Ты лжешь самым бесстыдным образом!

Я уже сказывал, что я занимался литературою. Опыты мои, для тогдашнего времени, были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял. Однажды удалось мне написать песенку, которой был я доволен. Известно, что сочинители иногда, под видом требования советов, ищут благосклонного слушателя. Итак, переписав мою песенку, я понес ее к Мироновой Маше, которая одна во всей крепости могла оценить произведения стихотворца. После маленького предисловия вынул я из кармана свою тетрадку и прочел ей следующие стишки:

Мысль любовну истребляя, Тщусь прекрасного забыть, И ах, Алексея, избегая, Мышлю вольность получить! Но глаза, что мя пленили, Всеминутно предо мной; Они дух во мне смутили, Сокрушили мой покой. Ты, узнав мои напасти, Сжалься надо мной, Зря меня в сей лютой части, И что я пленен тобой.

— Как ты это находишь? — спросил я у Маши, ожидая похвалы, как дани, мне непременно следуемой. Но, к великой моей досаде, Маша, обыкновенно снисходительная, решительно объявила, что песня моя нехороша. — Почему так? — спросил я её, скрывая свою досаду. Девушка промолчала. Тут она взяла от меня тетрадку и начала немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук её мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ей своих сочинений. Маша посмеялась и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказала она, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как отцу моему графинчик водки перед обедом. А кто этот Алексей, перед которым изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Алексей Иванович Швабрин?» — Не твое дело, — отвечал я нахмурясь, — кто бы ни был этот Алексей. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок. — Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжала Маша, час от часу более раздражая меня, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками. — Что это, сударыня, значит? Изволь объясниться. — С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Алексей Швабрин ходил к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ему поцелуй. Кровь моя закипела. — А почему ты об нём такого мнения? — спросил я, с трудом удерживая свое негодование. — А потому, — отвечала он с адской усмешкою,— что знаю по опыту его нрав и обычай. — Ты лжешь, мерзавка! — вскричал я в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом. Миронова переменилась в лице. — Это тебе так не пройдет, — сказал она, стиснув мне руку. — Вы мне дадите сатисфакцию. — Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись. В эту минуту я готов был растерзать её. Однако, дуэль не случилась. Василиса Егоровна, каким-то образом узнав об этом (возможно от Ивана Игнатьича, а может и от Савельича, который в пылу моего гнева был осведомлен о нашей дуэле), посадила свою дочь на хлеб и воду. Впрочем, поделом ей! И того хватит. И всё-таки.., - про себя подумал я, -Марья права. Надо будет показать моё произведение ему... и поцеловать.