***
Центральный госпиталь слепил белизной, коридоры наполнял едва заметный аптечный запах. Вокруг сновали медсёстры с документами, медикаментами и каталками, шум голосов мешался с писком аппаратов, шорохом бумаг и звоном склянок. Приёмное отделение, будто огромный, стабильно работающий механизм, вбирало в себя пациентов и немедленно сортировало их на группы — кому-то помогут прямо здесь, а кто-то отправится дальше, вглубь коридоров, на процедуры или госпитализацию. Бесконечный, необъятный поток. Но любой, кто здесь задерживается, проходит регистрацию. И Эми заторопилась вперёд, к блестящему стеклянному кубу регистратуры. — Фамилия и имя пациента? — деловито уточнила девушка за стеклом, не поднимая взгляда. — Айзава Шота, — выдохнула Эми, и пальцы администратора застучали по клавишам. Три долгих минуты ожидания, за которые ей очень живо вспомнился перевязанный до состояния мумии Стёрка на спортивном фестивале. С тех пор и полугода не прошло, как его угораздило снова попасть в больницу? Что снова случилось? И почему она решила, что случилось с ним? Эта последняя, запоздалая мысль ещё не успела толком оформиться в сознании, а ровный голос администратора уже подтвердил её догадку: — В базе отсутствует. При каких обстоятельствах госпитализирован? — Я…э… Я вообще не уверена, что он госпитализирован, — замялась Эми, осознавая всю неловкость ситуации. — Просто знаю, что он здесь, и подумала, что… Она натолкнулась на суровый взгляд из-за стекла и поспешила вернуть разговор в более конструктивное русло: — Он герой. Он оказался здесь после миссии. — Геройское имя? — пальцы девушки вновь опустились на клавиатуру. — Стиратель. Ладони замерли, потом клавиатура сдвинулась в сторону. Так и не начав поиск, девушка поднялась из-за стола и направилась к выходу. Из-за стекла до Эми приглушённо донеслись слова «Подмени меня», и секунду спустя дверь регистратуры отворилась. — Пойдёмте, — сухо сказала администратор и указала на ближайший коридор. — За мной.***
Они молча поднялись на лифте на один из верхних этажей, потом пошли по коридору: перед глазами замелькали двери и надписи. Миновали отделение реанимации и интенсивной терапии — здесь Эми невольно вздрогнула, опасаясь худшего, но они прошли мимо и остановились у перегородки из непрозрачного стекла с надписью «Карантинный блок». — Ждите, — приказала администратор и исчезла за дверью, оставив Эми в пустом коридоре — ни окон, ни стульев. Здесь, в замешательстве и недоумении, она провела пару минут. Потом из-за двери вышел Стёрка. И сразу же стало ясно, что он здесь точно не пациент. Пациенту не позволили бы расхаживать в геройском костюме — разве что шарфа нет, да вместо сапог — больничные шлёпанцы. Взгляд зацепился за белизну повязки в вырезе ворота, за заострившиеся от недосыпа скулы, но всё это были мелочи в сравнении с тем, что успело нарисовать себе не в меру разгулявшееся воображение. — Ты-то здесь откуда? — спросил он устало, но без привычного раздражения. Скорее, с ноткой укоризны. — Стёрка, когда-нибудь ты запомнишь, что твоё «всё нормально» обычно означает, что дело плохо, — сокрушённо вздохнула Эми. — Я боялась, что это с тобой дело плохо, но ты вроде цел? Он молча кивнул, но её подозрений это не уняло. — Но что-то точно случилось. Что случилось? С кем? — Провалили миссию, — ответил он коротко и неохотно. — Выполнили… поставленную задачу, но слишком дорогой ценой. И на секунду Эми показалось, что он избегает взгляда в глаза. Как будто бы есть что сказать, только сказать не решается. Новые вопросы зароились в сознании, но задать она не успела ни одного. Открылась дверь в толще стекла. Вышла администратор, приблизилась — и протянула Стёрке одноразовый медицинский халат. А следом две медсестры выкатили в коридор каталку. Как показалось Эми, пустую. Но нет. Она присмотрелась внимательней, и под покрывалом проступили контуры маленькой тонкой фигурки. Ребёнок. Девочка. Сама настолько бледно-светлая, что почти сливается с больничной белизной вокруг — что кожа, что волосы. Каталка подъехала ближе, и Эми вгляделась получше. На лбу, над правым глазом, у девочки проступал какой-то нарост, вроде рога, и, встреть Эми её на улице, он непременно привлёк бы внимание, но только не сейчас. Сейчас внимание притягивали лишь глаза — широко распахнутые, с красноватой радужкой, два озерца тревоги на худом личике. Испуганный, ищущий взгляд метался по коридору — и, наконец, нашёл. — Айзава-сан, — прозвучало едва слышно с каталки. — Вы же… пойдёте? Чтобы всё было хорошо, надо, чтобы вы… — Я иду, Эри, — ответил Стёрка мягким, тихим и совершенно незнакомым тоном. — Всё в порядке. Он набросил халат поверх костюма и обернулся к Эми. — Буду занят часа два или больше. Можем созвониться, когда освобожусь. — Я здесь подожду, — ответила Эми, не в силах оторвать взгляд от каталки. Вопросов становилось так много, что начинала трещать голова, и ради ответов стоило провести в больнице хоть целый день. — Дай знать, когда сможешь общаться.***
Датчик УЗИ-аппарата скользил по коже, на экране плясали чёрно-белые разводы. Эри лежала, не шевелясь, дыша глубоко и спокойно. Чтобы не смотреть в одну точку, Шота переводил немигающий взгляд с грязно-белёсых прядей волос на тонкие, покрытые шрамами предплечья девочки. Удерживать действие Стирания было проще в движении. Жужжанию кулера вторил голос врача — ровный и монотонный, он как будто сам был частью медицинской аппаратуры, естественной составляющей механизма: — Контуры селезёнки ровные, чёткие. Размер в пределах возрастной нормы. Патологий не выявлено. Перерыв в осмотре, пауза две минуты. Он отвёл датчик в сторону, отодвинулся от кушетки, и Шота зажмурился. От долгого применения причуды саднило глаза и щипало веки. Сейчас он не видел, но слышал и чувствовал, как все присутствующие притихли и замерли в напряжении, как зашуршали по полу стулья, будто и врач, и медсёстры стремились оказаться подальше от кушетки — и от неизведанной, неуправляемой силы, таящейся в слабом детском теле. Причуда Эри пугала медперсонал, но куда больше пугала саму Эри. И, открыв глаза после отдыха, Шота первым делом натолкнулся на всё тот же тревожный, ищущий взгляд. — Всё в порядке, — повторил он уже, наверное, в десятый раз за день и снова сжал веки, разгоняя влагу по иссушенной роговице. — Продолжаем. Алые сполохи отразились в хромированных вставках УЗИ-аппарата, и Эри, успокоившись, вновь улеглась ровно. Врач придвинул стул поближе, датчик опустился на бледную кожу. — Правая доля печени, не увеличена. Размер… За УЗИ-диагностикой последовало снятие электрокардиограммы, потом забор крови. Эри переносила все манипуляции стойко, с пугающей отстранённостью: стоило Шоте активировать Стирание, и её, казалось, переставало волновать всё вокруг. Будто и гудящие аппараты, и датчики, и острые иглы были для неё делом привычным. Впрочем, почему «будто»? Наконец, они вернулись в карантинный блок. На столе уже поджидал завтрак, но Эри едва притронулась к еде, а потом вновь забралась под одеяло и затихла. Её лечащий врач отдал наставления медсестре, затем отвёл в сторону Шоту и сообщил: — Девочка истощена и ослаблена, но в остальном здорова. К сожалению… — он замялся. — К сожалению, нам так и не удалось установить, как работает её причуда и что побуждает её к действию. Случай беспрецедентный. Здесь остаётся только наблюдать. И в этой связи я хотел бы попросить вас — если это, конечно, возможно… — Остаться здесь, — обречённо закончил Шота. — Как надолго? — Несколько дней? Сколько вы можете себе позволить? Мы можем разместить вас в соседней палате, там сейчас нет пациентов… Выйдя за дверь после разговора, Шота первым делом вытянул из кармана флакон с лекарством. Увлажняющие капли растеклись под веками приятной прохладой, и собраться с мыслями стало значительно легче. Сейчас нужно сделать несколько звонков, сперва в академию, а потом… Позади раздалось покашливание, как будто кто-то пытался ненавязчиво привлечь к себе внимание. Шота разлепил глаза и постарался сфокусировать взгляд. — Я прошу прощения, — вполголоса произнесла медсестра из-за приоткрытой двери. — Мне правда очень неловко… Эри поела, теперь её нужно выкупать и переодеть, и, может быть, вы могли бы… Помочь… Она запнулась и замолчала, но всё было ясно и без слов. В её взгляде сквозил почти суеверный страх. — Мог бы, — коротко ответил Шота, не давая раздражению просочиться в голос, и медсестра, благодарно кивая, скрылась за дверью. А ведь он здесь надолго. Это только начало. В санитарном блоке он сел у самого выхода, подальше от ванны: во время купания отсюда виднелась лишь спина Эри с острыми выступающими лопатками, да шапка пены на голове. Для активации причуды этого было более чем достаточно. Да и вообще, сейчас они вполне могли бы обойтись и без Стирания. Эри едва на ногах стоит, ей ничто не угрожает и нет смысла защищаться, а значит, шансы на неконтролируемый выброс её сил пока что предельно малы. Постепенно медики и сами в этом убедятся, и начнут вести себя разумнее. Но пока что разумным поведением и не пахло. Медсестра оглядывалась на Шоту ежеминутно — и, стоило взять хоть краткую паузу на отдых, как она отшатывалась в сторону от ванны, будто получив разряд тока. Никакие доводы на неё не действовали, да и терпение для уговоров уже иссякало. Кое-как преодолели купание и одевание, но, когда она взялась за фен и снова умоляюще взглянула на Шоту, это оказалось последней каплей. — Дайте мне, — он поднялся и подошёл поближе. Медсестра, похоже, не понимала, и он повторил: — Дайте фен. Я сам её высушу и отведу в палату. Делайте пока… что там ещё от вас требуется? — Нужно сделать ей укол и всё, — медсестра с видимым облегчением протянула ему фен. — Да, я, пожалуй, пока приготовлю лекарство… Спасибо. Спасибо! — Она меня боится, — проговорила Эри, когда за медсестрой закрылась дверь. — Она боится, да? — Боится, — подтвердил Шота, озираясь в поисках розетки. — Только не тебя, а твоей причуды. Когда поймет, что ты не опасна, будет вести себя иначе. Она не хочет тебе зла. Фен зашумел, и на несколько минут этот мерный шум поглотил все прочие звуки вокруг. Длинные пряди, высыхая, начинали отливать благородной платиной. Красивый цвет. — Я тоже её боюсь, — прошептала Эри, когда шум наконец-то умолк. — Свою… при-чу-ду. Кай говорит, она проклята. Я проклята. Почему он забрал силу у Лемиллиона, а не у меня? Лучше бы у меня, лучше бы её больше не было! Никогда. На красноватые глаза навернулись слёзы. Шота сжал кулаки и подавил желание разбить несчастный фен об пол. — Кай Чисаки — садист и убийца. Не верь ни единому его слову. Он сядет в тюрьму до конца своих дней за всё, что с тобой сделал. Забудь всё, что он наговорил, ясно? Кажется, резкий тон её напугал, а вовсе не успокоил: Эри сжалась, по голым рукам пробежала дрожь. Проклиная себя за несдержанность, Шота присел на корточки и постарался говорить мягче: — Не бывает проклятых причуд, Эри. Бывают опасные и непредсказуемые, как твоя. Только это всё равно дар, а не проклятье. Часть тебя, а не чуждая сущность. И когда-нибудь ты будешь делать с этим даром удивительные вещи, но сперва ты должна перестать его бояться. Ты должна его изучить. Я помогу. Я не дам тебе никому навредить. Согласна? — Согласна, — Эри шмыгнула носом и обхватила дрожащими руками колени. — Что… нужно делать? — Не сейчас. Сначала тебе нужно отдохнуть. Он протянул руку, помог ей подняться и повёл по пустому коридору. Медленно, шаг за шагом, они вернулись в палату, где уже поджидала медсестра. — Ой, а вот и наша хорошая девочка, — пропела она, будто стараясь скрыть нервозность за слащавым тоном. — Сейчас один маленький укол и будем спать, да? Повернись на бочок… — Айзава-сан, — сонно пробормотала Эри из-под одеяла. — А когда я проснусь, вы будете здесь? Или уйдёте? — Буду здесь. Всё в порядке. Он выждал, пока дыхание Эри станет глубоким и ровным, и вышел за дверь. Созвонился с директором Незу, потом с Каямой и Ямадой, договорился про отгул, про замены на уроках, про помощь с документами. Все организационные вопросы нужно было решить сразу, чтобы потом ничто не помешало сосредоточиться на самом сложном и важном. На предстоящем разговоре с Шуткой.***
Шутку он нашёл в столовой. В лабиринте дешёвых пластиковых стульев и столешниц суетились люди с подносами, пахло бобовым супом и горячим маслом. Её причёска виднелась издалека: единственное яркое пятно в тусклом, изжелта-белом свете ламп. Шота помедлил на пороге, вглядываясь в тесное помещение. Пары секунд хватило, чтоб понять: здесь они оставаться не будут. Людное и шумное место не подходило для тяжёлых разговоров. Шутка заметила его, поднялась из-за стола, заулыбалась, и при виде её улыбки вся усталость последних дней вдруг навалилась на плечи неподъёмным грузом. Она уже готова к плохим новостям, напомнил себе Шота. Вот только это ничуть не облегчает его задачу. Не бывает легко говорить о смерти. — Выйдем, — сказал он, кивнув на дверь. — Во двор. Во дворе их встретил пожухлый газон, шорох гальки на дорожках и заросли жёлтых хризантем. Опавшие листья путались в траве. Стены госпиталя поднимались вокруг потрёпанным защитным барьером. Шота сел на скамью у входа, но Шутка осталась стоять. Часы ожидания не прошли бесследно: в её нервных, порывистых жестах, в движении глаз и губ сквозили незаданные вопросы. Дай знак — и вырвутся на свободу, все разом, только успевай отвечать. Так казалось, и так действительно вышло. — Что студенты? В порядке? — заговорила она, стоило Шоте усесться. — Никто не пострадал? — Кое-кто пострадал, но не критично. Поправятся. Ни мгновенья паузы, и тут же — снова вопрос: — Девочка в карантинном блоке, кто она? — Заложница. Бывшая. Целью миссии было найти её и спасти. — Если заложница на свободе, и студенты в порядке, почему же миссия провальная? — Присядь, — ответил Шота с нажимом, и она наконец-то опустилась на противоположный конец скамьи, не опуская пристального, испытующего взгляда. — Миссия была сложной и масштабной. Участвовали герои из трёх префектур и полиция Мусутафу. Нас возглавлял и координировал Сэр Найтай. Улыбка мелькнула на лице Шутки при звуках знакомого имени. И, не желая тянуть дольше, Шота решился, будто по живому резанул: — Он погиб во время финального штурма. — Повтори? Она всё ещё улыбалась, по инерции, но тень осознания уже крепла во взгляде, неуклонно, неумолимо. Шота ответил таким же взглядом, глаза в глаза. — Найтая больше нет, — повторил он. — Мне жаль. Растерянность, почти детская беспомощность проступила на её лице. Казалось, можно почувствовать, как шок от услышанного окутывает её терпким облаком, просачивается внутрь с каждым вдохом, разливается внутри горечью горя. Сказать больше было нечего — и Шота молчал в ожидании новых вопросов. — Когда? — Вчера днём. Здесь, в больнице. — Это невозможно. Он же видел будущее, он же знал наперёд… Всегда знал, на всех наших миссиях! — она будто цеплялась за последний шанс, будто хотела оспорить неизбежное, как оспаривают роковой приговор в суде. — Неужели он предвидел… и это? — Я не знаю. Возможно. — Как он умер? — Был смертельно ранен в бою. Смогли доставить в реанимацию. Был в сознании. Успел попрощаться. — Что… сказал? На прощание. — Завещал улыбаться. «Без шуток и улыбки нам не видать светлого будущего». И вдруг стало тихо. Словно весь этот шквал вопросов был попыткой уместить случившееся в сознании, раздробить на части, исследовать — и поверить в невозможное. Словно последние слова Найтая поставили в этой внутренней борьбе точку. Шутка прижала ладонь ко рту и беззвучно заплакала. Слёзы шока и боли. Весь вчерашний день был наполнен такими слезами. Весь день он пытался найти слова для своих студентов, чтобы примирить их с действительностью и помочь разглядеть в случившемся хоть какой-то смысл. Не утешить, нет — утешают такие люди, как те, о которых сказал на прощание Найтай. Эмоциональные. Жизнерадостные, несмотря ни на что. Такие, как Шутка. Но кто поддерживает их самих, когда у них не остаётся сил на улыбку? Шота придвинулся ближе и положил руку ей на плечо. Сжал пальцы, согревая прохладную кожу под тонкой тканью куртки. Шутка накрыла его ладонь своей — тоже холодной — и замерла, склонив голову и глядя в пол. Слёзы прозрачными бусинами разбивались о гальку у её ног. Они сидели молча, не находя слов, слушая шум ветра за стенами больницы. Редкие фигурки врачей и пациентов время от времени показывались из-за дверей, но держались от скамейки на почтительном расстоянии, словно чуя витавшую вокруг неё ауру горя. А ладонь Шутки понемногу теплела, несмотря на промозглую сырость вокруг — и, отогревшись полностью, она отпустила руку. Шота последовал её примеру, и сквозняк наполнил пространство между ними. И с ним, с этим неласковым осенним ветром пронеслось вдруг странное осознание: Шутка сидит ближе обычного, но всё равно недостаточно близко. Она между тем вытерла глаза и заговорила, уже куда ровней и спокойнее: — Так зачем ты в больнице? Им нужна твоя причуда? У этой девочки… Эри, что с ней? Мысли о секретности миссии, о запрете на разглашение предупреждающе всколыхнулись в сознании, и Шота отмёл их — все разом. Момент тихого взаимопонимания, молчаливого доверия всё ещё длился, всё ещё окутывал их, как незримый кокон. Как залог того, что всё сказанное сейчас не выйдет за пределы этого места. — Её сила — результат мутации, — ответил он. — Причуда, которая не совпадает ни с отцовской, ни с материнской, и превосходит любую из них по интенсивности. Она возвращает клетки живых существ назад во времени при… какой-то форме близкого контакта, пока не выяснили, при какой именно. Может «откатить» человека прикосновением вплоть до полного небытия. Если верить её словам, такое уже случалось. Эри не контролирует этот откат, эффект проявляется спонтанно. Шутка недоверчиво свела брови: — Но зачем держать её в плену? Без контроля над причудой рисков от такой способности больше, чем пользы. — Уверен, якудза сделали всё, чтоб Эри никогда и не подумала использовать свои силы сознательно. Не создала для них угрозы. Но фактор причуды вписан в её генотип, в её плоть и кровь. Клан Восьми заветов использовал её тело для создания биологического оружия. — Так, стой, — Шутка замотала головой, как будто пытаясь оттянуть жутковатое, но неизбежное осознание. — Что значит «использовал»? Как подопытного кролика, что ли? В лаборатории? — Именно. Следователи ещё выясняют подробности, но мы уже видели в арсенале клана пули, наполненные её кровью и клетками. Боюсь, будут находки и похуже. Шутка зажмурилась, её кулаки сжались до белизны костяшек. Тихий сдавленный выдох, дрожащие губы — но ни слова, ни звука в ответ. И эта тишина была куда неожиданней, куда тревожней вспышки праведного гнева, которую ожидал увидеть Шота. Кажется, даже на возмущение у неё не осталось душевных сил. Вдруг запоздало вспомнилось, что она души не чает в детях — быть может, даже больше, чем в подростках. Нужно было придержать язык и не рассказывать ей про Эри, не бить по больному — по крайней мере, не сразу после новостей о смерти… И, будто откликаясь на его мысли, Шутка наконец-то заговорила: — Найтай. Он же успел узнать, что вы её вытащили? Что всё было не напрасно? Он должен был узнать! В этом безумии должна быть хоть какая-то справедливость, хоть какой-то… — … смысл, — закончил Шота с некоторым облегчением. — Да, он успел. Он ушёл с миром, зная, что Эри в безопасности, и что всё было не зря. Она кивнула, но спокойствия во взгляде не прибавилось. Лишь нарастала лихорадочная пытливость: похоже, мысли о судьбе заложницы стремительно вытесняли в её сознании мысли о судьбе Найтая. — Но что будет с ней дальше? Шота перевёл взгляд на клумбу жёлтых хризантем в конце двора. Ответа на этот вопрос у него пока не было.***
Под вечер приехал Ямада, привёз сменную одежду и разрешение на пятидневный отгул. Шота закинул вещи в выделенную ему палату и отправился повидать Эри. Карантинный блок для изоляции больных с опасными причудами размещался в глубине здания, и больше всего здесь не хватало солнечного света. Единственное на всё отделение окно находилось в конце длинного коридора, в палатах же окон не было вовсе, если не считать окошек для наблюдения за пациентами, прорезанных в толще крепких дверей. Пустой коридор, озарённый слепящими бликами ламп, у самого выхода упирался в сестринский пост, где по ночам дежурила пара медсестёр. Персонала здесь было немного, а пациентов ещё меньше: лишь в двух или трёх палатах время от времени открывались двери, впуская врачей. Эри была в палате одна. Полусидя в постели, она собирала в складки край покрывала и перебирала по складкам пальцами. Что-то тихо шептала себе под нос, играя в одну только ей понятную игру. Услышала щелчок двери, подняла голову. Светлые пряди растрепались после сна — куда сильней, чем прежде, во время осмотров. Такой беспорядок Шота слишком часто наблюдал в зеркале и слишком хорошо знал его причину. Он не досушил ей волосы после мытья. — Приходила тётя, которая с лекарством, — тихо проговорила Эри, водя пальцем по покрывалу. — Но увидела, что вас нету, и опять ушла. Ожидаемо. Шота выглянул в коридор, встретился взглядом с медсестрой на посту и снова вернулся в палату. Эри продолжала сидеть, почти не шевелясь — маленькая, тихая и безучастная ко всему вокруг. Принесли ужин. В тарелках на подносе дымились рис, мясо и овощи. Эри медленно пережёвывала кусочек за кусочком и глотала через силу, без видимого аппетита — но сразу же бралась за следующую порцию, старательно и покорно. — Невкусно? — уточнил Шота, присаживаясь на стул у кровати. Она перевела на него потухший взгляд. — Кай говорит, надо есть мясо. Там железо… чтобы была хорошая кровь. Сколько ещё она будет цепляться за слова этого маньяка? Снова накатила злость, но на этот раз удалось сдержаться и прикусить язык. Эри и так напугана, а от его возмущения становится только хуже. Но и молчать тоже нельзя. Нельзя оставлять её в плену иррациональных страхов и заблуждений. — Кая больше нет, — медленно проговорил Шота. — Вы победили его, ты и Деку. Делать то, что он говорил, больше не нужно. Молчание в ответ. Лишь надкушенный кусочек опустился на тарелку. — Ты можешь не есть то, что тебе не нравится. За это никто не накажет. — Я не знаю, что мне нравится, — прошептала Эри, но тарелку с мясом отодвинула подальше. — Тогда попробуй всего понемногу. Она ткнулась во все блюда по очереди, съела пару ломтиков овощей и отказалась от остального. Шота не стал настаивать, и медсестра унесла почти не тронутый ужин, сокрушаясь, что ребёнок недоедает. Скоро она вернётся с вечерним осмотром и процедурами. Значит, далеко уходить нельзя. Шота принёс в палату планшет, открыл записи с тренировок и отчётность. От количества непросмотренных файлов зарябило в глазах. А Эри снова уткнулась в покрывало — ни просьб, ни вопросов. Это и радовало, и настораживало одновременно. Хорошо, что она не капризничает, не требует внимания, не шумит и не отвлекает от работы, в конце концов. Но плохо то, что так быть не должно. Шота с сожалением оторвался от экрана. Искушение поработать в тишине было велико, но осознание неестественности происходящего не позволяло с чистой совестью погрузиться в работу. Если уж на то пошло, дети должны шуметь и привлекать внимание. А тишина Эри — это тишина сломанного механизма. Знак беды. Знак проблемы. Проблемы, с которой должны разбираться специалисты — психологи, воспитатели… Вот только пройдёт ещё немало времени прежде, чем хоть кто-то из этих специалистов до неё доберётся. А с этим недетским безразличием хотелось что-то сделать уже сейчас. — Эри, тебе не скучно? — спросил он первое, что пришло в голову. — Ты, может… хочешь чего-нибудь? Эри опустила тонкие ладошки на покрывало, задумалась на секунду. — Я хочу увидеть Лемиллиона и Деку, — сказала она. — Пожалуйста? Шота озадаченно хмыкнул. Ну, какой вопрос, такой и ответ. — Сейчас нет. Позже, когда тебя переведут в другую палату. Я подумаю, что можно сделать. Она кивнула и вновь затихла, будто выключатель внутри повернули. Так, в тишине они и дождались прихода медсестры. Под защитой Стирания она измерила Эри температуру и давление, вручила таблетку и стакан воды — и вновь ушла, оставив их вдвоём. Шота отвлёкся было на просмотр видео, а когда досмотрел, обнаружил, что Эри снова спит — дремлет тревожным, поверхностным сном. Плечи вздрагивают, ладони шевелятся, и, кажется, можно даже рассмотреть движение глаз под тонкой кожей сомкнутых век. Что-то снится. Или раздражает слишком яркий свет. Шота укрыл девочку покрывалом, выключил лампы — и тесную полость палаты заполнила темнота. Теперь лишь окно на двери впускало жёлтые отблески из коридора. В темноте Эри наверняка заснёт покрепче. Он выждал ещё немного, заполняя отчётность, но дыхание девочки так и не выровнялось. Наоборот, стало хуже. Эри вертелась под покрывалом, норовя сбросить его на пол, судорожно хваталась за ткань, что-то неразборчиво бормотала и всхлипывала сквозь сон. А потом померкли лампы в коридоре, переходя в ночной режим, и в сгустившемся мраке Шота разглядел вдруг то, чего прежде не замечал. Рог на лбу Эри тускло светился. Индикация причуды? Он инстинктивно отступил назад, применил Стирание — и едва заметное пятно света угасло. Но и это Эри не успокоило: она всё так же металась по постели, просила о чём-то, умоляла — всё внятнее и громче, удавалось даже разобрать слова. — Не надо! Не надо! Я вернусь! Незримые призраки прошлого бродили по палате. Зря он думал, что всё закончилось и прошло, что опасность миновала. В снах Эри эти угрозы всё так же реальны, как раньше. Разбудить её? Успокоить? Шота отодвинул стул от кровати и присел. Деактивировал причуду, и рог Эри снова блёкло замаячил в темноте. В темноте густой и беспросветной, без движения воздуха и почти без звуков. Будто в тюремной камере. Будто в подземелье. Будто… в недрах старой каменоломни. «Как бороться со страхами, если боишься того, чего и на свете-то нет?», — всплыло вдруг в памяти, и тут же, мгновенно, пришёл ответ. Прозвучал таким знакомым, таким узнаваемым голосом. «От монстров под кроватью помогало прятаться под одеяло, — улыбнулась в темноте невидимая Шутка. — Но лучше всего помогало… Помогало…» Он снова придвинулся к кровати, активировал причуду и взял Эри за руку. Сжал покрепче влажную от испарины ладошку и почувствовал ответную хватку — слабую, дрожащую. — Деку, — прошептала Эри, подаваясь ближе. — Деку! Шота держал глаза открытыми, сколько хватило сил, а потом рискнул моргнуть. И… ничего. Тусклое свечение угасло, Эри задышала спокойнее. Рука её всё ещё подрагивала, словно пропуская импульсы тока, но тонкие пальчики уже расслабились, легли в его ладонь мягким живым теплом. Шота зажмурился и наконец-то дал глазам отдых. Подержать её ещё немного, пока не успокоится полностью. Ещё минуту или две. Или пять… Глаза открывать не хотелось. По сомкнутым векам разливалась тяжёлая, приятная усталость. Дыхание Эри, теперь уже совсем мерное, баюкало и успокаивало. Вот теперь она спит хорошо, глубоко и крепко. Вдох, выдох. Вдох. Вдох… Шота склонился на край постели, не отпуская маленькую ладошку, и мир вокруг него затих и померк.***
Очнулся он так же внезапно, как отключился — вынырнул из глубокого сна без сновидений прямиком во тьму палаты. Складки простыни под щекой пахли стиральным порошком, ныли затёкшие ноги и плечи, гудели виски. Шота кое-как сфокусировал взгляд, поднялся и побрёл к двери. Освещение за смотровым окошком всё ещё было ночным, приглушённым, но к бликам ламп уже примешивались едва заметные отблески естественного света. За спиной зашуршала ткань, скрипнул каркас кровати и послышался тихий зевок. — Айзава-сан? — спросила Эри из темноты. — Это вы? Я уже не сплю. — Ещё очень рано, — хриплым спросонья голосом ответил Шота. — Ложись. — Я больше не хочу спать. Почти рассвет, судя по часам. Хорошее время, спокойное и безлюдное. Город за стенами больницы только-только начинает пробуждаться, наполняться движением нового дня. Воздух улиц холодный и горький от запаха палой листвы, на тротуарах искрится роса… Шота вдохнул поглубже. В душном тепле палаты не хватало кислорода и хотя бы искры живого света. Снова припомнилось подземелье, только уже другое: лабиринты базы Восьми заветов, где в хитросплетении тоннелей клан хранил своё главное живое сокровище. Ничего, кроме бетона, металла и гуляющего меж стенами эха… — Эри, пойдём погуляем, — предложил он и приоткрыл дверь. Струя прохладного воздуха пронеслась по полу. — А нас разве выпустят? — спросила Эри, свесив ноги с кровати. — А мы не пойдём далеко. За дверью дышалось куда легче. Сестринский пост пустовал, все двери палат плотно притворены, и ни души вокруг. Эри ступала нетвёрдо, неуверенно, то и дело норовя споткнуться. Шота протянул руку, и девочка ухватилась за ладонь, чтоб удержать равновесие. Пошли к окну в конце коридора. За сероватым стеклом, перетянутым полосами рамы, виднелись очертания зданий. — О-о-о! — выдохнула Эри, прижавшись к стеклу. — Как мы высоко! — Четвёртый этаж. Это относительно низко. — Сколько там всего! В просвете домов едва заметной розовой кромкой проступал восход, терялся в густых предрассветных сумерках. Фонари ещё не угасли, в их свете желтоватые кроны деревьев наливались горячим золотом. Тени колыхались на асфальте, повинуясь движению ветерка. Ныряя то в тьму, то в светлые пятна, проплывали по дороге огни редких авто. Вот прошла, приближаясь к больнице, карета скорой помощи, и синие блики замигали в такт светофору на перекрёстке. Эри оперлась на подоконник, встала на цыпочки, пытаясь разглядеть мигающие огоньки, потом заспешила вдоль окна, чтоб рассмотреть свернувший за угол автобус. Её зрачки расширились от полутьмы и удивления так, что глаза казались почти чёрными, взгляд бегал от одного источника света к другому. Похоже, пейзаж за окном вызывал у неё искренний восторг. И видеть этот восторг было облегчением. Видеть этот восторг хотелось подольше. — Эри, смотри, — Шота тронул её за плечо, привлекая внимание к просвету в городской застройке. — Смотри, солнце встаёт. — Ого-го! Солнце вставало далеко и бледно, скрывалось за рядами и рядами высоток. Посредственный вид, не то, что из Юэй или с крыш во время патрулей. Но неискушённым взглядом Эри этот восход наверняка видится иначе. Огненная полоса за домами ширится уверенно, неудержимо, а все мелкие огни улицы меркнут в небесном свете, вливаются в него, отдают ему свою силу — и угасают. И нет больше ни синих мигалок, ни рыжих фар, ни золотых фонарей, все краски спектра сливаются в один, пронзительный и яркий — и солнце, вырвавшись из-за гряды многоэтажек, подчиняет себе весь мир. Устанавливает в нём свои правила, выпускает на улицы жизнь, наполняет пейзаж тысячами новых деталей, на которые можно смотреть бесконечно. И Эри смотрела во все глаза. А Шота, привалившись к стене у окна, наблюдал за ней, и сквозь вязкую усталость в сознании пульсировала одна-единственная мысль: Если обычный городской рассвет вызывает в ней столько эмоций, то сколько всего ещё ей можно показать? В коридоре за их спинами послышались голоса медсестёр. Краем глаза Шота поймал и их взгляды — беглые, колкие, любопытные. Конец смены: сейчас половина из них отправится на отдых, а вторая — заступит на новое дежурство. И опять начнётся обычная рутина: утренний осмотр, завтрак, обследования… — Эри, пора возвращаться. Она неохотно оторвалась от стекла. — А мы ещё сюда придём? — Конечно. Только позже. К палате снова шли рука об руку — одинаково измотанные, одинаково растрёпанные, одинаково неторопливые. Эри, похоже, нагулялась: наваливалась на его ладонь всем весом, почти прижимаясь к предплечью. Медсёстры молча вглядывались в высокий силуэт в чёрном и маленькую фигурку в белом — и отворачивались. Кажется, их прогулка прошла нарочито незамеченной. Или не совсем. На осмотр явилась пожилая медсестра из новой смены. Деловито поздоровалась, поднесла ко лбу девочки электронный термометр, надела на руку манжету тонометра… И лишь встретившись с недоумённым взглядом Эри Шота вдруг осознал, что происходит что-то неожиданное. Никто не попросил его применить Стирание. — Всё в порядке, Эри, — проговорил он, отвечая на незаданный вопрос. — Так лучше. Так и должно быть. — Что в порядке-то? — неодобрительно покосилась на него медсестра. — Такая красивая девочка, и такая лохматая, ай, ай! Я вот осмотр закончу и к тебе приду ещё… Она и правда вернулась полчаса спустя, с расчёской и парой неведомо где добытых лент, и долго колдовала над светлыми прядями, что-то бормоча себе под нос. А потом снова ушла, оставив Эри с парой туго заплетённых старомодных кос. — Смешные, — заявила Эри, перебирая пальцами свободные кончики волос, украшенные бантами. День продолжал налаживаться. Принесли завтрак, Эри с аппетитом съела порцию каши, и даже попросила добавку яблок. Теперь, когда её волосы были убраны в косы, рог на лбу обозначился чётким и ровным силуэтом, и Шота мог поклясться, что раньше этот силуэт был крупнее. — Эри, — осторожно спросил он, когда с завтраком было покончено. — Расскажи про свой рог. Он не болит? Не беспокоит? Она покачала головой и потянулась пальцами ко лбу. Ощупала маленький нарост. — Не болит, — ответила она. — Он болел, когда мы дрались с Каем, сильно-сильно. А потом он горел, горел и весь сгорел. — Что значит — сгорел? — Был большой, а стал маленький. На врачебном языке это называлось «причуда с визуальной индикацией, повышенной сенсибилизацией отдельных участков тела при активации и переменной активностью» — по крайней мере, именно такую формулировку записал в историю болезни пациентки лечащий врач, выслушав Шоту. Поскрёб затылок, поставил рядом с надписью выразительный знак вопроса и предложил провести ещё пару осмотров и тестов. — Без Стирания, — добавил он, поколебавшись. — Но в вашем присутствии. На всякий случай. Всё прошло настолько хорошо, что после обследований Шота рискнул оставить Эри без присмотра и поспать хотя бы пару часов — и очнулся только к вечеру. К его приходу девочка доедала ужин, и первым делом сообщила, что рыба — это намного вкуснее, чем мясо, но всё равно не так вкусно, как яблоки. В общем, день вышел на удивление неплохим и даже многообещающим. Хуже была ночь. Эри снова мучили кошмары и, хотя средство от них теперь было Шоте известно, от проблемы полностью оно не избавляло. Он просидел далеко за полночь, держа девочку за руку, вслушиваясь в её прерывистое дыхание — и размышляя. Быть может, если дни и дальше будут такими спокойными, как сегодня, то рано или поздно это спокойствие войдёт и в её сны. Быть может… Но утром всё снова было в порядке, будто и не случилось исполненной тревог ночи. Снова прогулка к окну, снова осмотр без вмешательства Шоты, снова завтрак с аппетитом. И, понаблюдав за девочкой ещё немного, Шота решился. — Эри, — сообщил он после завтрака. — Мне нужно отлучиться на пару часов. Есть одно важное дело. Справишься здесь сама? — Справлюсь, — очень серьёзно кивнула она и сжала кулачки.***
День выдался тёплым и ясным, и на стенах похоронного зала плясали солнечные зайчики. Терпкий запах хризантем расплывался в воздухе, мешаясь с ароматом благовоний, белые венчики цветов трепетали от сквозняка, ласкали тонкими лепестками контур траурной рамки портрета. С портрета строго взирал Найтай. Людей собралось немало. Прощаться пришли друзья и коллеги, полиция и герои, и Шота то и дело подмечал в толпе знакомые лица. Кивал в знак приветствия издали — и старался не отходить от четвёрки своих студентов. Сейчас казалось особенно важным быть ближе к ним. Пройти все стадии прощания — ритуального ли, душевного ли — вместе. Так, вместе, они и склонились у алтаря, вместе опустили в гроб соцветия белых хризантем, вместе проводили к воротам катафалк. А проводив, разошлись по просторному двору, встречаясь и общаясь, и вспоминая умершего с улыбкой, как сам он о том просил на прощание. Ритуал отдаёт дань смерти, но сохранять память — удел живых. Отпустив студентов, Шота принялся искать Шутку — и нашёл. В траурном брючном костюме, будто лишённая привычных красок, она о чём-то расспрашивала Мирио Тогату. Этот разговор Шота решил не нарушать. Уж наверняка давняя коллега Найтая знакома с его же учеником, и после всего случившегося им есть о чём поговорить. Издалека слов было не разобрать, но разговор явно выходил эмоциональным. Хоть Тогата и отвечал с улыбкой, но Шутка с каждой репликой мрачнела, и качала головой, и глядела на собеседника с горьким сожалением, а потом и вовсе подошла поближе, чтоб сочувственно потрепать Тогату по плечу. А уже несколько минут спустя зашагала к Шоте. Потратила едва ли пару секунд на приветствия, и тут же затараторила, горячо и лихорадочно-быстро: — Послушай, Лемиллион рассказал про свою причуду, и про Эри, и про это всё, и это всё… — она запнулась и широко развела руками. — Это всё безумие какое-то. Я и представить себе не могла… Ты не рассказывал! — Не рассказывал, — подтвердил Шота. — Не всё сразу. Шутка успокаиваться не спешила — наоборот, распалялась ещё сильней, переходя на короткие, сбивчивые реплики: — Так не должно быть, — выдохнула она. — С детьми так не должно быть, ну как же так… Как она сейчас? — Есть перемены к лучшему. — К ней пускают? К ней, наверное не пускают, да? Там карантин и всё такое. Но когда пустят, как думаешь, мне можно будет…? Мне разрешат? Я бы так хотела… Разрешат ли ей посетить в больнице незнакомого ребёнка, с которым её ничего не связывает, да ещё сразу после выхода из карантина и без веских причин? Ответ напрашивался сам собой, но озвучить этот ответ Шутке язык не поворачивался. Даже Мидорию и Тогату провести в больницу будет непросто, несмотря на все их заслуги перед Эри, а что уж говорить о совсем посторонней героине? И всё же в идее привести к Эри Шутку было что-то правильное. Что-то стоящее и оправданное. Что-то про надежду и восторг. Как огни нового дня, горящие в детских глазах. Логически же это формулировалось так: Если и есть человек, который может раскрасить мир Эри самыми яркими красками, не покидая больничной палаты, то этот человек сейчас стоит рядом с ним. — К ней не пускают, — решился наконец Шота. — И я не знаю, пустят ли. Но попробую сделать так, чтобы пустили.