Что мы делали прошлым летом

Динка пьёт всё, что горит, и курит по пачке в сутки. Динка упивается своей вседозволенностью днём и плачет в подушку каждый вечер. Динка сама предлагает сделать совместную акустику, хотя втайне надеется на отказ. Динка знает, что — как бы ей не хотелось — она вряд ли переживёт новую встречу с Ней… Динка перестала ширяться и родила детей. Динка примерная мать, гениальная поэтесса и великолепный музыкант. Любимица публики, одна из главных дам русского рока, художница, писательница, заслуженная артистка Чеченской республики. Динка не имеет права на ошибку. Но стоит ей только чуть-чуть расслабиться, как ошибка происходит сама собой. У ошибки серые глаза, точёная фигурка и надпись «Света Сурганова» в паспорте. Динка ужасно запуталась в себе. С расставания с той, которую она вслух зовёт своей главной неудачей, прошло почти девять лет. Все девять где-то в душе она называет Светку своей вечной любовью. И каждый день между ними будто бы затяжная война: активных боевых действий давно уже нет, но акт о перемирии стороны так и не подписали. Динка на публике плюётся ядом в ту, которая увезла её с севера, чтобы потом, заперевшись дома, сбивать пальцы о струны в кровь, посвящая каждую песню — всё же — ей. Динка утопает в своих влажных фантазиях в одиночестве, заливая их алкоголем, а потом вдруг оказывается в Питере и любит Сурганову, будто в последний раз. И Динка всегда уходит молча, потому что каждый раз действительно последний. Динка обещает себе больше не возвращаться. А потом вдруг, даже не по пьяни, набирает наизусть выученный номер — хотя в каждом интервью говорит, что не помнит ни одного — и предлагает совместный концерт. Тут же пугается тишины, повисшей на том конце провода, и, даже не завершив звонок, всё-таки начинает напиваться. Динка слышит заветное «Я подумаю…» на третьем или четвёртом бокале виски, хрипло прощается и швыряет телефон в стенку. Чтобы точно не дозвонилась. Чтобы точно не ответила «Нет». Динка до одури боится её отказа, хотя ещё больше надеется на него — капитулировать в этой войне она боится сильнее. Она совершенно не может объяснить ни в эту минуту, ни потом, откуда вдруг взялась внутри неё эта сумасшедшая идея. Она привыкла принимать многие решения за минуту, но это решение она, кажется, не принимала вообще. Динка слышит Светкин голос через двое суток и не знает, какая мысль рождается в ней быстрее: откуда Сурганова узнала её новый телефон или не швырнуть ли его вслед за старым. Динка устало прикрывает глаза. В её душе уже девять лет творится такая чертовщина, что давно должно было стать всё равно. В трубке, которую она зажимает в дрожащих руках, звучит смешливое согласие, и в сердце Динки разрывается очередная мина. Взрывная волна откидывает её первым же поездом в Петербург, и уже ночью она снова совершает ошибку. Ошибается до потери пульса, до опухших губ, до практически стёртых подушечек пальцев. Динка всем говорит, что виновата гитара. Динка видится с ней в следующий раз только на репетиции акустики. Динка три недели пила и почти ничего не ела. Динка кутается в тонкую черную футболку, стараясь натянуть короткие рукава практически на ладони, и забывает, что это невозможно. Динке очень холодно. Динка и не помнит, что на улице лето. Сурганова скидывает с плеч ветровку, являя миру лёгкую белую маечку, и, посмеиваясь, канифолит смычок. Предлагает, наконец, порепетировать. Динка задыхается. Они обе знают, что репетировать им, в общем-то, и не нужно. Динка заставляет себя ни о чём не думать. И у неё это почти получается. У неё это получается и пока они исполняют почти весь свой дуэтный репертуар, даже не удосужившись придумать программу, и пока они курят во дворе, так и не сказав друг другу ни слова, и пока они жарко целуются там же. Мысли возвращаются лишь тогда, когда часы пробивают двенадцать, а директора групп предлагают всё-таки расходиться. Динка не понимает, зачем они вообще здесь нужны и почему так необходимо уходить. Сурганова только ухмыляется. Убирает скрипку в кофр, накидывает ветровку и, оставив лёгкий поцелуй в уголке Динкиных обкусанных губ, просит согласовать дату следующей репетиции. Динка снова напивается ночью. Динка понимает, что всё-таки капитулировала. Динка открывает и закрывает крышку ноутбука в сотый раз за последние полчаса. Совместная акустика уже анонсирована. На девятнадцатое августа. Обязательно под питерским небом. Динка прекрасно представляет себе, как беснуются поклонники, и в то же время совершенно не хочет это представлять. Динка сама ввязалась в эту авантюру. Динка сама захотела порадовать фанатов новым выступлением дуэта Арбенина-Сурганова. И как и раньше — через дефис, пожалуйста. Она сама прошлась по этой дорожке из битых стёкол, не чувствуя ни одной раны на кровоточащих ногах, но теперь очень хочет убежать обратно. И плевать, что той же дорогой. Только пути назад уже нет. Динка боится. Очень хочет открыть окно московской квартиры и просто выйти в него. Только так получится не думать, не мечтать, не представлять. Останавливают только дети. Динка прикрывает глаза и мысленно гладит Мартишу по голове, потом также — в собственном воображении — зарывается носом в смешные Тёмкины кудряшки. Динка рвано выдыхает. Динка помнит, как в серой больничной палате обещала подарить своей Светке детей. Их детей. Снова очень хочется выйти в окно. Динка сдерживается. Лишь роняет голову на стол. Раз за разом звучат удары об него — она пытается уйти из реальности хотя бы так. Полированное дерево в крови. Динка почти разбивает лицо. Но снова останавливается. В Динкину дверь звонят. Хочется прогнать, наорать. Ей мешают добивать себя. Но дверь отвечает Светкиным голосом. Динка вновь — в тысячный раз — открывает. Динка не хочет думать, что будет дальше. Динка летает на лёгких прозрачных крыльях. Отгремевшая акустика подарила ей их. Позволила воспарить. Девять лет попыток сольной карьеры разбились в щепки об один концерт. Динке плевать. Динка ждала именно этого все эти годы, хоть и боялась признать. Динке плевать на журналистов в фойе клуба, что мечутся, пытаясь запечатлеть произошедшее. Динке всё равно на микрофоны, которые ей суют. Она отвечает на все вопросы на автомате. Динка во все глаза смотрит на Свету. Сурганова улыбается. Сурганова говорит, что ждала подобного приглашения из года в год. Сурганова говорит, что — конечно же — согласилась не раздумывая. Сурганова говорит, что Диана Сергеевна в этом году удивительно добра. Сурганова говорит, что сегодня — девятнадцатого августа две тысячи одиннадцатого — наконец-то отдала дань своему дитя. Дитя сегодня отпраздновало совершеннолетие. Снайперам восемнадцать. Сурганова говорит, что бесконечно этому счастлива. Сурганова говорит, говорит, говорит, говорит. Улыбается мальчику с микрофоном, улыбается девочке-фотографу, улыбается всем, улыбается-улыбается-улыбается. Держит в руках свою скрипку, и эти руки — лишь машинально — летают по ней, будто бы по стану любимой женщины. Динка психует. Динка окончательно проиграла в этой затяжной холодной войне. Динка больше не выдерживает. В один лишь шаг оказывается рядом, отталкивает всех этих девочек-мальчиков, и сгребает свою Светку в охапку. Динка целует её под десятками щёлкающих камер. И понимает, что теперь всё так, как и должно быть: она хочет играть со Светкой такую акустику каждый год, хочет растить с ней детей, воспитывать собак и котов, хочет снова любить свою Сурганову под серым питерским небом. Динке плевать на камеры. Динка сегодня впервые за долгие годы счастлива… …Динка выпускает новый альбом через год. И ожесточённо рвёт струны, надрывает горло, когда поёт «Что мы делали прошлым летом». Динка хочет верить, что забыла. Динке отвратительно осознавать, что счастливыми так и не стали. Отвратительно осознавать, что продержались меньше года. Что в этот раз виновата сама. Динка вместо этого снова пьёт, пишет песни, плюётся ядом и кричит со сцены, что забыла. Чёрта с два. Динка ничего не забывает. Динка опять напьётся вечером и опять припрётся к своей главной ошибке. Чтобы опять любить Сурганову, как в последний раз. Динка снова пообещает себе, что именно он и станет последним.