Пшеница в синем небе

      Утро было прекрасным. Яркие лучи пробивались сквозь приоткрытые занавески, всё вокруг будто погрузилось в приятную полудрёму, выходить из которой категорически не хотелось.       Всё вокруг как будто было покрыто белой дымкой, и пыль танцевала в золотистых лучах. Уильям не спал пять ночей подряд, наводя ужас и сея смуту, так что считал, что сейчас он отдыхал вполне заслуженно. Может быть, он встанет. Не сейчас. И не через два часа точно. Может, завтра? Нахуй всё это, он никуда не пойдёт.       Или, он так думал. Пока его сверху не придавило что-то очень тяжёлое и тёплое. Как монолит, обёрнутый в опиздохуеть какое тёплое и мягкое одеяло.       Так не хочется открывать глаза. — Отъебись.       Тяжесть сверху никуда не делась. Ну да, это не должно было подействовать, но он хотя бы искренне пытался. — Дай поспать.       Сонное бурчание в подушку тоже не слишком то действуют, но больше он ничего делать не собирается, раз Джон не мешает ему спать.       Как он вообще его нашёл? Вопрос то глупый, на самом деле, но не спросить невозможно. Потому что они оба сейчас в каких-то ебенях, о существовании которых вам не скажет ни одна ебучая карта, и добраться сюда можно было только пешком, обороняясь от цинковых медведей пакетом с чипсами, и не факт, что придёшь куда надо.       Может быть, его мог найти Француз, потому что этому охуевшему пидору слово «невАзможнА» неведомо, да и любая трудность страшила так же, как тощий первоклассник страшил Хоумлендера. К слову, о Хоумлендере. — Ты какого хуя сюда припёрся? Лети спасать мир, уёбок, я тут не при чём.       Потому что Бутчер собирался отсиживаться в своей-несвоей норе и зализывать душевные и физически раны, рассчитывая, что никто его не потревожит. Ни ебучие пацаны, ни ебучий Хоумлендер. Особенно Хоумлендер. Потому что какого хуя? Что он тут, блять, делает? Пусть летит нагибать очередных шалав, готовых с радостью скакать на его члене. Или снова попытается трахнуть Штормфронт, что было аналогично сексу с дулом танка. Ничего приятного и нихуя безопасности. Только пусть летит отсюда и отъебётся от Бутчера, он, нахуй, собирался сидеть тут, пока не перебесится, непутёвое сердце не отпустит и пока душа обратно не зачерствеет.       Джон прижался сверху ещё сильнее, отчего непроизвольно задел ещё не зажившие синяки на ногах.       Сука. Билли сжал зубы, чтобы не показать того, что ему больно, но сам Хоумлендер скоро отодвинулся. Заметил, паскуда. — Уильям.       От того, как Хоумлендер произнёс его имя, захотелось умереть. Провалиться сквозь землю прямо здесь и сейчас, обрывая своё жалкое существование. Потому что нахуй-нахуй, всё, финита ля комедия, гейм овер, страшно, вырубай. — Отвали, Хоум. Иди, трахай более доступных шлюх. Или, блять, снова попытайся уломать Штормфронт на крышесносный, но отстань от меня!       Он перевернулся, двинул локтём по буквально каменной груди, за что рука, итак раздолбанная во всех возможных местах, ему спасибо не сказала, но он разберётся с этим позже. Сейчас хотелось взглянуть этому белобрысому уёбку и потыкать средним пальцем в ебало, чтобы нахуй свалил.       Их отношения с самого начала представляли сумбур из взрывоопасной смеси. Они влияли друг на друга благотворно, примерно так бензин на пожар, как ещё не сдетонировало нахуй, не ясно, но если два дебила — это сила, то две мрази — это «беги, нахуй, спасайся, кто может». Чтобы о них не говорили, но оба умели и хотели доверять, поэтому оба честно предупреждали, какую хуйню собирались учудить, тайно и не очень надеясь, что недо-партнёр добровольно пойдёт и окунётся в самое сердце этого дерьма, потому что «Ты не сдохнешь без меня, уёбок».       С мелкими погрешностями, ага. По типу убийства коллег (Мреющий не нравился им обоим). Или тайных заговоров.       Ладно, если быть совсем начистоту, то их отношения ограничивались охуенным сексом, дальше койки ничего не выходило (Запрет был наложен только на использование сверхспособностей). Бутчер трахался с Хоумлендером, потому что тот, очевидно, был богом в этом, а Хоумлендер трахал Бутчера, потому что ему было приятно. Как человек гладил кота не потому, что коту хорошо, а потому, что кот на ощупь мягенький.       И никому не хотелось нарушать этот охуенный договор. Пока Уильям не влюбился. Тогда всё это из категории «охуенный договор, ничего личного» в разряд «не рекомендуется к просмотру беременным мужчинам и слабонервным женщинам». Но всё ещё всё было более или менее терпимо. Хоумлендер не терял своих навыков Секси-Бога, Бутчер всё так же убивал суперов и всё было заебись.       Пока, кончая в очередной раз от охуенности этого мистера Идеальность, Билли не выкрикнул в пылу оргазма «Люблю тебя!». Тогда Хоумлендер замер, а после просто собрался и ушёл. Просто собрался. И ушёл. Оставляя Уильяма одного, абсолютно разбитого от осознания, что его в очередной раз бросили. Игрушка сломалась, самое время выбрасывать, да?       А теперь этот мудила приходит и считает, что вправе так навалится на Бутчера? Не-е, блять, иди нахуй, дружок.       Он смотрел на него. Прямо в эти ебучие прекрасные голубые глаза с тонкими прожилками и не мог оторваться. Смотрел на это прекрасное ебло, на эти вздёрнутые в немой просьбе брови, и, кажется, по новой утопал в этой больной любви. Чёрт возьми, он никогда такого не чувствовал. Не чувствовал того, как сердце болезненно сжимается, пропуская удары. Инфарктик передаёт привет! — Послушай.       И Джон подползает ближе, теперь утыкаясь подбородком не в живот, а в грудь, оказываясь так близко, непозволительно близко, но всё ещё избегая тёмно-синих, почти чёрных гематом, чтобы не причинить боли. Держал его нежно, так осторожно.       Бутчер отвернулся, чтобы не смотреть в эту поразительную синеву. — Ты же не смотрел новости, да?       Начинает он издалека. Дохуя издалека, на вкус Уильяма, но что тут, блять, сделаешь, когда засранец говорит это таким мягким, незнакомым Бутчеру голосом. Эта не та мягкость, которую он показывает всему миру на камеру, почти снисходительность.       Да, Уильям не смотрел новости. Он последнии две недели был чертовски сильно оторван от мира, ничего не видел и ничего не слышал. Только методично, с точностью, присущей машине, дрался, гоняясь за мелкими сошками, ломая своё тело во всех местах. И, скорее всего, Хоумлендер заметил, какой он весь болезненно израненный, сломанный, изрезанный, пересобранный по несколько раз. Разумеется, он заметил, ничего от него не скрыть.       Он смотрит пристально в ответ, надеясь, что Джон соизволит продолжить свою пиздопляску. — Штормфронт напала на меня. Публично.       А вот это уже было охуеть. Прям, признание в любви.       Билли шокированно уставился на этого поборника чистоты и морали нет и честно пытался выхуеть обратно.       Джон же, этот извращенец, положил голову ему на грудь и закрыл глаза. Будто ожидал похвалы. Но бляха муха, за кого он принимает Бутчера? Что, решил, что тот растает от одного этого факта и они счастливо пойдут ебаться? Не-не-не, дорогой, я на это больше не поведусь. — И что мне это должно говорить?       Джон вздохнул, будто не мог привыкнуть к тому, что Уильям такой невъезжающий, но голову от груди не поднял. — Люблю я тебя, вот что.       И сердце в груди остановилось. Вот сейчас точно. Этот мудак встанет, улыбнётся, постебётся над тем, как легко Бутчер поверил в эти притороно розовые сопли. Знаем, плавали. Уёбкам не достаётся счастья в этом мире. Вот мразям да. У мразей всегда всё, сука, хорошо. — Мне-то что?       И Джон снова посмотрел на него, и весь мир сузился до размеров одной этой маленькой комнатки на втором этаже где-то в ебенях, до размеров кровати и солнечных лучей, проникающие через эти тупые синие занавески.       Нет! Нет, он больше не поведётся. Не поведётся на эти глаза, похожие на глубокое синее небо, на эти вздёрнутые в немой мольбе бровки, дрожащие уголки рта... Ну, может быть, чуть-чуть.       А жизнь-то налаживается.