мальчик хочет в тамбов

— Что ты сделал? — в третий раз спросил Андрей, очевидно, надеясь, что у него в один момент развилась тугоухость, и он услышал неправильно. — Ты сделал что?.. Вот уже и четвёртый. — Ты… всё рассказал моему отцу? — Последний раз такой прищур у Жданова был, когда он узнал, что ткани из Узбекистана накрылись медным тазом. С одной стороны полное неприятие ситуации, с другой — уже начавшее пробиваться чудовищное разочарование. — То есть нет. Не так. — Он постучал пальцем по правому виску, глядя куда-то в пустоту: — Ты сначала переспал с Катей, хотя я просил тебя этого не делать. А потом, — постучал уже по левому, а затем сжал оба виска, начиная их массировать, — согласился на её условия и тоже решил заложить меня? — Андрюш, — прислонившись к стене у двери и не решаясь пройти и сесть, устало повторил Малиновский, — это не называется заложить. Заложил бы я тебя, если бы отказался от Катиного предложения. Потому что в таком случае неизвестно что бы сейчас с нами было. — Неизвестно, говоришь? — заторможенно покачал головой Андрей. — Ну естественно, — с готовностью подтвердил Рома, сложив руки на груди, — стабильность, пусть она и дерьмовая, всё же лучше… Он продолжал болтать и болтать — казалось, именно так он сможет убедить Жданова, что не желал ему ничего плохого; и ещё заглушить свой собственный внутренний голос, который так упорно хотел сообщить невесть о чём. Да, новость сильно ударила по Андрею. Очень сильно. Взрыва не избежать — он будет чуть позже, когда Жданов полностью переработает информацию, поступившую ему. Именно в этот период затишья нужно успеть сказать как можно больше. Тогда все эти слова смогут отложиться на подкорке Ждановского мозга. Потом, когда тот начнёт орать и крушить всё вокруг, уже будет поздно. — …по крайней мере, я поговорил с Павлом Олеговичем — как смог, конечно, но мне кажется, что он меня услышал и не будет принимать радикальных мер. Наоборот, он вполне адекватно и спокойно оценил ситуацию. Жданов, может быть, и зря мы так боялись? Ну что такого глобального может произойти? Катя в любом случае уже не соскочит. Воропаев — ну, поязвит он, ну, позлорадствует, а дальше что? Ну, если даже вдруг состоятся новые выборы, кто проголосует за него? Я, твоя мама, Кира — в любом случае будем за тебя. Не, ну с Кирой, может, придётся постараться, но тебе же не привыкать — ты это умеешь. Даже если вдруг случится, что тебя сознательно сместят с должности президента, так это ненадолго! Чисто в качестве профилактической меры… Зато, — Малиновский, стараясь улыбаться, широко развёл руками, — больше никакого вранья. Не нужно больше вздрагивать от каждого шороха! Не нужно переживать, что Пушкарёва может исчезнуть в любую секунду… Андрей. Андрей стоял, пялясь в окно и сложив руки в карманы. Застыл как каменное изваяние — непонятно было, здесь он вообще или нет. — Ну чего ты молчишь? — наконец спросил Рома, на последнем выдохе не сумев скрыть нервозность. — Ты ведь понимаешь, что это был самый оптимальный выход? — Понимаю? — Жданов повернулся к Роме, но приближаться не стал. — Ты думаешь, что я должен это понимать?.. Своим устрашающим спокойствием в этот момент он почему-то напоминал родного отца. Захотелось инстинктивно содрогнуться — прелесть Андрея, как человека, была как раз-таки в том, что он оставался полной противоположностью Павла Олеговича. Нет, против Жданова-старшего Рома лично ничего не имел, но… Но Андрей, закипая, всегда выдавал прямую и однозначную реакцию — с бурными эмоциями иметь дело легче, чем с обманчивым спокойствием. Хотя бы знаешь, чего ждать. Но в этот раз проявлять бурные эмоции Андрей не спешил. Это-то и пугало. — Малиновский, скажи, — прищурился Жданов, склонив голову набок, — а, может, вы с Пушкарёвой с самого начала заодно? Может, — легко и даже якобы весело пожал он плечами, — этот спектакль только на меня был рассчитан? А то я уже не знаю, что и думать. Всё ясно. Рома совершенно зря битый час рвал себя на британский флаг. Андрей не услышал ничего из сказанного им. Вместо этого решил предаться своей любимой лирике. Как у Цоя — весь мир идёт на меня войной. Несмотря на то, что Рома был виноват и прекрасно осознавал это, такое настроение его немного разозлило. И понятно, что не время и не место злиться — злиться сейчас имел право только Андрей. Но по-другому не получалось. — Ты с ума сошёл? — тяжело спросил он, всё так же не отлипая от стены, хотя при других обстоятельствах уже давно бы постарался сесть к другу поближе, похлопать того ободряюще по плечу и прочими невербальными жестами подтвердить, что всё не так уж и плохо. — Решил вчера грибами угоститься? Может, мы с ней вообще, — усмехнулся он, — с самого детства знакомы? Может, все эти годы разрабатывали план, как обобрать тебя до нитки? Вот, наконец-то, свершилось! Не хватает только надписи кровью «жри, свинья», как в «Бригаде»! Андрея едва заметно передёрнуло; сообразил, слава богу, что сказал глупость. Но взгляд его от этого мягче не стал. — А твоя ирония сегодня неуместна, — обрубил он, садясь в кресло. Затем уронил голову на руки, пропуская жёсткие волосы сквозь пальцы. — Ты сам понимаешь, что всё, что ты сказал, не имеет никакого смысла. Это слова. А по факту — ты просто предал меня. Всё-таки Жданов озвучил то, что Рома, и сам понимая, так не хотел услышать. Никакие доводы не помогли. Но изворотливый мозг активно продолжал борьбу за миражи: — Андрей, я уже устал повторять, что другого выхода не было… — Рома, — Андрей раздвинул средние и указательные пальцы обеих рук, чтобы приоткрыть глаза, полные тошнотворного осуждения, — хватит. Как ты мог? Молчи, — прервал он любые возражения и сдвинул замок из рук к подбородку, кривясь. — Бреда уже наговорил. Я не верю в то, что ты не мог найти выхода. Ты всегда искал выход. Даже если его не существовало — ты создавал его сам. Что же изменилось сегодня? Ну, что?.. Малиновский, внимательно отслеживающий каждую реакцию друга, почувствовал неприятный холод в животе. На этот раз он решил промолчать — понял уже, что Андрея сейчас убеждать в чём-то бесполезно. — Ты же мог просто мне, — снова пожал Жданов плечами, изображая слабое удивление, — ну, позвонить, к примеру? Мы бы вдвоём что-нибудь придумали за эти несколько часов. Придумывали же раньше! Но нет, ты снова решил, что ты гениальный режиссёр. Я в твоём понимании всё бы испортил, да?.. Я ведь полный неадекват, не способный трезво оценить ситуацию. Таким ты меня видишь, да? — Андрей… — Я не договорил. Чёрт. Тебя. Возьми, — с нажимом повторил Андрей, сканируя Малиновского ядовитым взглядом и наконец повышая голос: — Помолчи ты хоть раз в жизни, а! Возразить Рома не смог. Жданов продолжил: — Конечно, ты меня видишь именно таким. Точнее, хочешь видеть. Тебе ведь это удобно! Если Андрей тупой, импульсивный невротик — значит, можно не слушать его просьбы. Значит, с его мнением, — хлопнул он рукой по бёдрам, — можно не считаться. Ты же у нас умнее всех, да? Всё по пунктам расписал! Уложил Катю в постель — так это для дела надо. Все уже всё поняли, один Малиновский у нас — фома неверующий. Хотя, если бы не твоя, — презрительно поджатые губы, — инициативность, может, всё бы было по-другому. Может, Катя не довела бы себя до такой истерики. Ну, конечно! Малиновский едва заметно покивал головой сам себе — именно такие слова он ожидал услышать. Как же иначе. — И это всё ты тоже прекрасно понимал. Я не верю, что ты настолько глуп, чтобы не понимать. — По лицу Андрея скользнула почти что понимающая ухмылка. — Малиновский, да ты умнее меня. Но даже я понял, как неровно ты дышишь к Пушкарёвой. Здесь он замолчал, ожидая реакции. А Рома теперь и не думал отвечать — ещё не хватало комментировать этот бред. — Молчишь, — теперь покивал уже Жданов, смотря на друга таким неприятным взглядом, будто он всё-всё на этом свете знает. — Ну, конечно. Нечего сказать. Ладно, я и сам могу. Ты наплевал на всё и повёз её к себе потому, что тебе просто этого хотелось. А потом согласился подыграть ей — потому что она тебе просто понравилась. Так ведь? — Андрей отрывисто рассмеялся, не разжимая губ. — Конечно, так. Ты исполнил её условие потому, что Катя — первая женщина, кто смог вскружить тебе голову, да? Кто бы мог подумать! — Он неверяще уставился на Рому, разведя руки: — А, может, у тебя даже проснулась совесть за всё, что мы с тобой наделали, м? Где-то очень глубоко, са-а-амую малость. Чуточку? Ты ведь сам знал, — начал он выбрасывать слова, как удары, — что ничего нам Катя не сделает. Знал ведь! Но решил притвориться, что нет. Жданов вновь посмотрел на друга взглядом, полным не прикрытого защитной иронией разочарования. — Ты знаешь, в другой раз я бы за тебя даже порадовался. Но явно не сегодня. Рома ответил холодно: — Проницательность, Жданов, это не твоё. Ты просто не слышишь, что ты говоришь. Андрей наконец встал и подошёл к Роме вплотную, будто бы рассчитывая нащупать в нём откровенность через кожу. Но зря, очень зря — больше всего на свете Малиновский терпеть не мог, когда кто-то лез к нему в душу. Даже лучший друг. — Как раз-таки сегодня, — ответил Жданов с тяжёлой иронией, — я впервые слышу себя отчётливо. Я впервые не пытаюсь убедить себя, что твои мысли — и мои тоже. Знаешь, такое классное, на самом деле, ощущение. Жаль, что я не могу насладиться им в полной мере — потому что кто-то немножко, самую такую малость, подпортил мне этот день! Малиновский в этот раз чувству вины не поддался — спросил Андрея с такой же ехидцей: — Ну раз ты слышишь себя отчётливо, может, тогда спросишь себя, почему тебя все эти три недели так взъёбывает? Наблюдать, как Андрея вновь передёргивает — как от оплеухи, — почему-то доставляло неправильное, но удовлетворение. Жданов, прежде чем играть в провидца, лучше бы ты разобрался в себе. Там такой букет — Фрейд был бы в неописуемом восторге. Серьёзно, лучше бы он просто наорал. Сказал бы, что ненавидит Рому и никогда его не простит. Тряс бы, вцепившись в ворот рубашки, или даже зарядил бы кулаком по физиономии. Малиновский всё бы принял со стоицизмом и никогда бы не обижался. — Вот это, родной мой, — сквозь зубы процедил Жданов, — не твоё дело. — Почему это? Ты же сейчас проехался по мне танком, — легко ответил Рома. — Закончим наш прошлый разговор? — Нечего заканчивать, Малиновский. Просто я, в отличие от тебя, умею признавать, что мне может быть совестно. — Да, — фыркнул Роман, — конечно! Посмотрите на этого святошу! Только знаешь что? — Он наклонился ближе к лицу друга и сказал тихо: — Ты сам одобрил мой план, никто не неволил. Совесть мучила?! Так вперёд, — указал Малиновский рукой в неизвестном направлении, — надо было взять да и поговорить с Катей по душам. Зачем же ты слушал меня? Может, потому, что ты самый обыкновенный трус, родной ты мой? Вот здесь Андрей был в шаге от того, чтобы его ударить — Рома видел, как инстинктивно сжался его кулак. Это подстегнуло его подлить масла в огонь. — А знаешь, что сказала мне Катя, когда мы лежали в одной постели? — сально ухмыляясь, спросил он. — Что если бы ты прекратил всё это, ничего бы не было. Ты понимаешь? — Малиновский, наконец, решился и положил другу руку на плечо: — Она бы простила нас. Потому что делала ставку на тебя. И не надо теперь валить с больной головы на здоровую. Я, конечно, умею убеждать, но если бы ты хотел изменить ситуацию — поверь, ты бы её изменил. Губы Жданова дёрнулись и застыли. Наверное, он был впечатлён тем, что сказал Малиновский, и уже делал себе мысленную заметку найти Катю, затолкать в какое-нибудь укромное место и поговорить. Теперь-то — чего не поговорить? Но новый день продолжал подкидывать такие же новые сюрпризы: и в этот раз у Андрея получилось совладать с собой. В любой другой день до этого он бы уже был в истерике. Но сегодня нет. Тугой комок в солнечном сплетении затягивался всё крепче, блокируя самую первую чакру, отвечающую за базовое чувство безопасности. Откуда вот Рома это помнил?.. Возможно, услышал по телевизору. А, может, бредни Кристины Воропаевой нечаянно отложились в дальнем хранилище мозга и теперь вот всплыли. Жданов продолжил таким же, до тошноты бесцветным голосом, и Рома внезапно увидел, как тот устал: — Я, может, и трус. И за то, что предал хорошего человека, отвечу по совести. Но я хотя бы понимаю, что виноват. А вот ты походу никогда и ничего не поймёшь. Ты не то что других не слышишь. Ты даже себя услышать не в состоянии. — Ну, хочешь, — уже прямо предложил Малиновский, — врежь мне. Врежь за то, какой я хреновый. И дело с концом! — Нет, не хочется. — Андрей залихватски похлопал друга по груди, кривовато улыбаясь. Это была страшная улыбка, с которой не сравнился бы ни один удар. — Удачи, дружище. Спасибо тебе большое. Не дожидаясь никаких ответов, он вышел из кабинета и, как бы подводя черту, хлопнул дверью. Рома остался один. — Да для тебя я это делал! — громко крикнул он уже в пустоту. — Для тебя, идиот! Очень хотелось надеяться, что это просто рядовая ссора. Но что-то Малиновскому подсказывало, что нет. Не просто. На тумбочке в углу соблазнительно стояла бронзовая статуэтка, которую можно было бы бросить об стену, и она бы даже не разбилась. Но Рома не привык к такому проявлению эмоций. И в этот раз он тоже сдержался. Истерики ему не свойственны. Рюмочки виски со ждановского стола будет достаточно. — Спокойно, — сказал он сам себе, опрокидывая в себя горькую жидкость и чувствуя, как тепло расползается по горлу. — Спокойно, Малиновский. И не из такой задницы выбирались. Тепло стремительно превратилось в жжение. Рома закашлялся, падая на стул. Господи, ну зачем он спорил сейчас с Андреем? Почему ему всегда надо всё испортить?.. *** Катя, чтобы укрыться от лишних глаз, вышла обратно на улицу. Шёл мокрый снег, было холодно и неприятно, поэтому она сразу прикинула, в какое уютное место можно податься, чтобы сесть там и сидеть до самого Совета Директоров. Желательно ни о чём не думая. Неподалёку была хорошая и недорогая кофейня — туда Катя и направилась быстрым шагом. Оказавшись внутри и раздевшись, она плюхнулась на мягкий диван и забилась в угол. Подальше от всего. Заказала большой капучино. Смотрела в окно сквозь жёлтые гирлянды, которые напоминали о скором Новом годе. Не думать, конечно, не вышло. То, что сегодняшние сутки ползли настолько медленно, пугало. Возможно, потому, что они начались с ночи. Довольна ли она? Да, довольна — такого потрясающего секса ей всё равно больше никогда не светит. И в то же время нет: потому что свежие воспоминания вызывали томительную дрожь несмотря на то, что эти воспоминания были связаны с Ромой. Казалось, что после того, как она раскроет все карты, мираж окончательно рассеется. Малиновский превратится в трёхглавое безобразное чудище не только в её голове, но и в реальности. Превратился ли? Разговор с Павлом Олеговичем тоже не принёс облегчения — ещё больше вымотал. А впереди — Совет, на котором придётся терпеть всеобщие недоумённые и осуждающие взгляды. И, наверняка, приватная беседа с Андреем, которая, конечно, должна состояться. Только если Малиновскому легко было высказать всё в лицо, то со Ждановым Катя даже не представляла о чём говорить. Я вас любила, но вы не оценили? Как вы могли предать мои нежные чувства? Будьте вы прокляты, Андрей Палыч, и сдохните от сибирской язвы? Хотя сибирская язва — это, скорее, благо; жизнь с Кирой быстрее доведёт вас до психушки или до могилы. Ну и поделом вам! Катя слабо усмехнулась, представляя, как выплюнет всё это шефу в лицо. Хорошо бы придерживаться именно такого настроя. Чтобы немного отвлечься от тяжких мыслей, она набрала Зорькина. — И тебе доброе утро, проглот, — ласково ответила она на приветствие. — Что у тебя там, второй по счёту завтрак? Ах, это называется ланч? Слушай, ты давай, англичанами не прикрывайся. Так и скажи, что одним завтраком не наедаешься. — Впервые за это бесконечное утро она улыбнулась. — Ладно, как закончишь, дуй в «Зималетто». Что случилось? А я рассказала Павлу Олеговичу о «Никамоде». Так что сегодня будет решаться наша судьба. Коля, не гунди! Всё расскажу, как приедешь… Под «всё расскажу» Катя подразумевала вообще всё. Носить эту историю в себе становилось слишком тяжело.