Его взгляд.

Я уже давно стал самостоятельным и взрослым мужчиной. Но я никогда не забуду своего отца, Российскую Империю. Несмотря на его в некоторых местах скверный характер, он был для меня самым лучшим другом. И я помню о нем только самое доброе. Его взгляд всегда заставлял улыбаться, когда он смотрел своими голубыми глазами на меня. А похвала была для меня и вовсе в радость. После нее он смотрел на меня глазами, которые были наполнены гордостью за меня. Особенно запомнились все его привычки и самые лучшие моменты. Я помню его ночные похождения по саду. Там были лишь белые и красные розы. Отец их не любил. А смотря ночью в окно и видя его грустный тёмный силуэт, я задавался одним и тем же вопросом каждый раз: "Зачем он смотрит на цветы, если они не несут должной радости?" Я узнал о его не любви к цветам после небольшого диалога, который ввел меня в ступор. Я так и остался без ответа. – Какие твои любимые цветы? – Ромашки. – Тогда почему у нас в саду только розы? – Так нужно... И его кристальные глаза снова окинули меня взглядом. Тогда я помню, как побежал специально следующим днём на поле. Чтобы набрать букет. Большой букет из ромашек. Из этих невинных цветов. Больше часа я ходил под палящим солнцем, собирая себе в руки все больше и больше цветов. Иногда их было сложно найти, но я не отчаивался. На моем лице все равно была улыбка. А сердце билось, когда я возвращался вечером домой. Было интересно. Как же он был рад, получив такой подарок. Он прижал его к груди, зарывшись носом в цветы. У него не было времени, чтобы наслаждаться красотой своей природы. Через белые лепестки я снова уловил его взгляд. Такой чистый. И такой же невинный, как эти цветы. Они как будто слезились от счастья. А улыбка как будто вовсе дрожала вместе с его руками. Он был занятым человеком. Но никогда не забывал про меня. Всегда укладывал спать лишь под своим присмотром. Многие посещали его богатый дворец. Многие рассказывали свои сказки. Но ни одни не могли сравниться со сказками отца. Они были простыми, без всяких богатств, как любили рассказывать Французская Империя или Великобритания, без драм. Сказки Ри были похожи на друг друга. Похожи тем, что происходило это на его и моей родной земле, что было для меня намного занятнее. Его сказки были спокойны. И спокоен был его взгляд небесных глаз, когда он уходил из моей комнаты, пытаясь как можно тише ступать своими тяжёлыми сапогами. Я заметил этот взгляд случайно, слегка приоткрыв глаза, наблюдая за темным силуэтом, который снова возвращался в свой несчастный сад. С тех пор я никогда не засыпал, наблюдая за отцом. Лишь только после его ухода я с улыбкой закрывал свои глаза. Он не терпел прикосновения чужих. Даже избегал их. Всегда носил свои плотные белые перчатки. Не хотел чувствовать чьё-то тепло. Я увидел его недовольное лицо, когда кто-то незнакомый для меня притянул к себе Ри за плечо. А после за лицом и его возмущённое действие. Он отмахнул от себя скверную и грубую постороннюю руку, показывая чужеземцу, что не намерен терпеть такую близость. Его взгляд был зол. Но что радовало меня, так это то, что когда мы оставались одни, он никогда не надевал на себя перчатки. Гладил меня по голове, по горячим щекам, шее и ладоням своими мягкими как его взгляд руками. Они были как подушка. Я любил на них засыпать, но в те моменты я пропускал его спокойный взгляд. – Ты даже не представляешь, какие у тебя чудесные руки. – Спасибо. – Почему ты их всегда прячешь под перчатками? – А какая разница? Главное, чтоб не прятал от тебя. А ещё его голос. Он был чарующим. Но говорил мало. Он предпочитал слушать, чем говорить. Потому все его партнёры любили поделиться с отцом своими воспоминаниями, чтобы тот просто выслушал и даже посмеялся. Но ему никогда не было смешно. Потому что я знаю его настоящий смех. Он смеялся по-настоящему только со мной. Когда я шутил свои глупые шутки, не несущие особого смысла. Следом за прекрасным голосом был и сердцезамирающий смех, который было также не дано услышать всем. Чарующий голос, прелестный смех, после этого шел такой же взгляд. Благолепный. Он любил рисовать. Пытался рисовать как можно чаще. Но из-за обязанностей это плохо получалось. Чтобы сэкономить его время, я всегда заранее бегал на базар за новыми холстами. Рисование его расслабляло. Потому я не хотел лишать его этого занятия. Раньше он рисовал простые комнаты своего дворца. А после перешёл на тот самый сад. Он пытался не обращать внимания на эти розы. И у него это хорошо получалось – после нескольких часов работы я мог посмотреть на его труды. Вместо роз были нежные ромашки. В первый раз я хотел у него спросить насчёт этой "ошибки". Но когда я понял, то был рад, что всё-таки не решился задать глупый вопрос. Когда он долго не рисовал, то заводил такой диалог: – Нарисуй что-нибудь, пожалуйста. – Что же ты хочешь, чтобы я нарисовал? – То, что больше всего любишь. – Тогда сиди смирно. И я сидел. Не двигаясь. Слушал, как он водил карандашом по бумаге, внимательно смотря на меня. Он прищуривался, чтобы лучше разглядеть мои черты. Это был внимательный взгляд. Иногда мне казалось, что он мог нарисовать меня вслепую. Помимо рисования он любил музыку. Для меня она была прекрасна. Особенно, если отец играл ее только для меня и передо мной. В начале я всегда вспоминал наглых стран, которые чуть ли не приказным тоном предлагали сыграть что-нибудь. Я мельком слышал это несколько раз из их же уст. Почему-то Ри никогда не отказывал. Я отмечал для себя это время с музыкой лишь с тем пониманием, что эти моменты были единственными, когда он закрывал свои глубокие глаза. Тогда я уже не мог сказать ничего про них. Он не открывал их пока не закончит игру. Неважно на чем. На фортепиано, скрипке. Он чувствовал музыку, а я лишь ждал, когда он медленно откроет свои глаза и с лёгкой улыбкой посмотрит на меня в ожидании моих слов. А они не будут содержать каких-то злых помыслов. Потому что музыку моего отца было невозможно назвать ужасной. Так же как и взгляд. Уверенный в себе. Он смотрел в окно, когда ему было грустно. Выглядел, словно в воду опущенный. И я смотрел на него печальным взглядом, надеясь, что грустит он не из-за меня. В такие моменты я тихо подходил к нему и залезал под тяжёлую руку. Тогда он сразу же обращал на меня свое внимание. Садил меня на свои колени, предлагая посмотреть на пасмурную погоду вместе с ним. На лице расплывалась унылая улыбка. Когда у него было такое настроение, то я пытался находиться рядом с ним как можно чаще, чтобы подбадривать своим присутствием. Делать ощущение, что он не один. И Ри это понимал. Ему становилось лучше с пониманием того, что не один он переживает те же самые проблемы. Но взгляд все равно оставался мрачным и похоронным. Смотрят вдаль и задумываются о чем-то более масштабном, ясно с не очень хорошим настроем. – Что я бы без тебя делал? – Грустил? – Ха-ха! Это верно, Союз. Но когда пришло то самое время... которое я не очень люблю вспоминать, то такой взгляд я не видел никогда. Казалось, что я увидел все, что мог увидеть в его глазах. Но нет... Я совсем забыл про страх. Он никогда и ничего не боялся. Всегда вел себя достойно абсолютно с любым. Помимо страха в этот момент была ещё и адская боль, которая надламывала мою руку с пистолетом. Мне хотелось реветь, но я не мог допустить этого. Рука дрожала. Я заставлял себя супиться. Лицо накрывала тень, скрывая стыдливый и разъярённый взгляд ненависти к этом виду. На глазах Ри лились ручьи слез. Он не мог поверить. Свет проходил сквозь его кристально-чистые слезы, а его глаза становились все ярче. Они блестели как ничто в этом мире. Он стоял неподвижно. Я не думал, что когда-то он будет бояться своего же сына. Но я изменился. Потому я позволяю ему испытывать это чувство, стоя передо мной. И все же... закрыв глаза, перед этим хорошо прицелившись, я наконец-то выстрелил. Он мог за это время убежать. Выхватить у меня из рук огнестрельное оружие, но не стал. Ему не хотелось жить? Нет, он хотел жить со своим старым сыном, который всегда его любил и поддерживал. Помогал и заполнял пустоту. Когда он с грохотом свалился на пол, я понял, что не услышал ни единого слова о пощаде. Он молчал, стоя под дулом. Ему и не нужно было ничего говорить. Его глаза все говорили за него. В ушах начало звенеть от гробовой тишины после громкого и стремительного выстрела. С этого случая прошло достаточно времени и лет. Я себя не виню. Но я до сих пор помню этот взгляд. Любой его взгляд. Взгляд, наполненный гордостью; невинный взгляд; спокойный и мягкий; уверенный и злой; внимательный и грустный. И взгляд, который мне трудно вспоминать, перемешанный со страхом, жалостью и немых просьб о пощаде. Я говорил ему много комплиментов. Насчёт голоса, рук, его умений в рисовании, о его музыке, но никогда не говорил про столь выразительные глаза, которым не нужны слова. Вот об этом я жалею по-настоящему.