Восьмибитная любовь

Козуме всегда был одним из тех людей, кто предпочитал вместо громких вечеринок и посиделок с друзьями провести вечер в одиночестве в темной комнате под своим клетчатым пледом за кружкой горячего какао и случайно найденным новым фильмом от нетфликс. Парень не был из общительных и никогда не заводил друзей самостоятельно. Да и друзей у него в целом-то и не было, а так, приятели, знакомые. В основном все его близкие были участники школьного волейбольного клуба, веселый заводила Хината из Карасуно и пара товарищей по стримам из Валоранта. Большего Кенме и не нужно было – он привык. Он привык вне зависимости от ситуации всегда и везде быть один. Привык утаивать от других свое мнение, даже если ему что-то, да не нравится, все равно никто не послушает. Сам того не осознавая, Кенма обклеил буквально все стены своей небольшой комнаты картинами Ван Гога. Возможно, Козуме чувствует некую схожесть между собой и великим художником, что был жестоко недооценен во время своей жизни. Меланхолия, одиночество, абсолютная тишина вокруг. И только звездное небо, словно тщательно вырисованное маленькими аккуратным мазками на холсте артиста, над головой может понять сидящего на крыше допоздна парня, бездумно смотрящего на небоскребы ночного Токио. Но, даже несмотря на все это, Кенма никогда не жаловался на свою жизнь. Сколько тот себя помнит, он не говорил напрямую людям о своем мнении о чем-либо. Хоть окружающие и считают парня достаточно грубым и прямолинейным до ужаса, парень никогда не осмелился бы сказать что-то против. Просто не хватит смелости. Только Куроо мог с легкостью понять маленького “пудингоголового” мальчика, вечно закрытого в себе. Но и тот не вечен. Очередная новая пассия, и Тетсуро напрочь забывает о лучшем друге. Нет, Кенма даже рад за брюнета, просто теперь некому ворваться в комнату Козуме и пинком под зад вытащить его на улицу. Из-за этого состояние парня совсем ухудшилось – бледная фарфоровая кожа, казалось, потрескается из-за любого лишнего движения, синяки под глазами выдавали бессонные ночи за бесчисленными приставками, как и вечная сонливость, а так же исхудавшее тело после очень долгой голодовки. И, как бы команда Некомы не пыталась исправить это внезапно возникшее “недоразумение”, Кенма лишь отнекивался, говоря тем, что все нормально и волноваться не о чем. Команда на это только возмущенно вздыхала, но все же отставала хоть на какое-то время. Но только не он. Лев Хайба – тот самый тип людей, кто никогда не опускает руки и идет к своей цели до конца. Кенма ясно помнит день, когда впервые встретил этого парня. Родители отобрали у Козуме все приставки и телефон, отправляя прогуляться в парке с Куроо (который, к слову, это все и затеял). Образ светловолосого парня появился перед глазами так же неожиданно, как тишину между друзьями прервал смешной рингтон телефона Тетсуро. С громким криком «Осторожно!», в Кенму врезался красный велосипед, повалив на траву под тень дерева, что росло возле тропинки огромного парка столицы. Послышалось недовольно старческое кряхтение крашеного, перебивающее тихое хихиканье незнакомца, на котором покоился маленький ворчун. Яркую улыбку беловолосого Козуме четко помнит по сей день, прокручивая ее в голове перед сном каждый вечер, будто молитву. Сам по себе Хайба слишком активный человек, что никогда не оставит дело на полпути и никогда не соврет. Поэтому он не отстает от Кенмы, пока не добирается до истины. Только Лев знал о настоящем Кенме. Русский читал старшего, точно книгу, и, возможно, именно поэтому они стали настолько близки. На замену довольно глупому третьегодке пришел еще более тупой первогодка, любящий получать от их либеро за всякие слишком глупые подколы. Да, может Кенма и делает вид, что ему плевать, пуская едва заметные смешки, но он всей душой и сердцем привязался к русскому. Как же противно. Козуме противно от самого себя. Он обещал себе не подпускать никого настолько близко ко вратам во внутренний мир парня. Родители давным давно сдались, перестав пытаться хоть как-то сблизиться со своим единственным сыном. Но в случае со Львом все совсем иначе. У Кенмы нет и шанса удержать дистанцию. Буквально спустя неделю после начала школы Хайба стал каждое утро заходить за “пудингоголовым”, а после уроков провожать до дома (а порой даже нести на руках) уставшего после тренировки Козуме, вновь уставившегося в приставку. Лев не был против следить за играющим в очередную восьмибитную аркаду Кенмой, не замечающим ничего вокруг. Льву нравилось следить за активно сменяющейся мимикой на “кошачьей” мордашке старшего и большими заинтересованными глазами, бегающими по экрану. Льву нравился весь Кенма. Прогулки по выходным стали для двух теперь уже друзей даже некой традицией. Каждый раз Лев находил все более интересные места, от которых глаза Козуме искрились от счастья. Катание на тандеме по центральному токийскому парку (где они как раз таки и познакомились), пикник на пляже перед закатом, поездка к 𝖳𝗈𝗄𝗒𝗈 𝖲𝗄𝗒 𝖳𝗋𝖾𝖾, экскурсия в императорский дворец... За всю свою жизнь Кенма не бывал столько в городе, сколько его таскали за прошедшие два месяца. Родители были счастливы, увидев как их сын открыто общается с иностранным первогодкой, громко посмеиваясь над его глупой шуткой в своей комнате, общаясь по телефону. Кенма бы солгал, сказав, что ему неинтересно общаться с Хайбой. Он бы солгал, сказав, что не чувствует к нему ничего больше братской дружбы. Рядом с гигантским первогодкой Кенма чувствует то самое греющее тепло в груди. Он чувствует себя защищенным от всего мира за широкой спиной. Надевая слишком большой жакет беловолосого, Кенма в прямом смысле слова тонул в мягкой ткани и удушающе приятном аромате одеколона. Это ведь люди называют любовью? Но нельзя, он просто не может. Все привыкли видеть связующего Некомы одиноким человеком, не переходящим границу «дружбы». На тренировках ребята начали всячески подкалывать двух друзей, называя их парочкой, за что нехило получали не только от капитана, но и от очень недовольных тренеров. Кенма на это лишь раздражительно закатывал глаза, говоря, что они лишь друзья. Но внутри все кричало и разрывалось от боли, желая выкрикнуть на весь мир иное, стать беловолосому кем-то большим. Разум поставил цель забыть о глупых чувствах, но сердце все продолжало предательски трепетать, пробуждая умерших бабочек в животе, при виде солнечной улыбки Хайбы и таить в себе надежду на счастье с этим человеком. И, каково же было удивление Козуме, когда под своим окном он застал беловолосого гиганта с большим букетом ромашек и странной табличкой в руках. Фонари светили слишком слабо в это время суток из-за пустынных улиц, по которым бродили ночные грезы Морфея. Надпись было просто невозможно разглядеть, но смущенное неуверенное лицо Льва было заметно даже со второго этажа дома. Родители в тот день остались в гостях у маминой сестры с ночевкой, оставляя сына одного в огромном пустом доме, не страшась, что тот решит сигануть в окно или сломать телевизор, хотя такое уже случалось и не один раз. Он, громко топая босыми ногами, молнией рванул ко входной двери, тут же встречаясь лицом к лицу с той самой табличкой, заставившей сердце ухнуть в пятки и, вернувшись на место, застучать, как сумасшедшее. “Для одних счастье — это богатство, для других — мир во всем мире, для третьих — путешествия. А для меня счастье — видеть твои большие глаза, ощущать тепло от твоих объятий, слышать твое тихое сопение со спины, смотреть как ты играешь в восьмибитные игры и знать, что ты счастлив со мной.” «Боже», — только и смог вымолвить Кенма, прикрыв открывшийся от шока рот рукой. Тотчас челка игромана была сдвинута куда-то в сторону, а на лбу почувствовалось тепло чужих губ. Кровь прилила к щекам, отчего Козуме спрятал лицо в воротнике свитера (украденного у самого Льва), несильно стукнув беловолосого кулачком. — Дурак, — пробурчал Козуме, вынырнув из воротника. — Идиот. — Теперь уже твой идиот, — улыбнулся Хайба, нежно прижав к своей груди маленькое чудо. Кенму больше не волновала реакция родителей на то, что с утра они найдут в одной кровати со своим сыном гигантского первогодку, крепко обнимающего Козуме во сне, точно любимую плюшевую игрушку. Кенму больше не волновало будут ли возмущаться соседи на слишком громкий шум телевизора посреди ночи. Сейчас он был счастлив, погружаясь в обьятия двухметрового Льва и включая ту самую восьмибитную аркаду, после которой оба почувствовали эту неповторимую эйфорию от присутствия друг друга.