***
— Па-па, — Годжо больше ерошил, чем вытирал Мегуми, только вышедшему из душа, волосы, — скажи, Мегуми: «Спасибо, папа». Обычно мальчик сам справлялся с волосами, но его странноватый наставник в очках, пришедший с визитом и новыми книжками про астрофизику, поймал Фушигуро в свои огромные руки и принялся ухаживать. Цумики, предательница, только смеялась и подыгрывала, корчив рожицы, какие обычно строят совсем крохотным детям, когда учат говорить. Ещё бы карточки дидактические достала. В отражении узкого напольного зеркала Годжо видел только нахмуренное детское лицо с приподнятой бровью, хотя до знакомства с Мегуми Годжо вообще сомневался, что дети могут делать такое выражение лица. До знакомства с Мегуми Годжо вообще во многом сомневался, как минимум, в своём умении ладить с детьми и желании становиться для кого-то наставником, но кровь клана Зенин... Такой потенциал вырастить гения и хвастаться до конца жизни, что, вот он, Фушигуро Мегуми, гроза всех проклятий, молодой и талантливый, но огранил этот алмаз, слепил произведение искусства из угловатого, молчаливого драчуна никто иной, как сам Годжо Сатору, величайший из сильнейших. Как хорошо и складно звучит, поскорей бы Мегуми вырос в этого невероятного человека. — Это необходимо? — Фушигуро переступил с ноги на ногу, ещё больше нахмурившись, прокрутил неловко запястье в кольце ладони, и у Годжо подступила тошнота к горлу. Цумики посмотрела так понимающе, что даже глаза Годжо Сатору не выдерживали её осознанного благодарного взгляда. — Если ты хочешь, мы же теперь одна большая семья! — Годжо поправил очки и сгрёб мальчика в шутливые объятия, втянув потом в маленькую борьбу на полу. Сатору знал, что Фушигуро интересуется его силой, он сам спрашивал, поэтому такие, пока неравные спарринги поднимали ему настроение лучше всего. Часом позже Мегуми впервые сам попросил остаться с ними подольше, и ком в горле Годжо начал душить.***
— Сатору, прекрати! Сатору ничего особенно и не начинал, просто поцеловал Мегуми на выходе из ванной, морщась от привкуса горьковатой зубной пасты с прополисом, а потом увидел, что Мегуми завёлся. — У меня пробежка с Итадори через двадцать минут, отвяжись, — Фушигуро попытался выкрутиться или отпихнуть лицо учителя и только сильнее распалил себя вознёй в ещё тёплой кровати, потому что Годжо уложил его задницей на свой член, не давая даже щиколотки скрестить. Фушигуро очень хотел бы позволить отсосать себе до темноты перед глазами, но у него правда тренировка, договаривались же. — Отлично, разогреешь ноги, — ладони Годжо заметались в попытке снять с Мегуми всё и сразу, в итоге он неудобно задрал футболку и стянул пижамные штаны до середины трусов, что, конечно, ничего не дало, и резинка уехала обратно наверх. Мегуми попытался было сообщить Годжо, что тот идиот, но Годжо предпочёл затолкать эти слова назад в глотку своим длиннющим языком, параллельно потираясь головкой о мокрую после душа кожу и приоткрытую дырку. Они вернулись ранним утром, потрахавшись прямо у входной двери, перемазанные в пыли и крови из разбитого носа Фушигуро, даже презерватив оставили валяться до пробуждения, так что Годжо был уверен, что без проблем вставит сразу три пальца. Штаны так толком и не удалось снять, и сейчас приходилось давить на натянутую между ног Фушигуро ткань, чтобы не закрывала его красное лицо. Годжо неаккуратно выдавил смазку, носик тюбика забавно захлюпал и начал всасывать воздух в почти пустую упаковку. — Что, даже без прелюдий? — Мегуми сглотнул раза с третьего, почувствовав, как Годжо давит скользким членом на вход, не прикоснувшись ни разу пальцами, и от предвкушения тянущей боли и того самого ощущения, когда его до сих пор узкая задница открывается, пока Годжо заботливо не вставляет разом до конца, захотелось скулить. Если бы учитель хоть раз прочитал мысли Мегуми во время их секса, Мегуми сбежал бы из страны от стыда. — Ты же торопишься. Сатору аккуратно толкнулся, головка вошла практически свободно; Мегуми закрутился, специально сжимаясь, подался было сам, но потом, тыкая Годжо пальцами в низ живота, безмолвно попросил отодвинуться и перевернулся со спины. Годжо усмехнулся, притянув к себе за тазовые кости: Фушигуро любил трахаться лицом к лицу, они всегда много целовались во время секса, но в такой позе, как сейчас, член входил глубже, а у Мегуми сносило крышу от этого, он заливал подушку слюнями и кончал за десять минут, не способный даже прикоснуться к себе самостоятельно. Мегуми упал на предплечья и прогнулся, что-то пробормотал про время, хотя Годжо не сомневался, что торопится Мегуми, потому что совершенно не имеет выдержки. В бою он, конечно, старался не лезть на рожон и мыслить хоть сколько-нибудь стратегически, и это получалось, пусть свой предел Фушигуро и не знал, но отдалённо чувствовал, когда силы закончатся. «Тише едешь», — отмахивался Мегуми, нельзя было сказать, что он в чём-то не прав, но эта философия почему-то не распространялась на удовольствие. Мегуми зачитывался своими умными книжками про всё на свете, изводил себя на редких тренировках с Годжо или скулил от нетерпения, пока выпрашивал вставить ему, абсолютное очарование. — Кажется, ты всё-таки опоздаешь немного. Мегуми нахмурился, попытался сам насадиться сильнее, но Годжо удерживал, разведя ягодицы в стороны, отчего кожа натягивалась и немного горела. Это было нечестно, Фушигуро вообще не просил помощи с возбуждением, в его возрасте нормально заводиться с утра. Годжо почти никогда не игрался в постели, зная, что Мегуми может устать и потерять интерес, почему именно сейчас, когда Итадори вообще-то в любую секунду может постучать и позвать на обещанную пробежку, учителю понадобилось изводить Фушигуро. Придурок великовозрастный. — Сатору, правда, — Мегуми выплёвывал слова на коротких выдохах, пока Годжо качался внутри, двигаясь туда-сюда на пару сантиметров, — Годжо-сенсей, так нельзя... Годжо-сенсей... Мне нужно, я быстро, я... Сатору, — Мегуми уронил лицо в свои ладони, всхлипывая практически отчаянно, и перешёл на шёпот, — папочка, пожалуйста. Годжо затошнило так же, как в те дурацкие годы, когда он кривлялся перед десятилеткой и пытался услышать заветное «папа». Живот так свело прилившей кровью, что зарябило перед болевшими ещё со вчера глазами. — Повтори. — Сатору, сука... — Мегуми, повтори. — Пожалуйста. Папочка, пожалуйста, я... Годжо пропустил ладонь в растрёпанные ещё после сна волосы Мегуми и потянул с такой силой, словно пытался вырвать из чужой головы каждую ужасающую мысль о таком обращении, но одновременно с этим толкнулся глубоко и резко, отчего Мегуми напрягся в спине. Тёмные пряди торчали между пальцев, хотелось намотать сильнее, Годжо пару раз провёл ладонью по голове — не хватало длины. Сатору всегда питал слабость к высоким, темноволосым людям, хотя и не задумывался много о том, как сильно заводит оттягивать за пресловутые смоляные патлы, насаживая на свой член. Да-да-да, опять же, сомневаться в вещах до знакомства с Мегуми, уже проходили. Играться в отца тоже уже проходили, правда, без засосов на бёдрах и слюней на лице. Возбуждение кипятило кровь. — Папочка промоет твой неугомонный рот с тем лавандовым мылом, которое тебе так трогательно подарил Итадори, когда ты кончишь, детка, — Сатору заставил Мегуми подняться, перехватывая одной рукой поперёк рёбер, а другой — продолжая удерживать за волосы. — Как ты думаешь, как бы отреагировали твои друзья, узнай они, что заставляет невозмутимого Фушигуро выть от желания? Мегуми втянул воздух через сжатые зубы, во рту захлюпало от обилия вязкой слюны. Возбуждение почти приносило боль, в груди тянуло противоречивой обидой на самого себя за то, что не получалось и двух слов связать в ответ на грубость, только скулить и насаживаться сильнее. Отчего-то вспомнились сетования школьной учительницы на сложность мальчишеского характера и её сочувственное «рос без отца». Уверен ли Мегуми, что с отцом не лёг бы под самого горячего придурка во всём мире? Абсолютно и совершенно точно не уверен. Точно не теперь, когда кончать на его члене после изматывающих миссий давало больше сил, чем многочасовой сон. — Ну же, Мегуми, поговори со мной, — Годжо чувствовал, как дрожат ноги у Фушигуро, как чаще и сильнее он сжимается, даже двигаться становилось тяжелее. Прилежно укладывается в свои десять минут, вперевес непунктуальному Сатору. — Прикоснись ко мне. — Плохо, Мегуми. — Папочка, — Мегуми был готов заплакать и разбить кулаки о чужие скулы, — прикоснись ко мне. Годжо перешёл на размеренный темп, но Фушигуро всё равно хватило нескольких широких движений ладони, чтобы запачкать свежее постельное бельё. Сверхстимуляция — интересно, но — не сегодня, иначе пробежку точно придётся отменить, поэтому Сатору осторожно снял ослабевшего Мегуми с себя, со странной смесью горечи и восторга спуская куда-то ему на бёдра, и уложил обоих на ком свезённой простыни и старого колючего покрывала. На потолке бликовало солнце, из комнаты Кугисаки доносились обрывки музыки. Мегуми заворочался и полез целоваться, стараясь не сводить испачканные ноги. В голове шумела кровь, глаза болели так, словно в них вот-вот полопаются все сосуды, голос Иэйри по привычке фантомно отдавал сигаретами в нос. «Прости, малыш, я убил твоего отца». — Не называй меня деткой, — Фушигуро нахмурился, приподнявшись к окну: Итадори стоял поодаль, оглядываясь, и периодически коротко смотрел в телефон. — Всё остальное понравилось? Мегуми залился краской, кажется, до самых ключиц. Думать, почему Итадори не постучал, а ушёл ждать на улицу, даже не хотелось.