно достать влажные салфетки из своей сумки через плечо, чтобы передать испачканному соседу. Феликс только неловко ему улыбается, часто моргая и пытаясь как следует отдышаться. И как им теперь учиться до конца года, когда такое происходит? Не ходить в школу в дни с окнами в расписании?