Обречённый

      Он стоит перед ним и уже готов сказать слова, которые возможно испортят все. Он эгоист и знает это лучше всех остальных, знает с самого детства, ведь его не менее эгоистичные родители никогда не позволяли ему быть эгоистом. Но глаза напротив понимают, что сейчас будет, что он сделает. Он ведь никогда не сдерживается, если речь идет о его солдате. Они познакомились давно, еще в 44 (или это уже был 45, не суть) и, конечно же, сразу стали друзьями. Если под дружбой понимать промывку мозгов и ненависть, скребущую где-то под ребрами.       Сначала были пытки. Разные. Пугающие даже в перспективе. Слишком жестокие. Ему тогда едва исполнилось 21, но он уже смог познать жизнь сполна. Холодный душ на морозе, иголки под ногти, плеть, одиночка, пытки голодом и бессонницей. Несмотря на молодой возраст, он был умным мальчиком, гением, если угодно, и знал, как найти и спрятать пистолет, пусть и с одним патроном, и как сделать алкоголь из чего угодно. В том месте и в то время его считали чуть ли не святым. В один момент он себя тоже считал таковым, когда помог матери, плачущей и измученной, одной пулей пристрелить ее вместе с ребенком. Черт подери, это была его пуля! Его гениальность раскрылась бы на свободе, жаль предоставлять свободу ему никто не хотел. А тут что? Возможность споить всех, кто знает, что он чуть умнее, чем кажется? Это даже смешно.       Но в один момент все начало меняться. В один момент он просто согласился сделать то, что они просили. И своей ошибкой он это не считал. Фактически в тот момент он получил все, чего хотел. Возможность поставить опыт, за который его чуть не сослали в родном СССР, деньги на этот же проект, свободу и нормальный алкоголь.       Его вели по длинному коридору, а вокруг сновали люди. Эгоизм, подпитываемый раздражительностью сам подхватил гранату и кинул её, способную забрать сейчас много жизней в первую попавшуюся комнату. Он нужен им больше, чем они ему. Глупо было бояться последствий. В тот день он принял второе решение, о котором так же не жалел. Он выбрал его. Того, кого сейчас, с некой издевкой, называет только солдатом (Почему? Все просто! Солдат-проект, он не человек, больше нет). Хотя он помнит его имя. Возможно даже лучше, чем сам солдат. Он выбрал его из десятков других. Джеймс Барнс сразу привлек его. Джеймс Барнс в один миг стал с ним связан. К тому же отсутствие руки шло только в плюс. Это ведь дает столько возможностей.       — Нужно крепкое кресло с фиксаторами, хороший ток, тонометр, что-нибудь веселенькое, расширяющее сознание, и шнапс.       — Шнапс?       — Слыхал, его считают одним из лучших немецких напитков.       На него странно посмотрели, но спрашивать больше не стали.       — Принесите гер Фирсову все, что он попросил в дальний корпус, лаборатория номер 500654.       Видимо все всё поняли, потому что уже на следующий день его правели в эту лабораторию, а малыш Джеймс уже был там и все еще в отключке. Он просмотрел его досье несколько раз. На самом деле, чтобы запомнить хватило бы и одного, еще проще было найти некоторые прорехи. Видимо предоставить весь материал на бедного паренька ему не захотели. Ну и ладно, мелочи, не так важно, потому что вскоре даже сам Джеймс не поймет, чего в его биографии не хватает.

***

      — Кто ты?       — Джеймс Бьюкенен Барнс 107 пехотный.       — Неверный ответ.       Разряд тока.       И так раз за разом уже больше двух недель под прицелом четырех камер. Он понимал, камеры нужны для чистоты эксперимента. И снова все по-новой. Несколько глотков из бутылки, он в первый же день разбил чертов стакан, они конечно приносили еще, но смысла явно не было.       — Кто ты?       — Джеймс Бьюкенен Барнс…       Разряд.       — Кто ты?       — Джеймс…       Разряд.       — Как на счет небольшого договора?       Он подошел совсем близко. Фактически нашептывал свое предложение на ухо, как змей искуситель. Руки ещё-не-солдата дёргаются, но они слишком крепко прикованы к стулу.       — Так как?       — А если соврешь?       — То точно попаду в ад.       — Ты и так точно попадешь в ад. — Вымученное, сказанное вовсе не в шутку.       Смех.       Может виной всему алкоголь, доза которого в его организме никогда не достигнет нуля, а может и подкравшееся сумасшествие.       — Не сомневаюсь! — он улыбается почти открыто. — Вот поэтому ты мне и нравишься. А теперь серьезно, если я не сдержу свое слово, ты об этом даже не узнаешь.       — Ладно.       Будто он мог сказать что-то другое. А господин сумасшедший ученый только улыбнулся: «И быть не могло иначе».       — Кто ты?       — Зимний солдат, призванный исполнять волю гидры.       — Хороший мальчик. Заслужил. — И подносит к его губам бутылку красного полусухого.       И вот он больше не человек, а оружие, в первую очередь, в голове у человека, которого ненавидит больше всех на свете, человека, который его сломает, уже начал.

***

      Их отношения с самого начала были такими. Чистая токсичность, чистое пользование. Для него солдат просто оружие, его лучший проект. Покорный, идеально выполняющий приказы. Не придраться. А главное — пустой. У зимнего солдата нет прошлого, нет будущего. Только сейчас и только во время заданий, дальше его остужают при температуре во много раз ниже нуля ровно до следующего задания. Такова его жизнь после встречи с личным адом. Тем не менее, его личный ад ни разу не отдал ему приказ кого-то убить. Его личный ад и сам давно не может отдать приказ. Он тоже заморожен.       — Желание. Семнадцать. Ржавый…       — Остановись.       — Рассвет. Печь. Девять… — и всё с чувством, с расстановкой.       — Да хватит, хватит, хватит — кажется, солдат на пределе, как нехорошо.       — Так заставь меня замолчать. Хватит вести себя как жертва.       — Он и есть жертва.       — А ты вообще не лезь, лучший друг.       Ехидство, нервозность, желание произнести чертовы слова и подчинить его себе — это все явные знаки недостатка алкоголя в крови. Видимо он опустился ниже смертельной дозы. Он уже почти чувствует дрожь рук, почти прыгает в бездну безумия, почти заканчивает код, который сам и составил. К счастью эти люди, жизни которых он точно испортил, считают его другом. Может и не другом, но приятелем точно.       — Пей.       — Ты же знаешь мое отношение к виски, — говорит, морща нос, но руку тянет.       — Пей что дают.       И он пьет, и ему заметно легче. Дрожь, которая уже коснулась пальцев ушла, страх сдавливающий горло отступил. Полегчало. Он снова человек. Он снова может думать.

***

      Они всегда целуются после этого. Жарко, больно, до крови прикусывая губы. Им не нужно обсуждать случившееся, они и так все знают. Просто они оба изувечены. Изувечены друг другом, изувечены войной. А может все началось раньше? Для одного из них точно. Он бы и рад рассказать, вот только никто не спрашивает. Люди думают, что ему больно об этом говорить, и они не правы. Он искалечен, знатно побит жизнью, но никогда не стыдится и не жалеет о своих мыслях или решениях. А о чужих особенно не печется.       Никто из них не был героем, но вот обоим представился шанс. Жаль, что дать шанс этим отношениям они не могут. Даже если ненависти сейчас нет, а только что-то на грани, даже если из интереса проглядывает отчаянное желание — эти отношения обречены. Обречены с их первой встречи.