мальчик хочет в тамбов

Где-то посреди январских каникул Катя, Рома и Славик решили выбраться к Амуре и Коле, который променял пирожки Елены Санны на пирожки женщины, в которую влюблён. Так, наверное, всегда и происходит: птенцы вырастают в гордых птиц и улетают из родного гнезда. По крайней мере, появляться в квартире Пушкарёвых Зорькин стал гораздо реже, а когда заходил — молчал настолько таинственно, что Катю разбирало дикое любопытство. О чём же таком её друзья договорились в новогоднюю ночь, что теперь они не разлей вода? Неужели чудо произошло? — Ничего не скажу, — гордо отвечал Коля. — Ты мне про Романа что-то рассказывала? Подруга, блин. Только с Амурой там чё-то — шу-шу-шу, а другу, которого с первого класса знаешь, хрен, да? Ну вот и сиди.  — Ну Ко-ля! — трясла его за плечо Пушкарёва. — Ну я собиралась! Честно! Просто времени не было… — Конечно! Времени не было. Совести у тебя не было! Почему я о самых важных вещах в твоей жизни должен узнавать от Амуры? А, да, знаю, знаю… Ты избегаешь нашего с Романом столкновения лбами, да? Ну, правильно делаешь. — Какого столкновения? Какими лбами? — Ну, в моём случае — лоб золотой, а в случае Малиновского — даже не знаю. Скорее всего, чугунный. Или деревянный. Учти, мы на работе всё равно столкнёмся! Я ему ещё не всё сказал! Конечно, — пылал Коля праведным гневом, — так я и поверил, что он в одну секунду стал хорошим.  — Господи, Коля… Ну я даже не переживаю, а ты-то чего? — Я-то чего?! Я, Пушкарёва, пока что твой друг, хоть ты об этом постоянно и забываешь… Короче, я настаиваю, чтобы вы с ним приехали к нам с Амурой. И Славика этого вашего тоже можете прихватить. Врага нужно изучить со всех сторон.  Катя даже не знала, чему удивляться больше — тому, что Коля где-то научился настаивать, или тому, что приезжать нужно к ним с Амурой. — Вроде мой папа — это мой папа. Но черты его почему-то перенимаешь ты. — Это передаётся воздушно-капельным путём. И никаких возражений!  Подувшись ещё немного, Коля всё-таки оттаял и сообщил всё тем же таинственным шёпотом: — Мы тебе такое расскажем — в обмороке будешь. Пушкарёва, ты даже не представляешь… Поэтому, когда вся честная компания подходила к Амуриному подъезду, Катя была так взволнована, что Роме и Славе приходилось держать её под руки с обеих сторон. — А если Амура беременна?! Хотя когда она могла успеть… Может, они уже пожениться собрались? А, может, съехаться? Боже, боже, боже… — Милая моя, — посмеиваясь, шепнул ей Рома на ухо, — ты вроде перечислила только хорошее. А лицо — как будто Амура обратно в Африку уезжает. И Колю с собой забирает, чтобы проводить над ним погребальные обряды. Хотя я даже не знаю, что хуже — погребальные обряды или ежедневные обряды Женсовета по прощупыванию нутра Зорькина, которые ему ещё предстоят.  — Дурак, — возмутилась Катя. — Судя по вашим рассказам, Женсовет будет похуже Бригады, — добавил Славик. — Я уже страшусь столкновения с ними. — Поверь, — хохотнул Роман, — намного похуже! Парни нервно курят в сторонке.  — Дураки, — возмутилась Катя уже слабее и тут же поинтересовалась: — Интересно, кто из них Космос? — Однозначно Шура. — Пчёла? — Пчёлой пусть будет Амура. Пчёла сох по Оле, Амура — по Коле. Всё сходится. Не выдержав и начав тихо прихихикивать, Катя продолжила блиц-опрос: — Фил? — и тут же сама предложила: — Без вопросов, Ольга Вячеславовна.  — Точно.  — Остался Саша Белый.  — По-моему, — Рома задумался, — никто из оставшихся на эту роль не подходит. Ни Светлана, ни Татьяна, ни, тем более, прости господи, Маша.  Малиновский-младший с уверенностью и предвкушением заявил: — Тогда Белым буду я. Молодой здоровый женский коллектив нуждается в крепком мужском плече. — Ты уверен, что именно, хм, в плече? — хмыкнул Малиновский-старший. — Спокойно, — заверил его Славик. — Я ж не ты. Я, в отличие от тебя, умею дружить с женщинами.  — Ты ещё просто слишком молод. — Открою тебе секрет, братец, что желание менять женщин, как перчатки, вообще не зависит от возраста. Извини, Катя, что я так открыто при живой девушке. — Да ничего, — улыбнулась Пушкарёва, не тая за душой никакой тяжести, — мы же говорим о Роме. — Зря пытаешься меня поддеть, Вячеслав, — с шутливой строгостью ответил Рома, приобнимая Катю. — Если ты будешь умнее, чем я в твои годы, то я буду только счастлив.  — О, поверь, я буду!.. Я уже есть. — Не обращай внимания, — тихо шепнула Катя Роме. — Ему нужно выплеснуть негатив. — Да я понимаю, — ответил Роман так, чтобы брат не слышал, и улыбнулся. — Пусть самовыражается.  …Дверь Коля и Амура открыли вместе, до боли напоминая семейную пару. Катя так растрогалась, что тут же кинулась обнимать их двоих. Но, даже находясь в крепких пушкарёвских объятиях, Зорькин не спускал пристального взгляда с Ромы. Настолько пристального, что Катя чувствовала его даже спиной.  Рома, наоборот, вёл себя вполне миролюбиво — как и обычно. Колино неодобрение нисколько его не задевало; наоборот, даже веселило.  — Всем здрасьте. Товарищ Зорькин, не сверлите вы во мне дыру. Все необходимые человеку отверстия у меня уже имеются, лишних не нужно. — Тогда предлагаю заклеить вам рот, — хамовато ответил Коля. — Потому что бог знает, что вы им говорите, раз Катя вами так околдована. — Мы могли бы провести эксперимент, — не без удовольствия ответил Роман. — Но, думаю, это не поможет. Катя будет околдована мной, даже если я на всю жизнь останусь немым.  — Познакомьтесь, — сказала Пушкарёва, оторвавшись от сладкой парочки. — Это Слава Малиновский, младший брат Романа. А это Коля и Амура — мои близкие друзья. — Очень приятно, — хмыкнул Зорькин, пожимая сначала Славину руку, а затем, так и быть, Ромину. — Надеюсь, вы человек более порядочный, чем ваш старший брат. — Взаимно, — с широкой улыбкой кивнул Слава. — В своей порядочности я не сомневаюсь, но, думаю, что мне есть в кого быть. — С этими словами он положил руку на Ромино плечо: — Знаете, от рябинки не родятся апельсинки. А от Малиновских не родится Павлик Морозов. Мы вполне в порядке.  — Всё ясно, — вынес вердикт Коля. — Они два сапога пара.  Месяц назад Кате, чтобы заткнуть лучшего друга, который болтает всякий вздор, пришлось бы отдавить ему ногу или зашипеть подобно злобной ящерице. Теперь — аллилуйя! — эту функцию с успехом выполняла Амура, которая не замедлила процедить сквозь зубы: — Милый, лучше молчи. — Затем, оттеснив «милого» на задний план, она протянула Славе руку, и Слава с готовностью её поцеловал. — Очень приятно, Вячеслав. Мы рады тебя видеть, проходи. Давайте-давайте, быстро все раздеваемся, не толпимся… Катя в квартире Амуры была в первый раз. Жилище полностью соответствовало своей хозяйке, личность которой можно было бы угадать по тысяче мелочей: статуэтки африканских божков, расставленные по всевозможным поверхностям, расписные глиняные тарелки, висящие на стенах, огромная шкура зебры на полу гостиной. На ней все и расселись вокруг небольшого деревянного столика на низких ножках. Пока Амура суетилась с едой и выпивкой, Славик в восхищением оглядывался вокруг: — Как круто всё сделано! Чувствуется близость природы, душа. Амура, ты в этой обстановке как настоящая роза пустыни. А этот безликий и тошнотворный хай-тек уже достал. Да, Ром? Амура тут же зарделась от удовольствия. Коля с Катей фыркнули. — Весь в брата, — тихо сказала Пушкарёва. — Обольститель. Рома, приобняв Катю за талию, беспечно пожал плечами: — Не знаю, меня всё устраивает. Я люблю, когда всё просто и функционально. Но, вынужден признать, Амура, что у вас масса талантов. Вы не только главная гадалка «Зималетто», но и прекрасный дизайнер. Слава богу, что Милко меня сейчас не слышит — он бы до конца праздников бился в припадке священного ужаса.  — Вы мне льстите, Роман Дмитрич, — с улыбкой ответила Буйо. — Нагло льстите, чтобы я не навела на вас порчу. Но спасибо, мне всё равно приятно, в этот интерьер я вложила кучу времени и денег.  — А мне погадаешь? — тут же поинтересовался Слава.  — А ты веришь в гадания? — поинтересовалась Амура в ответ. — Ещё как верю! Мне однажды уличная цыганка нагадала, что я стану богатым, успешным, и у меня будет двое красивых ребятишек. Правда, всем остальным прохожим после меня она говорила то же самое, но я предпочёл этому поверить… Жду подтверждений, и ничего другого. — Посмотрим, — усмехнулась гадалка, — посмотрим.  — И Кате тоже погадай, — встрял Коля, всё ещё косясь на Романа, с аппетитом уплетающего угощения со стола. — Надолго ли у неё эта великая история любви.  — Коля! — взорвалась Катя. — Ну хватит! Хватит! Не строй из себя отца тринадцатилетки. Тебе не идёт. — Я ничего и не строю, — невозмутимо ответил Зорькин, почему-то до боли напоминая Валерия Сергеевича, — просто мне непонятно, как после того, что Роман Дмитрич сделал, ты могла влюбиться в него.  — Николай, — теряя терпение, вновь зашипела на него Амура. — Мы для чего собрались? Чтобы ты испортил всем настроение? — Да боже упаси. Я просто хотел прояснить некоторые моменты. Потому что Катя, если ты забыла, наша лучшая подруга, а друзей в беде, — на слове «беда» он красноречиво посмотрел на Малиновского, — не бросают.  Катя протяжно выдохнула, не зная, какие доводы привести. Потому что Зорькин был справедлив в своих возмущениях — он имел на них право. Он имел право переживать за Катю и относиться к Роману с подозрением. Но вот на что он не имел права — так это устраивать публичные разборки.  Амура Роману тоже не доверяла, но она, будучи человеком разумным, прекрасно понимала, что Катя — девушка взрослая и сама разберётся со своими взаимоотношениями. Более того, она была до последнего готова отстаивать Катины личные границы.  — Вот именно, что она наша лучшая подруга, — возмутилась Буйо. — И мы, как порядочные друзья, не должны лезть в её жизнь! Она сама разберётся, кто ей нужен, а кто нет, не маленькая. Или, может, ты забыл, кто помог организовать нам встречу в самом крутом ресторане Москвы? Благодаря кому мы сейчас сидим здесь вместе? Ну так я тебе быстро напомню! После упоминания ресторана Зорькин немного сник.  — Да помню я, — буркнул он. — Только сомневаюсь, что это было сделано по доброте душевной. Он просто хотел Катю впечатлить!  — Напомню, что ты воспользовался помощью, — тихо заметила Катя. — Сам попросил. Что-то тогда тебя не волновало, насколько Рома плохой. Здесь Малиновский успокаивающе пожал Катину кисть и, наконец, взял слово, чтобы прервать жаркий спор: — Катенька, не нужно, — улыбнулся он, нисколько не выбитый из колеи, и обратился непосредственно к Николаю: — Дорогой Николя. Вы имеете право питать ко мне неприязнь сколько угодно, особенно после моего поступка. Естественно, что такой прожжённый циник и бабник, как я, будет напрягать такого невинного и возвышенного юношу, как вы. Вы думаете, что я вашей лучшей подруге не пара — правильно думаете. Я даже восхищён тем, как вы переживаете, честно. Это очень достойно. Да, прожжённым циникам и бабникам не положены такие потрясающие девушки, как Катя. Я это и сам знаю. И Катя знает. Но, боюсь, вам придётся понять, что и Катя, и я решили забить болт на то, кому и что там положено. А если вы боитесь, что я снова поступлю с Катей неподобающим образом — официально разрешаю вам же первому начистить мне морду. Хотя, сомневаюсь, что до этого дойдёт, потому что я не собираюсь её обижать. Театр, знаете ли, утомляет. Вместо того, чтобы изображать влюблённость, я предпочёл влюбиться по-настоящему. И с этим всем несогласным тоже придётся смириться. — Рома, — снова сжала его руку Катя и ошеломлённо уткнулась носом в его плечо, — ну зачем? — Расставить, так сказать, все точки над «i», — со спокойствием удава ответил Малиновский и вновь принялся за еду. — Надеюсь, больше вопросов нет. Однако, Катя чувствовала, как затвердели его мышцы. Он в неё влюблён! Влюблён. Влюблён. Вот это номер.  — Впечатляюще, — наконец, выдал Коля и тут же нахмурился: — Но… Колю тут же прервал Славик, который с огромным интересом наблюдал за всем происходящим. — Нет-нет-нет, — замахал он руками. — Никаких «но». Ты, Николай, можешь сколько угодно сомневаться в моём брате, но если уж он сказал про девушку что-то серьёзное… Малиновские лучше тихо сольются, чем будут говорить серьёзно. И если он что-то такое сказал — значит, можно прислушаться. Давай так и сделаем? — Ну прямо один за всех, и все за одного, — закатил глаза Зорькин. — Ты Романа сам-то сколько знаешь? Без году неделя? Прямо уверен в нём? Глаза Малиновского-младшего загорелись нехорошим огнём. Про себя Катя отметила, что именно в этом он был не похож на старшего брата: Роман при любых обстоятельствах умел оставаться мягким, обходительным и игривым. Слава тоже всё это прекрасно умел — но если он с чем-то был не согласен, то нехороший огонь вспыхивал слишком быстро. Рому было очень трудно вывести из себя. Славу — вовсе нет, хотя он и не собирался переходить на крик.  Нет, он тоже был спокоен как удав. Но гораздо более ядовитый удав.  — Да, уверен, — ответил Славик. — Мне не нужно было общаться с ним всю жизнь, чтобы быть уверенным. И так ли это надо? Ты с Катей знаком много лет — и до сих пор не можешь усвоить, что она, кажется, серьёзно влюблена. Ай-яй-яй, молодой человек.  — Так, — решительно тряхнул головой Рома, вставая, — всё. Хватит этого балагана. Амура, где у тебя можно покурить?  — Там, — пролепетала Буйо, — на балконе… Пепельница стоит, если что. — Спасибо. — Рома поцеловал Катю в щёку. — Я скоро. Слава, пошли покурим.  Славик спорить не стал. Посмотрев ещё раз на Зорькина взглядом победителя, он хмыкнул и неторопливо поднялся. — Ну пойдём, охладимся. Что-то душно стало.  — Чёрт знает что, — утомлённо сказал Зорькин, когда оба брата скрылись на балконе. — Один Малиновский — ещё куда ни шло, хоть и с трудом. Но двое — это как-то слишком.  — А я тебе говорила, — назидательно сказала Амура, — чтобы ты не лез. Ну вот и получил по кумполу!  — Коль. — Катя придвинулась к другу поближе и, заговорщически улыбнувшись, протянула ему мизинец: — Миримся? Обещаю, я смогу позаботиться о себе. Честно-честно. Коля, смерив её последним на сегодня полным сомнения взглядом, медленно протянул мизинец в ответ: — Если ты заболеешь — я тоже заболею.  — И мы всегда будем сидеть за одной партой, — рассмеялась Пушкарёва.  — Ну слава тебе господи, — воздела руки к небесам Амура, — Ориша услышал меня.  — Лучше расскажите, — с радостью переключилась Катя на волнующую её тему, — что у вас произошло. У меня от этих тайн скоро голова взорвётся. И друзья наперебой начали повествовать о том, что выяснилось в новогоднюю ночь. Коля рассказывал, как угадывал в Амуре старую подругу по переписке, Амура — о том, что, наоборот, даже не подозревала, что Коля и есть тот самый мальчик.  — Я специально назвалась чужим именем, — объяснила она, смеясь. — Почему-то стеснялась настоящего. Не знаю, почему, дурочка такая была. Гордиться надо было, а я стеснялась.  Зорькин посмотрел на Амуру с такой нежностью, что у Кати перехватило дыхание.  — На самом деле, — сказал он, — не очень умная. — А почему ты исчезла? — спросила Катя, чувствуя, как у неё дрожат руки. — Так внезапно. Коля тогда чуть не повесился. Господи, она даже и подумать не могла, что бывают такие совпадения. Совсем недавно рассказывала Жданову про Колину переписку — и вот. Вот оно, было так близко столько времени.  — Потому что она не просто дура, а вероломная дура, — фыркнул Зорькин.  Амура, в самом деле, несмотря на давность событий, выглядела виноватой: — Я начала тогда встречаться с одноклассником… А Коля мне тоже нравился. И я решила, что общение нужно прекратить, пока я совсем в него не влюбилась. Всё-таки одноклассник близко, а Коля был далеко… Поэтому тогда я выбрала одноклассника.  — И что, — проворчал Коля, — долго провстречались, да? — Полгода.  — Негусто. — Вот не надо делать такое лицо! Если я за полгода тебя не убью, то организую себе поездку на Мадагаскар. В награду за своё огромное терпение.  — Подождите, — Катя всё ещё не могла до конца поверить в услышанное, — как так вышло? Вы же когда письма друг другу писали, должны были фамилию-имя-отчество указывать на конверте. Или вы что, совсем друг о друге ничего не знали? — Не знали, — помотал головой Коля. — Амура стеснялась своего имени, а я — фамилии. Помнишь же, как меня в школе дразнили «коровой Зорькой»? Поэтому я всегда подписывался просто «Николай». Это, кстати, добавляло таинственности. — Да я как-то тоже, — Амура пожала плечами, — всегда обходилась одним именем. Повторяла за Колей.  — И адрес отправления, кстати, был не мой, а бабушкин, — припомнил Зорькин. — Родителям не нравилась моя увлечённость перепиской, потому что, — он закатил глаза, — я якобы должен был всё время учиться. А бабушка меня всегда поддерживала, я ей даже читал некоторые письма. — После этих слов Коля немного погрустнел: — Жаль, что её уже нет здесь. Она бы так обрадовалась, если бы я сейчас привёл Амуру к ней.  Амура с трепетом поцеловала уголок опущенных губ: — Она всё видит. Честно-честно. Пушкарёва приложила ладони к пылающим щекам, надеясь хоть немного охладить их.  — Просто невероятно, — прошептала она. — Столько мелких деталей… Столько шансов никогда не встретиться. И вы всё равно встретились. — Благодаря тебе, кстати, — напомнила Буйо, протягивая Кате руки и переплетая её пальцы со своими: — Ты — наша Купидонша, Катюх. Коля согнал с себя мимолётную грусть и вредно покосился на Амуру.  — Это её жизнь на место поставила. В первый раз она сделала неправильный выбор. У неё не оставалось другого варианта, как приехать в Москву, поселиться в одном районе со мной и безнадёжно в меня влюбиться. Только сейчас выбор уже делал я — она или Вика.  — Тоже мне выбор, — стукнула его по плечу Буйо. — Выбирал он! Да нафиг ты Клочковой сдался?  — А она, между прочим, уже была готова. Да-да… — Ой, да пошёл ты! Дальше, как и всегда, начался спор, который был интересен только двоим. Катя же сидела, рассматривая ребят, но совсем их не слыша. Она думала о своём.  О том, что Амура с такой лёгкостью и филигранностью предсказывает жизнь другим, в то время как её собственная жизнь поступает с ней настолько непредсказуемо. О том, что Амуре пришлось делать один и тот же выбор дважды — и ей, Кате, тоже теперь придётся делать выбор. Хотя она сделала его уже давно, даже не подозревая, кто Амура такая.  Много лет назад Амура была девочкой, которую Катя заочно терпеть не могла. Сегодня — лучшей подругой. Катя сама нашла работу в «Зималетто», сама выделила эксцентричную гадалку среди всех остальных, решив ей полностью довериться; возможно, это тоже была судьба? Искупление вины? Наверное. Ведь Катя была так счастлива за Амуру и Колю, что, хотелось верить, полностью искупила свою давнишнюю ревность и неприязнь.  Всё-таки делать правильный выбор — всегда приятно.  *** Рома со Славой курили молча, смотря в январское чёрное небо. Только когда сигарета истлела до самого конца, Рома откашлялся и сказал: — Мне, конечно, приятно, что ты меня защищаешь. Но, Слав, я взрослый. Сам бы справился. — Взрослым не нужна защита? — спросил Слава, как само собой разумеющееся. — Может, и нужна. Но ты сам сказал, что Малиновские не пропадут. Я бы нашёл, что ответить. — Вот именно. Я сказал, что Малиновские, — Славик выделил окончание, — не пропадут. Во множественном числе. Этот Коля сказал «один за всех, и все за одного». Но я не очень люблю «Трёх мушкетёров». Мне больше нравится «Крёстный отец». Помнишь принцип сицилийской семьи? Своих мало, чужие — все.  — Но мы, кажется, не сицилийская семья, — умиляясь пафосу юности, напомнил Рома.  — Да мы вообще не семья, — бросил Слава, всё ещё рассматривая небесную даль и перекатываясь с носков на пятки. — В общепринятом смысле. Подумаешь, родились от одной матери. И что, если я её даже не помню, и тебя тоже не помню? Семья — это же, по идее, те люди, которые тебя воспитали. — Да, — заторможенно кивнул Рома, — именно так и говорят. — Только я тётю никогда семьёй не считал. — Славины тонкие губы болезненно дёрнулись. — Она меня пыталась воспитывать и переделывать, но я ей не давался. Не хотел. Чувствовал, что она мне чужая. Зато когда я увидел твоё фото, я всё понял. Поэтому не нужно говорить, что ты бы сам справился. Рома осторожно затушил сигарету. Он понятия не имел, что отвечать. Все его разговоры обычно были игрой слов, но Слава явно не был настроен ни на какие игры. Он хотел поговорить о том, что сам Роман так старательно откладывал. — Слушай, ты же сказал, что Малиновские лучше сольются, чем будут говорить серьёзно. — Он, честно, не собирался использовать сарказм, но, кажется, сарказм сам использовал его. — Получается, наврал? — Это было больше о тебе, чем обо мне, — пожал плечами Слава. — Я всегда говорю, как есть. Не привык что-то скрывать. Если для тебя сказать о чувствах к девушке — это такой подвиг, что ты даже потеешь, то для меня нет.  Малиновский-старший спросил со слегка раздражённой усмешкой: — Зачем тогда лезть на рожон, если ты обо мне настолько невысокого мнения?  — Я уже сказал, зачем. Я могу относиться к тебе как угодно — но это не значит, что то же самое могут делать и другие.  — У других, — резко ответил Рома, — тоже есть для этого основания. Ты не знаешь, как я поступил с Катей. — Я догадываюсь, что не очень хорошо, — нисколько не удивлённо фыркнул Слава. — А, может, и очень плохо. Но, — он развернулся и посмотрел на брата, — мне это неважно.  — В самом деле? — Роман не выдержал и сухо рассмеялся. — Ты всё же слабо понимаешь, что я из себя представляю. В конкурсе достойных примеров для подражания среди старших братьев я бы был первым с конца.  — Да, Рома, в самом деле! — неожиданно резко повысил голос Слава, теряя терпение. — Ты можешь сколько угодно переводить тему или отделываться от меня односложными репликами, — он подошёл ближе, не оставляя Роме пространства, — только я не ты, и я не буду скатываться в эту долбаную иронию. Иронию пусть принимает Катя, а я не такой. Я ничего не знаю о тебе, а кто в этом виноват? А ты что знаешь обо мне? Ты знаешь, как я жил? Ты знаешь, что я чувствовал? Ты знаешь, как я мечтал сбежать из тётиного дома? Потому что она конченая. Я читал журналы о тебе. Я пытался понять, что ты за человек. Думал часами, почему ты уехал и не давал о себе знать. Почему ты бросил меня! Я представлял, как ты однажды появишься и заберёшь меня с собой. Но ты не появлялся. И я нашёл твой номер телефона. Я забил на гордость, забил на мысли о том, что я тебе не нужен. Может, ты вообще бы не вспомнил, кто я такой? Ты представляешь, какой это удар по самолюбию? Но к чёрту гордость, я не гордый! Я позвонил сам. Приехал сам. И если уж кому тебя и судить, так это мне!  …Он устремил взгляд в потолок, пытаясь проморгаться, и Роман понял, что тот пытается сдержать слезу. Его удивило, что впервые в жизни при виде чужих слёз он не испытал ужас. Может, кровное родство сыграло свою роль. Слава был естественным и в самом деле говорил то, что чувствует. Его эмоции не были способом как-то повлиять на Рому, а пафос не был способом казаться весомее и значимее.  — Но я не хочу тебя судить. Я много чего говорю. Что я лучше тебя. Так это само собой разумеется, — Слава снова фыркнул, быстро мотая головой, — молодость всегда в выигрыше. Наверное, у тебя были причины поступать так. Я приехал не для того, чтобы тыкать в тебя пальцем, а для того, чтобы быть рядом со старшим братом. Чтобы мы узнали друг друга. И раз ты сам предложил остаться, тебе от меня не отделаться. Тебе придётся принимать то, что я встаю на твою защиту и много говорю. И тебе придётся давать мне то, чего ты не дал мне за столько лет. Тебе, чёрт возьми, придётся привыкать к наличию семьи! Роме не оставалось ничего другого, как подойти и крепко, без лишних слов, обнять брата. Он чувствовал, что должен это сделать. Более того, ему хотелось это сделать; чужие тщательно сдерживаемые слёзы, чужой пыл и искренность пробудили в нём какие-то странные эмоции, которые он никогда ещё не испытывал. Возможно, так проявлялась связь. Слава в ответ вцепился в него так, что плечам стало немного больно.  — Она… Тётя настояла, Слав. — Рома ощутил, как горло сдавил спазм. Такой ценой давалось нечто давно забытое, поднятое из самых глубин сознания. — Мне было тринадцать. Родители погибли. Я не знал, что делать, понимаешь? Она сказала, что сможет воспитывать только одного. Тебя то есть. Она терпеть не могла моего родного отца, и меня… Тоже… Я жил в интернате. Она иногда приезжала. Говорила, говорила… Постоянно что-то говорила. Что воспитает тебя сама, и чтобы я имел совесть. Чтобы не мелькал перед тобой. Ты подрастёшь, и тебе будет больно вспоминать о родителях… из-за меня. Плюс я дурной пример. А я на самом деле был трудным. Курить начал рано, выпивал. Она говорила, что из меня ничего не получится, а я верил. И сбежал в Москву один. Что я мог тебе дать, Слав? Мне самому-то — просто повезло. — Что ты мог? — переспросил Слава, не отпуская его. — Что ты мог?! Ты мне мог дать любовь, которой у меня никогда не было! Ты подумал об этом?  — Я много раз думал. И всегда решал, что ты и без этого проживёшь. — Тогда почему ты не приехал, когда тебе повезло? Ты бы показал ей! У тебя имя, статус! — Я не хотел, — повторил Рома, как заведённый, — не хотел мешать. Я надеялся, что у тебя всё хорошо. Зачем тебе лишние потрясения? — Просто тебе было легче так думать.  — Может быть. Я трус, да. Точно не пример для подражания.  — Но я от тебя всё равно не отстану. Ты моя семья, понимаешь? — сказал Славик почти по-детски. — Ты, а не она. — Понимаю, Слав. Я понимаю. Мыслей больше не было. Только одна болталась посреди полного опустошения: всё-таки Роман Малиновский — страшный везунчик.