***
За дверью в коридоре её встретила та же спартанская обстановка, что и в жилой комнате. Кроме душевой кабинки здесь была лишь стиральная машина, раковина и небольшой настенный шкаф. Яркая лампа, не чета кухонной, рассыпала блики по ровным пустым поверхностям. Под струями горячей воды и правда полегчало. Как будто живей побежала по телу кровь, унося остатки вчерашнего дурмана, и недосып, и тревогу, и болезненную слабость. В голове прояснилось, и из десятков несказанных вчера слов наконец-то пришли главные — те, которые непременно нужно сказать сегодня. Пускай Стёрка больше не заговорит о вчерашнем с ней. Пускай. Но он непременно должен поговорить с кем-нибудь ещё. Она снова натянула джинсы и стёркину футболку — порядком заношенную, но чистую. Пригладила влажные волосы — похоже, фена здесь не водилось. И снова выбралась в коридор. Стёрка сидел на диване с ногами, обхватив колени и глядя в окно. Без геройского костюма, без боевого шарфа и босиком, он казался странно маленьким и одиноким. Сейчас так легко было представить, что это студент — тощий нескладный второкурсник. Вот-вот где-то рядом замяукает Суши, а Стёрка почешет его за рыжим ухом и достанет бутылочку с молоком… Интересно, какими были те двое, память о которых он разделил с ней вчера ночью. Какими они были втроём, тогда. Какими были бы сейчас. Он заслышал её шаги, встрепенулся — и видение рассеялось. Подросток исчез. Прежний, знакомый Стёрка поднялся с дивана и отошёл в сторону, всё так же стараясь не смотреть на Эми. — Звонил в твоё агентство, — он наполнил и включил чайник, но так и не обернулся. — Придёт ваш администратор, принесёт твои вещи и проводит до работы. — Не стоило. Я и сама бы дошла. Ответа не последовало. Значит, Карин скоро будет здесь. Эми почувствовала, как все подготовленные, стройные слова вдруг дрогнули и снова бросились врассыпную. Она не ожидала, что времени наедине осталось так мало. Нужно сказать. Нужно сказать про самое важное. Пусть он не заговорит больше о вчерашнем с ней, но… — Слушай, — ворвался в её мысли хриплый голос, и Эми вдруг поняла, что Стёрка наконец-то смотрит прямо на неё. Усталый, тяжёлый и как будто немного смущённый взгляд. — Пока ты не ушла. Ты умеешь менять повязки?***
Сырая, напитанная душевой водой пластырная повязка неприятно чавкнула, отрываясь от кожи, и перед Эми открылся свежий шов — длинный, ровный, красноватый и слегка припухший. Девушка нервно сглотнула. — И вот с этим ты вчера собирался в патруль? — она взялась за пачку медицинских салфеток и флакон антисептика. — Из-за этого глотал таблетки горстями? — Не горстями, — проворчал Стёрка. Голос был чуть приглушенный из-за футболки: он не стал её снимать, а лишь задрал повыше, стянул к шее, чтобы открылось раненое плечо. — Смажь и заклей, нечего глазеть. Обычное дело. — Да уж вижу, что для тебя обычное. — На спине виднелась пара старых шрамов, поменьше. Эми поднесла к ране тампон с антисептиком. Запахло спиртом. — Это твоя ведущая рука? Помахал бы одну ночь своим шарфом, и разошлось бы всё от нагрузки. К утру тебе бы накладывали эти швы заново. — Не в первый и не в последний раз, — он вздрогнул, когда к плечу прикоснулась прохладная влага. — Как будто есть выбор. Эми зашелестела пакетом с новой повязкой. — Ну что ты, конечно есть! Раньше, может, не было, пока ты тут один был, а теперь у тебя под боком целое агентство, — она шумно разорвала пакет и сняла защитное покрытие с аккуратного пластырного квадрата. — Можем отдежурить за тебя, пока не восстановишься. — Не надо, — неуверенно буркнул Стёрка. — Разберусь. Но в голове Эми уже завертелись шестерёнки, придумывая план. Как можно более убедительный план. — Смотри, когда вчера мне была нужна помощь, ты пришёл, — она приложила к ране пластырный квадрат. — И полночи со мной возился. Значит, теперь с меня ответная услуга. Когда тебе снимают швы? — В понедельник. — Четыре ночи, — она невольно улыбнулась. Надо же, как удачно всё складывается. — По одной на каждого героя в нашем агентстве, и мы в расчёте. Для нас нагрузка небольшая, а ты быстрее поправишься. Будет справедливо, и… — она поискала нужное слово, и оно нашлось почти сразу же, — и рационально. Подумай. Она разгладила края повязки и осторожно опустила футболку на место. Стёрка повёл плечом, но не обернулся, и со стула вставать не спешил. — Спасибо. — Вероятно, это относилось к повязке. Или к предложению о помощи? Эми не стала уточнять. Пусть подумает и примет решение. Стёрка думал с минуту. Потом поднялся со стула, смущённо потёр затылок и обернулся к девушке. — Ладно. До понедельника район ваш. Ты права, это будет разумно. — Вот и отлично! — расцвела Эми. – Только используй это время с толком, ладно? Выспись, отдохни. Тебе это нужно. И ещё… Она вдохнула поглубже. Нужно сказать сейчас. Сказать и надеяться, что он прислушается к её совету. — Поговори с Ямадой. — Стёрка поднял на неё удивлённый взгляд. — Это нужно тебе, и, быть может, нужно ему. Ты вчера сказал, что у него всё хорошо и всё такое, но не может быть всё хорошо у человека, который потерял двоих друзей! Так не бывает! — Почему двоих? — спросил он тихо и растерянно. В дверь постучали — негромко, но настойчиво. Эми вздрогнула и осеклась на полуслове. Карин пришла. Вот и всё. — Просто поговорите, ладно? Стёрка не ответил. Молча обошёл её и открыл входную дверь.***
Уходили по звонким ступенькам лестницы, и по расцвеченному солнечными пятнами двору. Карин, маленькая, опрятная и невозмутимая, несла пустой кейс из-под геройского костюма, а Эми — пакет с цивильной одеждой и сумку. Сумку обнаружили прохожие и сдали в полицию сегодня утром, а полицейские, изучив содержимое, передали её в агентство. Находка приятно оттягивала плечо: Эми уже и не чаяла увидеть свои вещи снова, но всё содержимое сумки оказалось на месте. Кажется, день начинал налаживаться. Вот только Карин почему-то хмуро молчала. Она не сказала ни слова после приветствия и отказалась заходить в квартиру. Она терпеливо ждала в коридоре у лестницы, пока Эми переоделась, попрощалась и вышла, осторожно притворив за собой дверь. И вот теперь они шагали бок о бок в напряжённой тишине, и это удивляло Эми всё больше и больше. Сперва в агентство приносят пропавшую сумку, потом её хозяйка возвращается с опозданием на полдня, да ещё и после ночёвки в чужой квартире. Неужели Карин не хочется поскорее узнать, что случилось? Наконец, Эми не выдержала. — Всё в порядке? Вы за меня переживали? Карин обернулась. Глаза, затянутые радужной плёнкой, блеснули в солнечном свете. — Знаешь, нам звонили журналисты, — задумчиво ответила она. — Спрашивали про тебя, про Стирателя, про злодея, которого вы поймали. И ещё полиция запросила отчёт о происшествии, и вызывали тебя для дачи показаний, а потом принесли твою сумку. Это ты мне скажи, всё ли в порядке, Эми. — Она пожала плечами. — Сначала вы с парнями заключаете этот глупый спор, и ты два месяца морочишь голову герою, которому даром не нужно ни сотрудничество с нами, ни общение с тобой — просто ради… уж не знаю, ради чего. Да и тебе, признай, не очень-то хотелось с ним общаться, — в голосе Карин прозвучал укор. — Просто ты не желаешь уступать и не умеешь вовремя остановиться. Не умеешь признавать, что ошиблась. Эми вздрогнула. Вдруг отчётливо вспомнился тот вечер — и ранние, почти зимние сумерки, и исчезающий за дверью Стёрка, и сомкнутые в споре ладони коллег… И жгучее желание доказать свою правоту, и укоризненный взгляд Карин, и звучный голос Термо: «Спорим, что до конца весны этот парень будет работать с нами, и это будет заслуга Фукукадо!» — А потом вы со Стирателем вдруг ловите вместе опасного злодея, — продолжала Карин, — и проводите вместе ночь, и я забираю тебя утром из его квартиры, в его одежде. — Она развела руками. — Термо прошлой ночью дежурил в двух кварталах от тебя и ничего не знал. Никто из нас ничего не знал, до сегодняшнего утра. И узнали мы от журналистов, а не от тебя. — Она вздохнула и покачала головой. — Я не понимаю, что происходит, Эми. Может быть, это и вовсе не моё дело. Но если вдруг это всё было ради спора, то мне кажется, что ты заходишь слишком далеко. Эми уставилась в землю и не сразу нашлась что ответить. Эти воспоминания неприятно царапнули. После всех событий прошлой ночи и спор коллег, и собственное упрямство — всё казалось далёким, лишним и очень, очень глупым. Почему так? — Столько всего было, так сразу и не расскажешь, — наконец выговорила она. — Но это не ради спора. Не совсем… совсем не ради спора. Я и забыла про спор. — В таком случае, — ответила Карин, берясь за ручку двери, — сейчас тебе про него напомнят.***
Часы на стене показывали два часа пополудни — время обеда, время краткого отдыха перед вторым дневным дежурством. Сменялись с патруля обычно по очереди, но сейчас на месте были все — кроме Джампер. — Привет, Фукукадо! — от радостного вопля Термо в шкафу зазвенели чашки. — Ух мы тебя и заждались! Гляди! Он развернул к ней монитор. На экране проступал заголовок статьи и мелкие строчки. Эми скользнула взглядом по тексту. Сосредоточиться было сложно, читалось через слово, но было ясно, что журналисты восхваляют её вчерашнюю выходку, радуются тому, что неуловимый злодей Дурман наконец-то пойман с поличным и вскользь упоминают участие Стёрки в операции. Откуда только они всё это узнают? — Прочла? — Термо только что не прыгал на месте от нетерпения. — Тогда давай, рассуди нас! Как по мне, так вместе заманить и поймать злодея, да ещё такого известного — это однозначно командная работа, как ни крути. Но вот он, — Термо ткнул пальцем в Полимера, а тот сложил руки на груди и вызывающе вскинул подбородок. — Вот он, да! Упёрся рогом и говорит, что одна только ты — это ещё не агентство, и не считается. Лучше бы вы, конечно, ещё меня позвали, я ж всё равно рядом был. Вот тогда всё было бы однозначно. Но как по мне — и так сойдёт! А ты что скажешь? Эми открыла сумку и вынула из бумажника две купюры по двести йен. — Я скажу, что разрываю ваш спор. Я скрепила его, а теперь я его разрываю. — Она протянула деньги спорщикам. — Вот так, чтобы всё было честно, и никто из вас не был в обиде. Вы оба победили и оба проиграли, а я проиграла больше всех, потому что вообще во всё это ввязалась. Устроит? — Да брось, Фукукадо! — обиженно засопел Термо. — Не шути так, мы с тобой считай победили! — Семпай, я серьёзна, как сердечный приступ! — Эми топнула ногой. — Я не буду ждать до конца весны! Спора не должно быть уже сейчас. Термо уставился на Полимера в поисках поддержки. Тот развёл руками. — Так можно, ты же знаешь. Более того, — он пристально взглянул на Эми, — мне кажется, сейчас так даже нужно. Скажу честно, мне с самого начала этот спор был интересен лишь одним: хотел увидеть нашу новую коллегу в новом свете. Думаю, увидел достаточно. — Он поднялся и поманил напарника рукой. — Время обеденное. Пошли, возьмём Мисс Шутке что-нибудь вкусное в честь её первой успешной собственной операции. Она заслужила. — Я ничего не понимаю, — заворчал Термо, направляясь к двери. — Пошли, пошли. По дороге объясню. Дверь закрылась, и в офисе стало очень тихо. Эми присела за стол и принялась задумчиво катать по столешнице карандаш. Вверх по столу, вниз. Вверх, вниз. Мысли полнились странной теплотой и… раскаянием. Карин шуршала где-то возле кофемашины — и тоже молчала. О чём ей можно рассказать и о чём не стоит? — Карин, ему была нужна помощь. — Под щелчком пальца карандаш прокатился к монитору и вернулся обратно. — Всё это время, Стёрке была нужна помощь. Если бы не чёртов спор, может, я заметила бы это раньше. Может, помогла бы раньше. А так я только и думала, как бы добиться от него того, чего мне надо. Какова героиня, а? — Она виновато подняла взгляд. — Не могу больше ничего рассказать, там много… личного. Но я всё жду, когда же ты скажешь «А ведь я предупреждала». — Не скажу, — Карин присела рядом и бережно подала ей чашку кофе с корицей. — Незачем. И так всё понятно. Снова молчание. Лишь спину обжигает взгляд радужных, непроницаемых глаз. — И что дальше? Ты смогла помочь? Эми отправила карандаш в ещё один рейс. Он исчез за краем стола и щёлкнул по полу. — Я пока не знаю.***
За Шуткой закрылась дверь, и в дом вернулся покой. Всё вокруг заливал пронзительный солнечный свет, от которого хотелось зажмуриться. Яркая, безжалостная белизна, будто весь мир вокруг стёрли начисто, и теперь его нужно изобразить заново. Щурясь и заслоняя глаза, Шота бродил по квартире, восстанавливая прежний устрой после визита гостьи. Убрал постель с дивана, сложил на место спальник и принёс вместо него одеяло. В голове было пусто и глухо, будто ослепительное солнце выжгло даже мысли, все до последней. Хотелось лечь и лежать ничком, и дать отдых глазам. А потом, когда отступит резь под отёкшими веками, можно будет подумать о том, что делать дальше… Он прилёг на футон и закрыл глаза. Открыл снова. Непроглядная темнота. Сон пришёл внезапно, и так же внезапно отступил, заметая за собой воспоминания, будто следы на снегу. Долгожданный, желанный сон без сновидений, сон-перезагрузка, сон-обморок, сон-портал, открывший путь из солнечного дня прямо в ночной мрак. Шота вышел на кухню. Нестерпимо хотелось пить, и он приник прямо к струе из крана, не утруждаясь тем, чтобы достать чашку, и долго не мог оторваться от потока вкусной холодной влаги. Потом плеснул водой в лицо, умылся и подошёл к окну. За силуэтами домов угасал последний свет, и ночь была ещё совсем юной — первая за много дней ночь без патруля. Ещё днём казалось, что без дежурства будет неимоверно сложно себя чем-то занять, но сейчас Шота вдруг разом вспомнил о множестве дел, которые почему-то слишком долго откладывал. Он вытянул из аптечки рецепт на глазные капли и вышел на улицу. Снаружи пахло свежестью, и тёмные тучи понемногу затягивали небо, поглощая первые яркие звёзды. Стоя под неоновым крестом аптеки, Шота смотрел вдаль — туда, где мигал огнями шумный праздничный Кенобо, и мысль о ночных улицах больше не вызывала в нём ни радости, ни азарта — лишь смутную отрешённость. Всё же хорошо, что сегодня у него выходной. Он вернулся домой с каплями и новой лампочкой для кухни. Сменил старую, забросил в стирку бельё, убрал в квартире и разложил по пакетам мусор. Написал заявление на замену боевого шарфа и костюма. Выбрался в душ, побрился и кое-как сменил повязку. Казалось, сделано было не так уж много, и голова была ясной, но мышцы гудели, и тело отзывалось болью на любую нагрузку. Вытираясь после душа, Шота обнаружил с десяток синяков и ссадин разной степени давности, на которые прежде совершенно не обращал внимания. Зато теперь они, казалось, болят все разом, как будто наконец-то получили на это разрешение. Шота закапал глаза, зажмурился и откинулся на спинку дивана. Хорошо было просто сидеть и чувствовать, как саднящая боль растворяется в прохладе, как разливается по кухне озоновая свежесть из приоткрытого окна, как дышится легко и спокойно… Сон сморил его быстро и надёжно, захватил без остатка, утопил в глубине бездонного потока. Время смешалось с полночной дремотой — и перестало существовать. Кажется, в какой-то момент хлынул дождь, и мелкие брызги из окна легли на оранжевый плюш. Тогда Шота встал, закрыл окно — и снова провалился в сон. Кажется, было душное серое утро, и снова день, и солнечные всплески щекотали щёки — тогда он перелёг на футон, залил под веки ещё порцию капель — и заснул, стоило лишь на секунду закрыть глаза. Кажется, снова была ночь, и водили в полутьме хороводы причудливые, яркие сны, и давно пора была бы проснуться, встать, заняться чем-то полезным — но Шота пил дрёму, как прежде пил воду, и никак не мог ею напитаться. Ещё час. Ещё полчаса. Ещё пять минут… В бледных утренних сумерках, невесть какого дня и числа он наконец-то открыл глаза. Потянулся и зевнул. По телу пробежала волна — ленивая, приятная истома. Забытое ощущение. Выспался. Телефон показал три пропущенных звонка Шутки — и пару встревоженных сообщений от неё же, суть которых в целом сводилась к «всё ли в порядке». Шота набросал короткий ответ — и от Шутки тут же прилетела пара больших эмодзи, которые облегчённо вытирали пот со лба. Почему-то в этот раз яркие анимированные картинки ничуть не раздражали. Пожалуй, в них даже было что-то забавное. В комнате было душно, и он открыл окно настежь. Вспомнилось, что недавно шёл дождь — короткий и шумный майский ливень. Когда это было — вчера, позавчера? Пахнуло сырым асфальтом и цветущей сиренью, от движения рамы по подоконнику застучали мелкие капли — не то дождевые, не то роса. Шота вдохнул поглубже свежий влажный воздух и задержал дыхание. Прислушался к ощущениям. Было хорошо. Будто в больнице в день выписки. И ещё… Хотелось есть. Он направился на кухню, открыл шкаф и изучил привычный запас полуфабрикатов. Открыл холодильник, потыкал пачку замороженных рисовых колобков. Всё не то. Хочется есть, но не это. Очень странно. Когда он стал таким привередливым? Шота набросил ветровку и вышел на улицу.***
Снаружи его встретил свежий, умытый и безлюдный мир. Лишь недавно погасли ночные фонари, и даль заволакивало утренней дымкой, но всё вокруг уже прозрачно светлело, предвещая скорое появление солнца. Шота зашлёпал по мокрой улице в сторону ближайшего комбини, и вскоре к запахам свежей зелени, морской соли и дождевой воды добавился умопомрачительный аромат мяса и специй. Похоже, в магазинчике за углом уже запустили пароварку, и готовят первые за день никуманы. Шота свернул в магазин и взял пакет ещё горячих паровых булочек с мясом и стакан кофе. Возвращаться в квартиру не хотелось. Вопреки всем доводам здравого смысла, он прошёл все пролёты лестницы до конца и открыл дверь на крышу. «Потому что на крыше еда намного вкусней!» — подбодрили в памяти знакомые голоса. С высоты просматривалась улица до ближайшей транспортной эстакады, пара соседних зданий да многоэтажки в центре района. На стекло и бетон уже легли оранжевые отсветы, но увидеть отсюда полноценный восход шансов не было. Так себе вид, не то что в Юэй. Шота прислонился к стене возле самой двери и раскрыл пакет. Он жевал завтрак, глядя, как очертания домов плавятся и плывут в лучах восходящего солнца. Обрывки мыслей и воспоминаний пересыпались, будто стёкла в калейдоскопе, приходили и уходили, никак не складываясь в цельную картину, не задерживаясь в сознании, не требуя к себе внимания. Сегодня будет ещё один день, который нечем занять. Какое вообще сегодня число? Шота вынул телефон, посмотрел на дату — и не смог отвести взгляд. Цифры на экране отзывались далёкой, нежданной печалью. Он скомкал пакет и зашагал обратно в квартиру. Нужно собраться. Планы на день определились сами собой. Было лишь одно место, где ему сегодня следовало быть.***
На кладбище было сыро, светло и спокойно. Старые плакучие ивы волновались на ветру, скрывая за зелёной завесой ветвей полированный мрамор и гранит надгробий. Где-то тихо, мелодично насвистывала иволга. Прежде Шота был здесь всего один раз, и всё же дорогу к нужному месту вспомнил безошибочно. Он шёл вдоль рядов одинаковых плит, старых и новых, высматривая среди них нужное надгробие. Вот и оно — дымчато-белое, уже слегка запылённое, в подсыхающих каплях утренней влаги. Со свежими цветами у основания. Наверное, ему тоже следовало принести цветы. Шота замер рядом с белым камнем. Вот он и на месте. Что дальше? Он ожидал, что здесь ему станет… Легче? Хуже? Точно — иначе, но пока не похоже, чтобы что-то вообще изменилось. Зачем вообще люди ходят на кладбища? Что именно он должен чувствовать при виде этой пустой белизны, со знакомым именем и двумя датами — сегодняшней и той, другой, о которой он запретил себе вспоминать? Он закрыл глаза — и образы хлынули в память вопреки всем запретам. Ночной разговор с Шуткой вскрыл воспоминания, как вскрывают нарыв, выпустил их на волю мучительной волной, и прикосновение к ним больше не вызывало боли — лишь острую грусть. Они были горькими, они были светлыми, они шли и шли за закрытыми веками стройным маршем, и их было много — так много… Ничего, о чём они вместе мечтали, больше не будет. Никогда. Но сколько же всего всё-таки было. Он присел на корточки и прикоснулся к холодному влажному мрамору. — Прощай, Ширакумо. Спи спокойно.***
Обратный путь через кладбище дался сложнее. Быть может потому, что его ждали. Ямада стоял у выхода, облокотившись на кладбищенскую ограду и скрестив руки на груди. Ветер трепал светлые волосы и тихо шуршал металлическими заклёпками на отворотах куртки. Шота осторожно приблизился и встал рядом. Когда они созвонились и назначили встречу, он никак не ожидал, что эта встреча случится так быстро. Он не готовил слов, ничего не продумывал. Обычно Ямада первым начинал все разговоры, но сейчас он молчал — и потому было очень трудно сообразить, про что же нужно сказать первым делом. Спросить, как дела? Извиниться за пропущенные звонки? Поблагодарить за встречу? Сложно. Раньше никогда не было так сложно. — Спасибо, что пришёл, — Шота откашлялся. Слова давались с трудом. — Быстро. Я думал, у тебя эфир на радио, или что-то вроде того… — Отменил, — Ямада широко развёл руками. Такой знакомый, прежний жест. — Начальство в ярости, но к чёрту начальство. Не хотел переносить эту встречу. Боялся, что ты больше не позвонишь. Он оторвался от ограды и нервно заходил туда-сюда. Шота мог поклясться, что слышит, как клокочут сдерживаемые эмоции — словно вода под крышкой чайника. Секунда, другая — и они выкипят, неудержимым потоком прольются в слова. Ямада никогда не умел сдерживать чувства. И действительно. — Бро, ну что случилось? — он взмахнул руками, будто стремился заменить жестами недостающие, но такие нужные слова. — Если это я… Ну, если я что-то не то сделал, то ты так сразу и скажи! — Да причём тут ты, — раздосадовано буркнул Шота и тут же осёкся. — Ты ни при чём. Это всё я. Он замялся, не зная, как объяснить всё, что случилось. Сейчас он, пожалуй, и сам это не вполне понимал. — Просто… было так паршиво. Не хотелось ни видеть никого, ни слышать. Даже тебя. — А сейчас… — Сейчас лучше. Честно. — Шота перехватил недоверчивый взгляд и пожал плечами. — Ну, видишь — живой. Пришёл. Всё в порядке. — Знаешь, я приезжал к тебе пару раз, да так и не застал. Эти твои ночные патрули — зло. — Ямада отвёл взгляд, словно борясь с последней незримой преградой, вставшей между ними. — Ты бери трубку, бро. Даже когда паршиво. Особенно когда паршиво. — Хорошо. — Шота собрался с силами и вытянул из себя самое нужное слово. — Прости. — Обещаешь? — Обещаю. — Вот это другое дело! — Ямада улыбнулся так широко, что зашевелились усы, и вдруг снова стал похож на себя прежнего. На неунывающего шестнадцатилетку, у которого всегда всё хорошо. Он рванулся вперёд и радостно похлопал Шоту по плечу. По правому раненому плечу. Шота скривился. — Ай. — Что? Рабочая травма? — Ямада отдёрнул руку и отскочил в сторону. Шота кивнул. — А как же ты с ней дежуришь? — Пока никак. — Ага. Ясно! Тогда вечером обязательно приходи! — Куда?***
Вечером собрались в караоке-баре. Как объяснил Ямада, сгружая на стол три бокала пива — «Ширакумо обязательно учудил бы что-нибудь в свой день рождения, а значит и нам стоит так сделать». Здесь мигали разноцветные огни, и со сцены доносилось чьё-то нескладное, но весьма увлечённое пение. Пришла Каяма — высокая, изящная, похожая в своём облегающем платье на грациозную кошку. Шота протянул было руку для приветствия, но она вдруг притянула его к себе — и обняла за плечи, как будто простого рукопожатия было недостаточно, чтоб выразить все чувства от встречи. Было внезапно и неловко. Замелькали фото на экране телефона: Каяма немедленно принялась показывать всю свою коллекцию портретов Суши. Шота листал фотографии, вслушивался краем уха в болтовню друзей — и словно уплывал. Всё это ощущалось… новым. Непривычным. Так никогда не было раньше, и всё же это было хорошо. — Ну что, — провозгласил Ямада, поднимая бокал. — Выпьем. — За Ширакумо, — тихо отозвалась Каяма. — За Ширакумо, которому сегодня было бы двадцать два, но теперь всегда будет семнадцать. — И который был бы рад, что у нас всё в порядке, — добавил Ямада, и все трое приложились к бокалам. «За Ширакумо», — беззвучно повторил про себя Шота. Внутри кольнуло — и прошло. Последний отголосок боли, похожий на те, что блуждали сейчас в заживающем плече. Наверное, душевные раны тоже заживают, затягиваются новым слоем жизни. Наверное, на их месте тоже получаются шрамы. Наверное. Так и должно быть. А со шрамами вполне можно жить дальше. — Страшно рада, что ты пришёл, — мурлыкала между тем Каяма, развалившись на стуле. — А как же твоё дежурство? — Новые герои в районе. Подменили. — Вот пусть тебе расскажет про этих новых героев, — Ямада залпом допил свой бокал и подмигнул друзьям. — А то мне что-то не рассказывает. — Да нечего рассказывать, я ни с кем почти не общался, — Шота подтянул поближе остаток пива. — Ну разве что с Шуткой. Она громкая. Ничего не воспринимает всерьёз, сначала делает, а потом думает. Много болтает и всё время сыплет дурацкими приколами. Шумит, бегает, суетится. Её всегда как-то слишком много. — Звучит как твой ночной кошмар, — улыбнулась Каяма. — Сочувствую. Шота не ответил. В его памяти вдруг замигал тусклый свет, а потом сгустилась спасительная тьма — и на плечо опустилась тонкая, надёжная ладонь. Накатило странное, тёплое чувство — благодарность. Всё, что он сказал о Шутке, было правдой, но сейчас эта правда вдруг показалась неполной и однобокой. «Правда ещё и в том, что без неё я бы тут сейчас не сидел» — Вообще всё не так уж плохо, — добавил он. — Она лучше, чем кажется. — Ого! — глаза Ямады зажглись энтузиазмом. — Интересно. Познакомишь? Шота представил себе встречу двух громких неуёмных экстравертов и внутренне содрогнулся. — Нет. — Ну вот, — Ямада надул губы. — Тогда я обиделся и пошёл мстить… то есть петь. Каяма, давай дуэтом. Шота вздохнул, собрал бокалы и пошёл к бару. Чтобы пережить дуэт Ямады и Каямы, ему потребуется не одна добавка пива. И всё же будет любопытно их послушать.***
Вечером в понедельник Эми, зевая, поднялась по знакомой лестнице на второй этаж и постучала в знакомую дверь. Стёрка открыл почти сразу — в геройском костюме, в боевом шарфе, полностью готовый к дежурству. — Привет. — Четыре ночи, и район снова твой, — отрапортовала она с усталой улыбкой. — Замаялись, как черти. Расскажешь, как ты управляешься там в одиночку, очень интересно знать. Но только потом. Сейчас я не в силах слушать, с ног валюсь. Она говорила — и скользила по нему взглядом, изучала. Что-то изменилось — немного, неуловимо, но ощутимо. Какая-то важная мелочь. Не костюм, не оружие, не причёска, что же… Глаза. Исчезли тёмные круги и воспалённая, болезненная краснота, сошли отёки с век, прояснилась радужка. Эми присмотрелась повнимательней. Вот, значит, какие у него настоящие глаза — глубокие, чёрные, пронзительные. Пожалуй, даже красивые. — Смотрю, ты прикупил капли, и они помогли? Круто! — И выспался ещё, — кивнул Стёрка. — Уменьшил нагрузку. Добавил защиту. Он жестом указал куда-то вниз. В складках боевого шарфа лежали большие очки с толстыми стёклами и в яркой оправе. «Те самые», — вспомнила Эми, и от этой мысли стало тепло. «Получилось ли у меня помочь, Карин? Кажется, получилось» Тем временем Стёрка закрыл дверь и вышел в коридор. — Я не буду рассказывать про ночные дежурства. — Он зашагал к лестнице, и Эми направилась следом. — Это бесполезно. Но я могу показать. — Что показать? — Под ногами зазвенели металлические ступеньки. — Погоди, ты что — предлагаешь мне совместный патруль? — Не обязательно тебе, любому из вашего агентства, — они прошли двор, направились к улице и вместе свернули в одну и ту же сторону. — Чтобы один потом рассказал остальным. Научу, как лучше организовать дежурства на моей половине района, да и на вашей тоже. Это ещё может пригодиться. — Погоди, погоди, — Эми расплылась в улыбке. — Патруль, ночью, вдвоём.? — Ну да, а как ещё? Стёрка слишком серьёзен, чтобы понять, в какую ловушку он сейчас себя заводит. Ну что же, в таком случае… — Как романтично! — Она сомкнула ладони на груди и возвела взгляд к небу. — Нет, не нужно никаких «других из агентства», только ты и я! Так я и представляла себе наше первое свидание! — Она пустилась вприпрыжку по тротуару, едва сдерживая смех. — Я знала! Знала, что когда-нибудь твоё сердце дрогнет, и ты сам мне предложишь… О, а вот теперь, кажется, понял. — Ты опять за своё? Всё, ладно. Забудь, что я сказал. Никаких совместных патрулей. Эми расхохоталась, и в этом смехе было всё — и облегчение, и светлая радость, и предвкушение нового веселья. Она смеялась и смеялась, не в силах остановиться, и Стёрка, махнув рукой, уже попытался было уйти, но она удержала его за рукав и жестом попросила подождать. — Ох Стёрка, ты лучший. — Она вытерла слёзы. На душе было свободно и легко. — Шутить над тобой — это бесценно. Но если серьёзно, мы будем рады, если ты поможешь. Пошли, обсудим подробнее. — Он не сдвинулся с места, и Эми призывно подёргала его за рукав. — Ну, пошли, пошли, тебе же всё равно ещё кофе брать! Стёрка сдался, махнул рукой, и они шагнули в огненную закатную даль.