Искусство партии

Тишина заполняла комнату, подобно густому туману, через который, казалось, невозможно пробраться. За окном гудели автомобили и слышались голоса обитателей Нью-Йорка, города, который никогда не стихал, даже если казалось, что шуметь уже некому. Однако внутри время будто текло по-другому, а то и вовсе замерло, словно здесь воцарился свой особенный мир, центрами которого являлись две фигуры, сидящие друг напротив друга за аккуратным шахматным столом. Одна фигура ссутулилась и пристально смотрела на клетчатую блестящую поверхность шахматной доски, а вторая, напротив, сидела прямо, словно натянутая струна скрипки, и с тенью улыбки незаметно любовалась первой. Силы двух оппонентов, непохожих друг на друга, как день и ночь, столкнулись, подобно стихиям воды и огня. Александр Гамильтон, эксцентричный и необузданный, как пламя, разгорающееся по высушенной пожелтевшей траве, и Аарон Бёрр, осторожный и уравновешенный, чьи мысли и намерения проявлялись не столько в сказанных словах, сколько в эмоциях, появляющихся у парня на лице, или в движении его пальцев. Удивительно, что два человека с такими разные темпераментами смогли найти нечто, способное объединить их и увлечь до потери во времени. Никто из них не знал, сколько уже длилась партия, потому что каждый был слишком сосредоточен на процессе. Победа значила нечто большее, чем просто окончание и итог игры.        Наконец послышался приглушённый деревянный стук о лакированный стол, и парень с неаккуратным, небрежным хвостом каштановых волос откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Аарон со свойственной ему сдержанностью перевёл взгляд на шахматные фигуры, после чего его губы расплылись в слабой самодовольной ухмылке. Действия партии были как никогда приятны и удачны для него, и его уверенность в собственной победе лишь возросла. Гамильтон тоже понимал это, о чём можно было судить по его позе и напряжённому выражению лица.        -Отступаешь? – с некоторым чувством превосходства прокомментировал ход оппонента Бёрр. Звук собственного голоса после тишины, которая, по ощущениям, длилась запредельно долго, показался парню непривычным и даже странным.        -Надеюсь, ты в самом деле так не считаешь, - ответил более низкий, с приятной хрипотцой голос. Разумеется, Александр вложил в свой ход гораздо больше смысла, нежели просто отступление, и верно понял, что фраза Бёрра была лишь издёвкой. Он тут же поднял взгляд и посмотрел в глаза Аарона, в которых сквозь призму горделивости сумел разглядеть интерес и желание. Только эта заинтересованность была обращена не в сторону партии. Прямо перед Бёрром предстало нечто гораздо более любопытное, чем стол с расставленными шахматными фигурами. Подобное внимание не могло не польстить Гамильтону.        Наконец Аарон опустил взгляд и с задумчивыми видом начал думать над следующим ходом. Примечательность партии для него заключалась в том, что ему чуть ли не с самого начала удалось захватить главенствующее положение – он успел избавиться от большинства сильных фигур Гамильтона и занять удобное положение своими. Мысленно он признавал, что его не столько привлекала победа, сколько сам процесс игры, который ему хотелось растянуть как можно дольше. Наблюдение за тем, какой тактики придерживается Александр, как тот выбирается из тупиков, в которые Бёрр старается загнать парня, и как каждый раз ухитряется ускользнуть, когда его пытаются прижать – всё это пробуждало в Аароне неоднозначные чувства, заставляющие придумывать всё новые и новые уловки, в надежде, что ему удастся заполучить столь желанный трофей. Бёрр неторопливо обхватил фигуру своей королевы тонкими пальцами, за которыми неотрывно наблюдал Александр, и переставил её, поставив Гамильтона перед выбором пожертвовать либо своей королевой, которая была одной из последних оставшихся значительных фигур, либо королём. С другого конца стола тут же послышалось недовольное цоканье, на что парень лишь тихо усмехнулся.        Прошло некоторое время, прежде чем Александр вновь нарушил тишину:        -Всё-таки, ты такой мерзавец, Аарон, - несмотря на смысл слов, в голосе не было ни капли злобы или чего-то подобного. Напротив, сказав это, Гамильтон не смог подавить хоть и гиблый, но смешок, который Бёрр воспринял, как признание собственного поражения, что вызвало у него довольную улыбку. Он вновь посмотрел на сгорбившегося Александра и встретился с тем взглядом.        -Неужели ты готов сдаться? – рука Аарона переместилась на поверхность стола, после чего он начал постукивать по тому ногтями. Александр ничего не ответил, лишь наклонился ближе к шахматной доске и, слегка прикусив нижнюю губу, сосредоточенно начал продумывать всевозможные варианты оставшихся ходов. Тень упала на задумчивое лицо парня, из-за чего оно стало выглядеть по-особенному привлекательным и эстетичным. Бёрр поставил локоть на угол шахматного стола, после опустившись ниже, на уровень лица Гамильтона, заведя руку назад и мягко проведя ей по своей шее. Лицо Александра, тщательно размышляющего о чём-то, необычайно нравилось парню, и он даже не пытался скрыть этого, теперь без какой-либо застенчивости разглядывая то и стремясь заметить все малейшие детали, благодаря которым оно было таким поразительным и несравненным.        Рука Гамильтона в нерешительности двинулась к доске с фигурами, тут же завладевая всем вниманием Бёрра. Слегка неровные ногти, которые являлись очередной чертой небрежности и неаккуратности парня, ладони, которые каким-то уму не постижимым образом ещё не затмились мозолями от времени, посвящённому выведению пером букв на хрупких листах бумаги, длинные пальцы.        Александр был умён, он мог вполне соперничать с Аароном по уровню своей эрудиции. И Александр был ужасно интересным, сперва неподатливым, но со временем открывавшимся Аарону всё больше. И это тягуче медленно сводило последнего с ума. Мысль об овладевании тем, что таил в себе парень, сидящий перед Бёрром, возбуждало в последнем противоречивые чувства: то это был жадный пожар, то морская буря или шторм. Он в нетерпении сжал руку, покоившуюся на столе, в кулак и слегка прикусил губу, ожидая следующего хода оппонента.        Конечно же, Александр не мог не заметить такое пристальное внимание к себе. И ему до чёртиков было оно приятно, но в то же время мысль о том, что над ним хоть в чём-то хотят взять контроль , слишком настораживала его. Он не любил быть ведомым, а наоборот всегда стремился забрать власть в свои руки. Поэтому он и продолжал сопротивляться, не желая признать, что это вряд ли что-то изменит.        У него уже не оставалось достаточного количества фигур для того, чтобы одержать победу.