Сосиски с яйцами

      Когда Мямля произносит сакраментальную фразу о сосисках с яйцами, Раз-Два зависает в первый раз, потому что за каким-то хером воображает, как пухлые губы Бобски пошло обхватывают чей-то член. Картинка выходит слишком яркой и, несмотря на то, что представлять своего кореша за подобным занятием как-то по-свински, — а заводится от этого пиздец как ненатурально, — ещё и обжигающе горячей. Мямля говорит, что нормально было бы помочь рукой и, наверное, немного гордится широтой своих взглядов, а у Раз-Два в этот момент форменный пожар в штанах и необходимость лишний раз проговорить вслух, что он вовсе не гей, хотя и так все вроде в курсе, как и про Боба с его блядскими губами тоже были в курсе все, кроме Раз-Два.       Когда Красавчик Боб лежит в расстёгнутой на груди рубахе, видно, что под пояс его мешковатых джинс легко можно просунуть ладонь, даже такую крупную, как у Раз-Два. Наверное, для того чтобы тот всё-таки подавился воздухом, Бобски сгибает ногу и потягивается, контрольным облизывая губы, и это, блядь, не попытка соблазнения, они просто выпили, и кореша разморило, но член все равно заинтересованно давит на ширинку.       Когда Красавчик Боб мурлычет для Берти, Раз-Два на заднем сиденье беспокойно ёрзает, а потом всё-таки неверяще лезет рассмотреть его лицо, потому что такие звуки можно издавать только в койке, сладко с кем-то трахаясь или вобрав член до самого горла. Хорошо, что он не знает, как тот на самом деле звучит в постели, шумный или нет, как стонет, всхлипывает ли, и в то же время очень, очень плохо, что не знает, но знать хочет.       Когда Раз-Два говорит про Стеллу, что лучше она, — понимает, что слишком много думает о другом варианте и надеется, что идущий рядом Бобски снова его случайно заденет, что перестанет тереть свою щетину, потому что из-за этого обжигает необходимостью узнать, какова она на ощупь.       Когда они заваливаются перекусить в какую-то страшно мексиканскую жральню, Раз-Два заказывает наугад, потому что сейчас важнее не залипать на голой груди в расстегнутой, как обычно, на одну пуговицу больше, чем надо, рубахе, на пальцах, поглаживающих экран телефона и главное — на блядских задумчиво надутых губищах Боба, который, судя по редким косым взглядам, начал о чем-то догадываться. Кореш шипит что-то об охуенной и действительно ядрёной кесадилье, зализывает ранки на губах, кусает снова и трёт воспалённые после жгучего перца губы, а Раз-Два, который не может перестать смотреть на это порнушное зрелище, чтобы не застонать, опрокидывает в себя принесённый напиток, быстро выпивает целую кружку крутого кипятка, потому что боль ненадолго отвлекает.       Когда этим же вечером в «Притоне» Красавчик Боб касается его ноги под столом своею и так и оставляет, Раз-Два ловит второй стояк за день из-за того, что это явно намеренно и от того, что кореш, походу, всё понял, а он где-то все-таки спалился, и непонятно, страшно и волнующе, что теперь будет дальше.              Карты приходят нормальные, но сосредоточиться на игре не получается, потому что надо старательно не смотреть на Боба, и Мямля опять посмеивается, забирая очередной выигрыш. Обожжённый рот всё ещё горит, с языка и глотки как будто кожу содрали, колено ноги, которой касается кореш, подрагивает, затылок мелко потеет от его вроде бы безразличного взгляда, и не должно так всё быть, ему же никогда с парнями не хотелось, но перед глазами все ещё стоят припухшие и покрасневшие по краям полные губы, а член, на котором их определённо хотел бы увидеть Раз-Два, все ещё болезненно напряжён.       Красавчик Боб двигает ногой, легко гладит, и почти получается сдержать неровный выдох. Раз-Два ни хера не должен понимать, что это предложение. И яйца у него от этой мысли поджиматься не должны. Он, в конце концов, не гей, никогда им не был и становиться не собирался, и просто несправедливо то, что он теперь реагирует каждый раз, как влюблённая семиклассница. Он, блядь, взрослый натуральный мужик всё-таки, а не его очередная девка, чтобы дыхание перехватывало от мысли, что его, походу, поебаться зовут. Боб с ним сделал что-то, что-то охуенно неправильное.       — Раз-Два, что за херня с твоей красной рожей? Заболел что ли? — участливо интересуется Мямля, и, боже, как же хочется сквозь землю провалиться.       — Что-то херовато, домой погребу, — сипло выдавливает он в ответ и, так же не смотря на Бобски, повторяет его движение ногой прежде чем встать.       От мысли, что тот точно пойдет за ним, ноет член и трясутся поджилки.       Боб выходит через пару минут, смотрит на ждущего его в машине Раз-Два, вжавшего лицо в руки на руле, и садится рядом.       — Едем ко мне? — спокойно уточняет он, и тихий голос лупит сразу по паху.              Раз-Два поднимает морду, сжимает крепче ошпаренные губы, бросает на него испуганный и неуверенный взгляд, и Бобски пожимает плечами:       — Или нет?       — Едем, — хрипло выдыхает Раз-Два, поскорее отворачиваясь, чтобы не видеть всё ещё опухшие губы и взволнованные глаза на вроде бы равнодушном лице.       Боб опускает руку на его спину, когда закрывается дверь в квартиру, и паника, и так плескавшая через край всю дорогу, бьёт под колени и заставляет пошатнуться. Ладонь пропадает, Раз-Два, который вроде как знал, зачем сюда припёрся, готов сбежать через окно, не может заставить себя обернуться, все ещё не готов так сразу херить с концами свою натуральность и не может отдышаться как при хорошей панической атаке.       — Эй, чучело, — с улыбкой в голосе зовёт сзади Бобски. — Давай просто фильмец поглядим.       Раз-Два давится испуганным ором, что он всё-таки не пидарас и что-то перепутал, пару секунд не понимает, о чем говорит кореш, который вроде как должен его сейчас хищно прижать к стене или схватить за задницу, а потом всё-таки с опозданием допирает, что прямо сейчас никто его насиловать не собирается, а значит, можно облегчённо выдохнуть, посмотреть по ящику что-нибудь тупое с лучшим на свете гомосеком, а потом уже, чувствуя себя в безопасности, немного огорчиться, что никаких губищ на члене всё-таки не будет.       Прихватив холодного пива, они разваливаются на диване и смотрят всякий старый треш: голые девочки с силиконовыми сиськами, брутальные кожаные костюмы героев, пальба, разрушения и затейливые ругательства. Туповатый сюжет ускользает и действует как анестетик, Боб порой не глядя протягивает закуски и не похож на огорчённого тем, что его продинамили, успокоившийся Раз-Два закуски забирает, смотрит на ненастоящие груди и понимает, что ни хрена ему ничего не показалось, и снова накатывает, а он, наверное, только что просрал возможность во всём разобраться.       — Бобски, — тихо и тоскливо зовёт он кореша, потому что тот обязан ему помочь, раз заварил всю эту гомосячью кашу.       — Если ты сейчас опять не совсем не гей — можешь попробовать успеть у меня отсосать, пока тебя снова не накроет, — не отрываясь от ящика спокойно откликается кореш, делает глоток из запотевшей бутылки и, походу, ни хера не верит, что у него на это хватит яиц.              Вот же мудак! Раз-Два и так уже весь наизнанку вывернулся, а этот гад смехуёчки травит и запросто его сбрасывает со счетов только потому, что он сначала немного пересрал.       — А я попробую! — на злом азарте выходит проще, думать, всё-таки, не самая сильная сторона Раз-Два.       Когда он с негодующим рычанием хватается за ремень Боба, тот явно не ждёт нападения, удивлённо распахивает глаза, еле успевает убрать чертово пиво на столик одной рукой, а другую протестующе упереть ему в плечо.       — Ты же об этом пожалеешь, даже не начав, — пытается вразумить, но Раз-Два уже вошёл в раж.       — Уверен? — он скалится, глядя в округлившиеся глаза, расстёгивает пряжку, а потом болты, потому что брови кореша взлетают выше, и намного лучше и привычней как всегда вести, контролировать ситуацию.       Раз-Два добирается до трусов, и кореш криво ухмыляется, ожидающе наклонив голову. Ой, да ну на хер, он уже видел члены, и не будет визжать как шокированная девица! Рука уверенно тащит белье вниз вместе с джинсами, и с особенным удовольствием и каким-то хищным восторгом он вглядывается в уже не такое спокойное лицо взволнованно дышащего друга:       — Приподними-ка задницу, Бобби.       С тихим поощряющим смешком тот выполняет требование: плавно и естественно выгибается, как будто только этого и ждал, а когда одежда спущена до колен, садится снова, в этот раз почти съехав на край дивана и, похоже, не особенно смущаясь своего вида, разваливается полулежа, расставив ноги. Раз-Два сглатывает загустевшую слюну, понимая — чтобы ему было удобней. У Боба там тоже короткая стрижка, а ещё — полноценный стояк, как у Раз-Два, то ли ещё с обтирания друг друга коленками под столом, то ли потому что он слегка переигрывал с потерей надежды и тупо взял его на слабо. Да похер на самом деле, даже если так.       Раз-Два с вызовом смотрит на заинтересованно улыбающегося Боба, облизывает губы, берет в руку горячий болт и, приоткрыв рот, опускается, чтобы взять. Нежная головка на ошпаренном языке ощущается слишком отчётливо и однозначно, чтобы он мог представить что-то другое. Обхватив напряжённый ствол губами, он вбирает в себя, сколько получается, по ощущениям — слишком до хрена, но, судя по тому, сколько ещё в кулаке — совершенно несерьёзно, прямо как пугливая соседка, которой хотелось задвинуть в горло, когда им было по шестнадцать, а она боялась задохнуться и больше дразнила, чем сосала. Боб тем не менее тихо ахает сверху, и, обрадованный успехом, Раз-Два прикрывает глаза, двигает губами и языком, старательно не думая о том, что именно облизывает, неторопливо поднимает и опускает голову, стараясь всё-таки взять поглубже. На пальцы стекает слюна, он меняет хватку на основании члена, помогает мокрым кулаком, одновременно вылизывая ствол и головку, и от кореша уже давно не слышно ни саркастических замечаний, ни скептических комментариев: Боб постанывает, шумно дышит и порыкивает, приподняв ближе к нему напряжённые бедра, а потом опустив ладонь на затылок — не толкая его в пах, не удерживая, только поощрительно поглаживая пальцами шею, когда Раз-Два берет слишком глубоко, почти давится, мычит из-за сведённой челюсти или упирающейся в горло головки, вызывает желание повторить, показать, что он может и лучше. А то, что сил уже нет держать рот открытым, ладони, вцепившиеся в бёдра кореша, скользят, вся слюна на Бобе, а болезненно чувствительные из-за ебучего мексиканского кипятка язык и нёбо давно пересохли — маловажная херня, потому что он его уел, заставил заткнуться и воспринимать всерьёз, а ещё тот ему, наверное, теперь тоже должен отсос, хотя не обещал, блядь, лучше б всё-таки был должен, а то от предвкушения уже яйца отваливаются.       — Раз-Два, — тяжело выдыхает Бобски и выгибается назад, удерживая его лицо, потому что последний манёвр выходит особенно удачным.       Он даже сначала самодовольно улыбается, потому что остановился не сам из-за усталости, а кореш аккуратно снял его со своего члена, но потом понимает, на что похож: сползший для удобства на пол, все ещё вцепившийся в мужские ляжки до синяков, раскрасневшийся, дышащий как после стометровки, с яркой и блестящей от слюны головкой у распухших от усердия губ и с мечтой об отсосе от лучшего друга и его ладонью на лице. Не гей Раз-Два, который, оказывается, не против иногда брать в рот.       — Хочешь тоже? — Риторический вопрос сразу задвигает подальше все заёбы, потому что хочет, уже хуй знает сколько и как страшно хочет.              Прочитав эту жадность на его лице, Боб стаскивает ногами болтающиеся уже на щиколотках джинсы и трусы, мягко давит на плечи, опуская на пол, соскальзывает к нему, нетерпеливо расстегивает брюки, и можно было бы просто валяться на полу и кайфовать, но так ни хрена не пойдет, потому что тот может решить, что он переборол себя ради разового удовлетворения любопытства, что готов в рот взять только для того, чтобы в ответ хорошо сделали ему.       Он останавливает Боба, чтобы перелечь так, чтобы у лица кореша оставалась его ширинка, а у него самого снова перед носом торчал его крепкий хер. Взять после передышки глубже выходит проще, громкий, несдержанный стон подтверждает правильность принятого решения и дарит ощущение контроля. Раз-Два не видит, но чувствует, как ловкие пальцы быстро расправляются с брюками, спускают бельё и сгребают мошонку, тихо скулит, а после — неровно и громко стонет уже сам, потому что мягкие и мокрые от слюны губы сжимают головку, пропускают наконец-то его в жаркий рот по скользкому и верткому языку глубоко, намного глубже, чем рискует брать сам Раз-Два. Удержаться и не кончить сразу получается с трудом, сжимая и царапая ногтями бедра, он снова надевается ртом на член, чтобы хоть как-то себя заглушить, и почти не двигается, только мелко подрагивает, потому что Бобски, напротив, размеренно берёт, почти утыкаясь носом в его яйца, и выпускает, вытворяя языком и губами что-то противозаконное, но пиздец какое охуенное.       Раз-Два пытается отвечать тем же, а не только стонать и дрожать с хером в глотке, силится брать глубже, так что щиплет в уголках глаз, помнит про излизанные и обожженные острым перцем ранки на жадно стиснутых на нем губах, надеется, что во рту у Бобски жжёт сейчас не меньше, чем в его собственном, ошпаренном кипятком, что член в нём ощущается так же ярко, на грани с болью, потому что тогда у него есть какие-то шансы победить пусть не качеством, но хотя бы продолжительностью в выдуманном им же самим соревновании по отсосам.       Одержав в нём неожиданную победу, Раз-Два тут же об этом забывает, потому что Боб раздвигает его ноги, а выпустивший его рот с пошлой небрежностью через внутреннюю сторону бедер добирается сначала до яиц, а после лезет прямо к дырке. Нормально взбрыкнуть не получается, пах холодит остывающая слюна, кореш необидно хмыкает в кожу и лезет языком в задницу, и это ни хера не то, на что Раз-Два согласен на своем первом гейском свидании, но и пасовать второй раз за день не хочет до зубной боли. Раз оно зачем-то Бобски надо — пусть лезет в жопу своим скользким горячим языком, но уяснит, что он тут не шутки шутит и сиськи мять больше не собирается, хер бы сейчас все это происходило, если бы у него был хоть какой-то вариант перестать хотеть трахаться с лучшим другом.       Красавчик Боб сначала, растянув большими пальцами задницу, дразнит кончиком языка дырку так, что от неловкости и сдерживаемого желания уйти от прикосновения выть хочется, а после толкается внутрь и начинает вылизывать стыдно, мокро и так старательно, что Раз-Два, кажется, утрачивает способность смущаться чего-либо до конца своей жизни. У него даже получается отметить про себя, что, если отбросить странность ощущений, их скорее можно отнести к приятным, а значит нормально позволить себе в процессе тихо стонать в ответ на скользкие движения внутри, чуть ослабить хватку на бедрах и заняться как следует членом друга, в этот раз без спешки и попыток переплюнуть, а как тот с ним самим — вдумчиво, основательно и следя за реакцией. Сжав мокрый от слюны ствол у основания, он занимается изучением — помогает рукой, широко лижет по всей длине, натягивается и дразнит губами и языком, меняя темп, прислушиваясь к тяжелому дыханию.       Когда Боб первый раз сбивается с ритма и коротко удивлённо стонет, Раз-Два понимает, что он на правильном пути. В нём — мокрый деятельный палец, а он и не пытался противостоять вторжению, и это форменное блядство, потому что так глубже, ярче, ещё неправильней и непоправимей. Сдержать всхлипы не получается, услышавший, что хотел, Красавчик Боб пьяно шепчет в его мокрый пах, какой Раз-Два охуенный, вытаскивает из него подлый палец и тянется к тумбочке. Короткая передышка не спасает, Боб снова толкается внутрь, и в этот раз прохладно, намного легче, а на член Раз-Два возвращается жаркий рот. Скользкие настойчивые движения внутри и мокрые и жадные снаружи заставляют выгибаться, беспомощно скулить и снова бездумно отсасывать. Бобски подрагивает, откликается тихими стонами и добавляет пальцы, раскрывает под себя и сладко мычит на члене.       Раз-Два уже собирается толкаться, кончая ему в рот, но пухлые губы его выпускают, а пальцы выскальзывают из растраханной задницы. Боб разворачивается к нему, нависает сверху, нежно глядя в глаза и натягивая гандон, пока в его мокрую грудь протестующие не упираются ладони. В растерянном взгляде ещё плещется надежда, красные и мокрые губы непонимающе и взволнованно приоткрываются, грудь двигается тяжело и неровно, а растрёпанный, взмокший, уже какой-то немного выебанный и тяжело дышащий Раз-Два считает нужным пояснить:       — Ни хера, Бобски. Я сам.       Тот приподнимает брови и, походу, соображает ненамного лучше, но подчиняется, когда его отпихивают спиной к дивану, широко открытыми глазами смотрит, как Раз-Два усаживается сверху, помогает ему и, страхуя, удерживает бёдра. Скользкую задницу пугающе растягивает горячая головка, когда Бобски наконец допирает, что не будет больше никаких негейских воплей и побегов, неверяще и счастливо выдыхает и улыбается так ласково и обожающе, что кажется — заяви Раз-Два сейчас, что устал и хотел бы перенести остальную часть на потом — даже не подумает возмутиться или обидеться, несмотря на каменный стояк и ломоту в яйцах, потому что сейчас ему обломилось что-то покруче секса, что-то, чего он ещё меньше ждал. А хер по-другому можно с не знающим жалости влюблённым Мудилой Бобом, затягивающим как болото.       Раз-Два переводит дыхание, сжимает пальцы на плечах и, кусая губы, насаживается на пробу неглубоко и болезненно, но раньше, чем он успевает завопить, его задницу приподнимают крепкие руки, а после того, как он быстро переводит дыхание, снова тащат вниз и начинают раскачивать, останавливая за секунду до боли, не давая опомниться, позволяя привыкнуть и не сопротивляться. Чтобы не смотреть в тёмные от желания и полные восхищения глаза Красавчика Боба, он наклоняется вперёд и проезжает при повторяющихся движениях носом по мокрому от пота виску, ахает и рычит в короткие влажные волосы, чувствуя, что принимает все проще и глубже. Когда задница опускается на напряжённые бедра, Бобски стонет длинно и громко, крепко сжимая на ней пальцы, его горячий скользкий хер растягивает Раз-Два внутри, сам он не до конца верит в реальность происходящего и начинает двигаться — сначала медленно и осторожно. Боб продолжает страховать, тянущая боль постепенно смешивается с тянущим возбуждением, после громких несдержанных стонов хочется ускорять движения, чтобы слышать новые, чувствовать как он подрагивает от напряжения внутри, как сжимает цепкими пальцами сильнее, чем хотел, потому что не сдержался, как мокро возит пухлыми губами по шее, тяжело бормочет и выдыхает что-то в кожу. Раз-Два с трудом дышит, стонет почти без пауз и не замечает этого, лезет лицом ниже, чтобы вылизать маленькие ранки на губах, продолжая раскачиваться на члене друга. Целоваться распухшими губами толком не получается, они лихорадочно скользят мокрыми ртами, стонут друг в друга, одна ладонь Боба поднимается на вспотевшую спину, прижимая ближе, вторая — крепко сжимает член, Раз-Два всхлипывает и наконец толкается обожжённым и все ещё слишком чувствительным языком в рот Красавчика Боба, который, подрагивая, наполняет внутри него резинку и быстро дрочит, срывая его сразу за собой. Раз-Два хрипит и воет, кончая на его живот и наваливаясь всем весом на кореша, после приподнимается, чтобы осторожно сняться с члена, снова опуститься на его колени, обессиленно уткнуться в основание шеи и неразборчиво пробормотать:       — Бобски, или дальше в щадящем режиме, или я так скоро сдохну.