На краю бездны

Возвращаясь домой, Аракчеев испытывал чувство смутной тревоги, и не без оснований. Его превосходительство давно уже собирался посетить вотчину государыни в Царском Селе и наведаться на любимую черемуху. Он уже сам купил шелковые кюлоты, бархатный камзол, как полагается, взял фонарь, гребешок, мазь для укладки волос (подарок английского посольства, обошедшийся в семьсот рублей) и даже два флакона редкого одеколона — розы и апельсины, в котором супруга Аракчеева никак не могла отказать мужу. Словом, все было готово к отъезду, как вдруг среди ночи он был разбужен вестовым. Тот привез записку от государя, в которой Александр Павлович делал загадочное заявление: «Не удивляйтесь, мой милый Аракчеев, что я под покровом темноты к вам еду. Происходит неожиданное и ужасное событие, и я решился даже послать за вами. Надеюсь, вы поймете всю серьезность постигшей меня участи, и я никогда не стану укорять вас за ту минуту, когда, нежно простясь с вами и доверившись вашей храбрости и хладнокровию, я допустил вас проникнуть в тайны моего сердца». И в конце стояла подпись — «Александр». Государь пожелал видеть Аракчеева в своем кабинете. Не проронив ни слова, граф отбыл на своей карете в полной тишине. К восьми часам утра Александр в сопровождении свиты и даже нескольких флигель-адъютантов, которые непонятно зачем сопровождали его в путь, был уже на набережной Невы. Карета остановилась у дворца. Несколько минут Александр в задумчивости глядел на окна любимого своего дворца. Потом подозвал офицера и велел привести к нему графа Аракчеева. Через несколько минут тот предстал пред его изумленным взором. «Ваше величество, — сказал он, — я приехал и готов ответить за все». Александр, в свою очередь, спросил, помнит ли он о той минуте, когда, сняв мундир, молча опустился на колени перед императором и поцеловал ему руку. «Да, государь, — ответил Аракчеев, — это было не раз, и я вам очень признателен». Александр вопросительно взглянул на него. «Когда я взял вашу руку и поцеловал ее, — сказал граф, — я с трепетом ожидал последствий. И я, конечно, был немало удивлен, когда вы подняли меня на ноги, поздравили со вступлением на военную службу и изволили обнять меня, сказав, что несмотря на всю тяжесть моей службы, я оказал России великие услуги и заслужил полное ваше доверие и благодарность. Эти слова, государь, врезались мне в память на всю жизнь, и я часто вспоминаю их». Когда граф произнес последнюю фразу, Александр поцеловал его в лоб. После этого все разошлись. Вечером того же дня из Петербурга был совершен торжественный въезд графа Аракчеева в Москву в цугом лошадей, украшенных императорскими гербами, а вслед за ним из Саранска двинулся весь августейший отряд, или, вернее, его остов, и остановился только на Днепре, на краю обширной пустыни, где решено было выстроить большую дачу. Вблизи дачи разбили лагерь солдаты. Всего войска было, конечно, около ста пятидесяти человек. Граф, принимая живейшее участие в устроении этой дачи, так сблизился с Александром, что «о чем бы они ни говорили, чувствовалось, что они любят друг друга», как заметил граф Толя, австрийский посол, посетивший на следующий день дачу и заставший Александра и Аракчеева, по словам графа Толи, «сидящими за чайным столом и рассуждавшими о важном, по-видимому, для обоих предмете». Отношения между Александром и Аракчеевым были тесными и сердечными. Граф провел в царских покоях почти все время. Александр, по словам графа Толи, был «миловиден, ясен, любезен». Они много беседовали о том о сем. Александр предложил Аракчееву: «Вы любите музыку, Аракчеев? Приходите ко мне на фортепиано. Мы будем с вами играть». «Милостивый государь, — ответил Аракчеев, — я тоже люблю музыку, и так как мне приятно слушать вас, я с большим удовольствием пройдусь вместе с вами по парку. На прощанье же я просил бы вас принять от меня в подарок эту маленькую табакерку с надписью «от любимейшего из ваших рабов». И он вынул из-под своей одежды небольшую табакерку. Сделал это Аракчеев в порыве чувств, растрогавшись до слез, и Александр долго держал ее в руках, глядя на этот маленький, изящный и изящней всех других украшенный миниатюрами портрет. «Что же это такое?» — спросил он Аракчеева. «Мой портрет, ваше императорское величество», — ответил тот. «Вы, значит, слуга моих страстей?» — сказал Александр. «А как же иначе, ваше императорское величество? Я люблю вас как никто другой, ведь, кроме вас, мне никто не нужен, никто…» Аракчеев склонился перед императором. Тот обнял его и обнял: Аракчеев лишился чувств. Из глаз его покатились слезы. «Ах, если бы я мог умереть вместо тебя!» — воскликнул Александр, обращаясь к портрету. А когда Аракчеев пришел в себя, он велел запрячь лошадей в шарабан и отвезти его в свое имение. Когда экипаж тронулся, он погрозил кулаком своему адъютанту и крикнул: «Пошел вон! В гробу я тебя видывал! Посмей только жениться! Под трибунал пойдешь!» Аракчеев был счастлив. О своей любви к императору он никому не рассказал. Даже в армии ходили легенды, что Аракчеев занимается сексом с императором и не только с ним одним. Как-то ночью, устроившись на своей кровати, Аракчеев вдруг ощутил спазмы сладострастия. Поднявшись, он лег на кровать и стал наблюдать за императором — тот увлеченно мастурбировал. Аракчеев был поражен. «Никогда раньше я не видел, чтобы император сам себе мастурбировал, — прошептал он про себя. — Это какая-то непристойность». Аракчеев покраснел и прикрыл ладонями свои гениталии. Увидев, что император на него смотрит, он покраснел еще больше. «Вот она, моя кара за то, что осмелился помыслить о вещах слишком для меня необычных, — подумал Аракчеев. — Нет мне прощения». — Тебе хорошо? — спросил император. — Нет, ваше величество, — ответил Аракчеев. — Почему? — удивился император. — А мне так хорошо! — сказал он и снял с головы парик, сказав при этом: «Что ты на меня уставился? Как в гробу я тебя видывал». Аракчеев застыл. Император повернулся к нему и начал нежно его целовать. Аракчеев стал бурно реагировать. Он подпрыгивал и постанывал. При этом его естество дергалось и дергало императора за причинное место. Потом император опять начал мастурбировать и одновременно мастурбировать Аракчеева, заставив его действовать по собственной воле. — Нравится? — спросил император. Аракчеев кивнул. Император стал погружаться в наслаждение. Он сделал несколько движений тазом и застонал. Аракчеев был более чем готов, и вскоре ему самому стало очень приятно. Было от чего возбудиться. «Вот это служба, — подумал он. — Вот это блаженство!» У него дрожали руки и ноги. Кончил он, когда император кончил. «Спаси меня, Господи, — подумал Аракчеев. — Что я сделал? И кто я теперь?» Он бросил взгляд на императорское лицо, и увиденное было так приятно, что по его спине поползли мурашки. Это лицо было так невыразимо прекрасно, что он полностью забыл про все происшедшее. Словно отвечая на его мысли, император сказал: «Ты был великолепен, Аракчеев. Как жаль, что в наши дни мужчины так мало знают об удовольствии. Но ничего. Скоро я все исправлю. И тогда, Аракчеев, ты будешь так счастлив, что тебе и не снилось. Если, конечно, Господь сохранит тебя…» Аракчеев не выдержал и заплакал. «Скольких людей убил я за свою жизнь, — подумал он, — а ведь все это по любви. И к кому — к Его Величеству, императору! Царю-Батюшке!» Но слез больше не было. Была только радость. Как сладко умереть за царя-Батюшку. Царь-Батюшка, царь-Батюшка, царь-Батюшка… Вспомнились слова из Державина: «Да знает Царь царей и вся тварь, что Ты еси Царь славы…» Император все так же величественно глядел на Аракчеева. «Чего же я боюсь?» — спросил себя Аракчеев. Но в это время точно гром грянул. Сзади раздался торжествующий смех. Это смеялся государь. В руке у него был кочерга. Блеснула его обнаженная сабля. Он взмахнул ею, и все пространство вокруг затопила кровавая пелена… Тело Аракчеева объял нестерпимый жар. Он слышал дикий хохот государя, а над его головой с лязгом скрестились сабли… Аракчеев провалился в черную бездну, куда не проникает ни одно человеческое зрение и куда устремляется все праведное, святое и богоугодное…