***
Сонхва удивляется, насколько всё пока идёт гладко: несмотря на все его гипотетические мечтания о каникулах в каком-нибудь тихом месте, расположенном как можно дальше от столицы, он, откровенно, не назвал бы себя любителем природы, никогда не любил долгие дальние поездки (даже возвращение в Чинджу почти всегда становилось для него тем ещё испытанием), так как после них всегда чувствовал себя хуже выжатого лимона, да и в целом, хоть и вырос он в не самом большом городе, всегда чувствовал себя на своём месте именно посреди бетона многоквартирных домов, блестящего стекла проезжающих мимо единым потоком машин и раскалённого асфальта. И, может, соглашался он будучи не совсем в своём уме — всё-таки, тяжело сохранять здравый рассудок, когда голова буквально вскипает от количества информации, что Сонхва как раз не посчастливилось испытать в конце учебного года. Но прямо сейчас, несмотря на все противоречия, он совсем не жалеет: в Намхэ ему уже удивительно хорошо. Всё тело будто разом сбрасывает копившееся в нём, порой казавшееся уже невыносимым, напряжение, мысли пускаются в свободный полёт, его глаза не могут насытиться всей этой зеленью и яркими вкраплениями в ней, а разум — свежестью и беззаботностью вокруг. Сонхва озирается, чуть неуклюже, пытаясь размять уставшие ноги, следуя за Саном, когда тот, напротив, ловко выскакивает из машины, подхватывает их рюкзаки из багажника и спешит к крыльцу. Он считает про себя цветочные деревья в чужом дворе, ещё пока незнакомом, но уже кажущимся родным: три, пять, восемь... Белые цветы над его головой пахнут как жасмин и выглядят как жасмин, и Сонхва про себя так их и зовёт. И думает, что они ему о чём-то напоминают. Может, об этой белой макушке, мельтешащей прямо перед его носом и ведущей его прямиком к веранде. Мама Сана где-то впереди, у дверного проёма, первым делом с паникой в голосе спрашивает у него, что он сделал со своими волосами, а тот отзывается, что папа за несколько часов в машине привык, и она обязательно привыкнет тоже, и Сонхва позволяет себе хихикнуть над этой небольшой семейной перепалкой, прежде чем спохватиться и понять, что он засмотрелся на округу, и взбежать за Саном по лестнице. Он кланяется госпоже Чхве и выдыхает кроткое «здравствуйте», получает в ответ просьбу чувствовать себя как дома, ощущает лёгкое знакомое прикосновение на своем плече и слышит шёпот: «Я им много про тебя рассказывал». — Только хорошее? — уточняет Сонхва, и, повернув голову, видит довольную ухмылку. — Всё самое лучшее, — хитро дёрнув бровями уточняет Сан, а его рука вдруг соскальзывает с плеча к запястью. Он берёт Сонхва за руку и, всё так и не вручив ему его рюкзак, тянет за собой к двери внутрь дома. Тот легко позволяет вести себя и, когда Сан заводит его в помещение, лицо Сонхва обдаёт порывом прохладного воздуха от кондиционера, а, пока он снимает обувь и оставляет её у входа, навстречу к ним из гостиной в коридор выходит довольно крупная сиамская кошка. — Бёль! — первым замечает её Сонхва, и, краем глаза видя вспыхнувшую улыбку Сана, манит животное пальцем. Ни к нему, ни к Сану на руки Бёль не идёт, с гордо поднятой головой уходя обратно в гостиную так же быстро, как пришла чуть раньше, но Сан обещает, что ей нужно чуть пообвыкнуться — и потом она обязательно даст себя погладить. Провожая кошку взглядом, Сонхва ловит Сана на слове: «Надеюсь, а то я ведь ради неё и приехал!». Звонкий смех Сана отскакивает от выкрашенных в белую краску стен, на которых висят несколько узорчатых рамок с семейными фотографиями, и Сонхва, заслушиваясь тем, насколько иначе, ещё мягче, нежнее и живее, он звучит в этом доме, поднимается вслед за другом на второй этаж. Тот почему-то нервным жестом распахивает дверь в ближайшую к лестнице комнату и, пропустив Сонхва внутрь и закрыв за ними, закусив губу начинает издалека: — Я думал, что получится договориться с Ханыль и что ты будешь спать в её комнате… — говорит он, опустив глаза. — Я всю дорогу с ней переписывался, она же укатила с подружками на Чеджу, и могла бы разрешить тебе пожить там. Но она почему-то решила повредничать, — с горькой усмешкой выдыхает он, — так что… Сан кивает на диван позади Сонхва, и тот, мельком глянув на него, тут же ободряюще улыбается Сану, надеясь, что тот не слишком-то переживает: — Да ничего. Меня же ты пригласил, а не она. — Точно ничего страшного? — Точно, — наконец сделав шаг навстречу Сану и забрав у него наполненный летними вещами рюкзак уверяет его Сонхва, на всякий случай уточняя: — Он раскладывается? — Конечно! Давай покажу, а потом сразу тебе постелим, — с облегчением вздыхает Сан. Сонхва в самом деле совсем не против делить с ним комнату, даже чем-то напоминающую его собственную, и, наблюдая за тем, как Сан сначала ловко откидывает спинку дивана под окном в его комнате, а затем, быстро метнувшись к шкафу за постельным бельём, заботливо надевает на подушку для Сонхва наволочку, он думает, что, даже если бы вдруг у него был выбор, он бы всё равно решил остаться с Саном. Ведь что может быть скучнее, чем приехать к кому-то в гости и не иметь возможности болтать с ним ночи напролёт?***
Дом семьи Чхве гостеприимен, и в самом деле принимает Сонхва с распростёртыми объятиями. Он ещё ощущает некую скованность, сидя за кухонным столом в их светлой просторной кухне и с любопытством наблюдая за тем, как Сан задумчиво разглядывает содержимое холодильника, и, почесывая затылок, спрашивает у Сонхва, предпочитает тот мясо или рыбу, но, отвечая на его вопросы о будущем ужине, к которому Сонхва совершенно не собирается быть придирчив, он думает, что уже скоро она обязательно пройдёт. Тем более, видимо, первый день в Намхэ он проведёт именно здесь: к вечеру погода неожиданно портится, вынуждая их отложить планы только приехав схватить шорты и отправиться купаться. Мерный стук капель снаружи и звуки не слишком громко работающего телевизора в гостиной соседствующей с кухней сопровождает их совместную готовку — после долгих уговоров Сан всё же разрешает Сонхва хотя бы нарезать овощи и даже соглашается попытаться съесть их вместе с жареной свиной шейкой. Поначалу Сонхва заводит разговор о будущем семестре, на что Сан тут же мягко возражает «давай не про учёбу», и Сонхва кажется это разумным — настолько, что он сам не понимает, с чего вдруг о ней вспомнил. Им столько всего есть обсудить: меню на завтра, ближайшие пляжи и способы до них добраться, поведение Бёль, так внимательно наблюдающей за Сонхва из-за угла, насколько это хорошая идея пить газировку на ночь и какой фильм они посмотрят перед сном, раз уже никак иначе провести время у них пока не выходит. — Ты выбирай, — настаивает Сан, вдыхая аромат свежеприготовленного мяса. — Я же в гостях. — Именно, — подмигивает он, выкладывая аккуратно порезанные куски на тарелки и, подхватывая их, чтобы отнести их к широкому обеденному столу в гостиной, как обычно увлекает Сонхва за собой. После тёплого во всех смыслах ужина, выслушав бесчисленное количество историй из детства Сана и его сестры и вдоволь насмеявшись, преодолев в себе смущение и поделившись с родителями Сана несколькими фактами о себе, в то же время наблюдая, как он сам, демонстрируя тонкую улыбку, тоже навострил уши и не пропускает мимо ни единого слова, Сонхва первым вызывается убрать со стола. Разумеется, опции отказаться от помощи у него нет, поэтому дело идёт быстро, и вскоре он решает на некоторое время выйти проветриться. Он не обувается, потому его шаги звучат мягко, только половицы веранды скрипят, но шум дождя приглушает и их. Сонхва вдыхает опьяняющий вечерний воздух, запрокидывает голову назад и, всё же решая, что то, что он хочет сделать, не слишком-то криминально, упирается локтями в мокрую перегородку и достаёт из кармана своих джинс пачку сигарет и зажигалку. Проливной дождь всё не думает кончаться, и весь дым прячется под его завесой, а постукивания капель о железную крышу и водосток расслабляют и убаюкивают. Забавно, но даже курить Сонхва тут нравится больше, чем где бы то ни было. Сан появляется рядом не неожиданно: он не курит сам, но говорит, что ему нравится запах, так что Сонхва привык к тому, что далеко Сан в такие моменты от него не отходит. И на самом деле уж во что, во что, а в эту сказку про любовь к запаху сигаретного дыма Сонхва не верит, но за такое невинное враньё не осуждает. В конце концов, его Намхэ тоже до встречи с ним нисколько не интересовал. Сан подходит к нему ещё ближе, встаёт, облокачиваясь на перегородку рядом, легонько бодает его в плечо головой, заставляя Сонхва развернуться и начать рассматривать его линию скул, хитрые, но добрые глаза и аккуратно очерченные губы, а сам загадочно молчит: лишь тоже в ответ неотрывно глядит на Пака. Свет от висящего у двери небольшого светильника, сделанного под старинный фонарь, мягко ложится на лицо Сана, словно покрывая одну из сторон золотом, и пока Сонхва любуется этим и почему-то думает, что в этом есть что-то волшебное, Сан, замявшись, будто собирался сказать что-то совсем другое, спрашивает: — Выбрал фильм? — Посмотрим «Атаку клонов»? — пожав плечами предлагает Сонхва, больше не имея вариантов. Сан в ответ кивает и, заметив, как огонёк на конце сигареты в руке Сонхва приближается к фильтру и тлеет, порывается выпрямиться и уйти обратно в дом, но что-то словно его не отпускает. Однако если в первые секунды это было что-то неощутимое, то очень скоро им становится уже свободная ладонь Сонхва накрывшая его собственную. Это, почему-то, оказывается сделать не так сложно, как решиться произнести пару односложных предложений. Может, как раз поэтому для Сонхва и оказалось так легко приметить переживания Сана — ведь ему самому они тоже хорошо знакомы. Несмотря на это, Сонхва сомневается, будет ли его прикосновение хоть сколько-нибудь значимо, и по той же ли причине, по какой Сонхва решил его коснуться, в обычно беглой бойкой речи Сана в разговорах наедине с ним время от времени появляются растянутые паузы, а интонации окрашиваются разочарованием или грустью, когда какие-то его мысли остаются невысказанными. Но, по крайней мере, это наименьшее и при этом наиболее храброе, что он может сделать сейчас. Храбрость ему пригождается и когда они, вдруг резко разорвав встретившиеся взгляды, враз ставшие смущёнными, возвращаются обратно в дом, и проходящая мимо госпожа Чхве ловит Сана у лестницы: — Чхве Сан, почему от тебя пахнет сигаретами? — возмущённо спрашивает она. — Так это не я! — с не меньшим возмущением в голосе отвечает Сан матери. — Это Сонхва курил, я просто рядом стоял! — Ну уж Сонхва-то в это не впутывай! — сетует женщина, и Сонхва несдержанно прыскает: настолько смешной и нелепой находит ситуацию. Но выручать Сана кроме него некому, и потому он тут же подтверждает его слова. — Нет, это правда, это я курил, — вмешивается Сонхва, едва сдерживая хохот, и демонстрирует пачку, вынутую из заднего кармана. Госпоже Чхве ничего не остаётся, кроме как покачать головой с некоторым неодобрением, но и, одновременно, облегчением, и посетовать, что дети в последнее время рано и часто начинают курить, потому что, должно быть, слишком переживают из-за учёбы, но затем она всё же отпускает его и Сана наверх, взяв с Сонхва слово всегда делать это на улице. Они ненадолго зажигают свет в комнате Сана, чтобы удобно расположиться на диване, на котором предстоит сегодня спать Сонхва, ноутбук Сан на импровизированной подставке ставит напротив на свою кровать, а в качестве источника приглушенного света оставляет только настольную лампу вдалеке. В окно позади них изредка влетают порывы ветра, но они решают всё же оставить его открытым: несмотря на ливень и кондиционер в доме, отголоски дневной жары всё ещё напоминают о себе, и ничего не остаётся, кроме как надеяться, что уже ночью они наконец смогут вздохнуть полной грудью. Фильм начинается, и Сана, признавшегося, что он, вообще-то, еле осилил до конца как раз только «Скрытую угрозу», по какой-то загадочной причине всё-таки ненадолго затягивает во вселенную «Звёздных войн», в то время как Сонхва, так нежно любящему все фильмы этой серии, поддаться её магии этим вечером не удаётся. «Сказать "ты мне нравишься" — разве это так сложно?», — несколько мрачно размышляет про себя Сонхва, когда Падме на экране весело смеётся, влюблённо глядя на Энакина, а Сан рядом с ним — с интересом за ними наблюдает. И как бы Сонхва ни любил этот фильм, сейчас судьба героев его не заботит: всё его внимание устремлено на Сана, на блеск в его глазах от непрерывного мерцания ярких кадров, на мягкую кожу на юном лице, на приподнятый уголок губ, который Сонхва видит со стороны. По большей части он ругает себя: насколько всё могло бы быть проще и понятнее, произнеси он эти заветные слова в прошлом году, месяце или хотя бы полчаса назад. Да, пусть Сан от него никуда и не денется, и наверняка у него ещё будет возможность, но Сонхва, откровенно, чертовски устал осторожничать. Будучи немногим старше Сана, и в последнее время всё чаще замечая и его нерешительность, Сонхва хочется сделать ему одолжение и шаг навстречу первым. Но пока ничего не выходит, и от этого на душе ему горько. Настолько, что сцены в любимом фильме вызывают какую-то тянущую зависть, и потому Сонхва предпочитает их игнорировать, рассматривая профиль Сана подле себя. В какой-то момент он вдруг шевелится, и Сонхва, думая, что младший наверняка собрался в туалет, тянется к беспроводной мышке от ноутбука, чтобы поставить паузу — вдруг он что-то пропустит ненароком? Однако вместо того, чтобы встать, Сан лишь приподнимается на руках, а затем снова ложится, но на этот раз не на спинку дивана, а жмется затылком к груди Сонхва. — Можно ведь? — спрашивает он обернувшись. — Если тебе так будет удобнее, — несколько неуверенно молвит Сонхва, надеясь, что счастливая улыбка не рвётся из него так бесстыдно наружу. Может, слова им и не нужны вовсе?***
— Хён... Ты ещё не спишь? — раздаётся вдруг в тишине, когда, после окончания фильма, поочередно приняв душ и переодевшись ко сну, оба решают, что за день они потратили достаточно сил, и наступило время ложиться, и Сонхва, слыша обеспокоенный голос Сана, открывает уже потяжелевшие веки. — Пока нет, — сдерживая зевок отзывается он. — Что-то случилось? — Да, — смущённо лепечет Сан. — Только пообещай, что не будешь смеяться, хорошо? — Обещаю. — Мне страшно спать одному. — Сонхва недоумевает, но, развернувшись в сторону, откуда доносится его голос, продолжает слушать. Он в курсе, что у Сана проблемы с темнотой: даже в общежитии, по словам его соседа Юнхо, он старается заснуть до того, как тот доделает домашнее задание и выключит в комнате свет, но для Сонхва становится неожиданным, что даже дома его терзает подобный страх. — Я попросил маму спрятать все мои игрушки перед приездом, потому что мне было стыдно перед тобой, но сейчас я понял, что это была плохая идея. С одной я всегда спал дома, и мне… мне без неё неуютно. — Тебе принести твою игрушку? — Нет, мама, наверно, их в гараж отнесла... Я сам утром там поищу. Но можешь, пожалуйста, лечь ко мне, если тебе не сложно? — М-м-м... — тянет Сонхва, на секунду теряясь. — Конечно. Хорошо. Стараясь не слишком шуметь Сонхва поднимается с застеленного дивана и, зажав под мышкой подушку и тонкое одеяло, медленно подходит к кровати. Сан сдвигается, стараясь освободить для Сонхва как можно больше места, но его тут и без того предостаточно. Даже, пожалуй, слишком много. Всё ещё смущённый своей просьбой Сан глядит в потолок, пока Сонхва по привычке ложится набок, и затем он выдыхает: «Спасибо». Видимо, после этого ему и правда становится легче, а Сонхва, кажется, хорошо справляется с ролью его любимой детской игрушки: он по инерции выпускает из рук сжатый край своего одеяла и принимается тихо сопеть, засыпая, а Сонхва, которому вдруг пришлось сменить не слишком-то удобный диван, к которому он, тем не менее, успел даже привыкнуть, понимает, что на некоторое время упустил лучший момент, и пока что его сон откладывается. По счастью, ему есть, чем заняться: когда глаза привыкают к темноте, ему удаётся рассмотреть на лице младшего даже родинки. Так близко и так долго — впервые. Сам он, пожалуй, не хотел бы, чтобы его так пристально разглядывали, пока он спит, но услуга за услугу: может, когда он посчитает их, он тоже заснёт таким же сладким сном. Или, может, если всё же решится посоревноваться с ветром и погладит его по волосам. Приходится действовать очень аккуратно: Сонхва дотрагивается одними подушечками пальцев, невесомо, в любой момент готовый отдёрнуть руку. Светлые волосы без пигмента, ожидаемо, не слишком гладкие на ощупь, но Сонхва всё равно неосознанно улыбается, ласково проводя по прядям у виска, стараясь никак не задеть и не потревожить их обладателя. Отчего-то после такого простого действия Сонхва ощущает лёгкость на сердце, а лежать именно на этой кровати становится во сто крат приятнее: не только потому что в её матрасе нет сгибов, и Сонхва не приходится задумываться, как бы ему лечь, чтобы наутро не разболелась спина, и не потому что это нисколько не странно, не смешно и не глупо, — просить кого-то побыть рядом с тобой, когда тебе плохо, одиноко или страшно, — но и потому, что он осознаёт, что именно с Саном ему вполне себе комфортно находиться в одной постели. Как, кажется, и ему с ним. Из гаража же Сан с утра выходит победоносно, с добычей в руках и расплывшийся в гордой улыбке. Прямо у груди он держит, пожалуй, самую очаровательную игрушку, которую Сонхва только видел: сложившего почти по-человечески свои передние копытца под голову плюшевого телёнка с блаженно прикрытыми глазами. Телёнок, очевидно, с Саном самого детства: даже на вид его коричневая шёрстка уже совсем не гладкая и блестящая, нитки вышивки выцвели из-за многочисленных стирок, а набивка внутри скаталась, оставив в его игрушечном теле небольшие пустоты. Но это значит только одно: Сан его так сильно любил, что очень долгое время с ним не расставался, и от осознания этого факта к горлу Сонхва подкатывает комок. — Как его зовут? — дожидаясь, пока Сан приблизится, спрашивает он, и тоже тянется к игрушке рукой, поглаживая спинку телёнка. — Мистер Корова. Я положу его на тумбочку возле кровати, чтобы мне больше не было страшно, — отзывается Сан, едва сдерживая смех, а затем поднимает глаза на Сонхва, которые вдруг почему-то оказываются совсем не такими, какими Сонхва ожидал их увидеть — сияющими и чистыми. Отчего-то в них тревога: — Ты ведь не думаешь, что я… жалкий?.. — опасливо спрашивает он, и Сонхва в глубине души сокрушается: «За кого он меня только принимает?». «Я думаю, ты замечательный», — возражает Сонхва сначала про себя, а затем произносит это вслух и робко обнимает его.***
Только на третий день визита Сонхва в Намхэ погода разгуливается, и им с Саном удаётся выбраться из дома: после многих часов ливень, вынудивший их весь понедельник играть в настолки и карты и рассматривать комиксы, что Сан собирал, когда учился в школе, наконец прекращается, и Сан за завтраком из простой яичницы и кофе, уточняет, хочет ли он съездить на пляж. «Разумеется», — отвечает Сонхва с улыбкой. Когда они выходят за порог, у Сонхва перехватывает дыхание: в утреннем свете заливающем Намхэ он выглядит иначе, чем ему запомнилось позавчера. Он оказывается ещё невероятнее, и постепенно поднимающееся над ним солнце ещё сильнее выделяет каждую его деталь, каждый кустарник и каждое фруктовое дерево, каждый спуск и подъём, ведущий к автобусной остановке, и каждый дом, встреченный ими на пути. Белые простыни, сушащиеся во дворах под долгожданным ясным, усеянным полупрозрачными редкими облаками небом ещё сильнее оттеняют яркие пятнышки бутонов и плодов возле себя, сладкие запахи фруктов, терпких цветов и свежескошенной травы смешиваются с приветствующим их ветром со стороны моря, и этот городок влюбляет Сонхва в себя всё больше, с каждой секундой задевая в его душе нужные струны, и когда чуть более привычный к этому безумному в самом лучшем смысле этого слова месту Сан покупает им два билета на автобус и они снова пускаются в путь по извилистому серпантину, жмущемуся к поросшим сплошной зеленью горам, Сонхва старается даже моргать через раз — лишь бы не упустить ни одной мелочи, из которых и складывается это очарование. Южный берег Намхэ оказывается оживлённым, песчаная отмель наполнена играющими детьми, воркующими парочками и расслабленными глядящими куда-то за горизонт одиночками. Кое-где песок смешивается с мелкой галькой, а ещё дальше камни крупнеют и почти полностью покрывают побережье, вдали, посреди шумящей тёмно-синей воды виднеются одинокие скалы причудливых форм, а обступающие гавань горы словно обнимают её и оберегают. Над гостевыми домиками и крохотными кафе с распахнутыми настежь окнами нависают дикие лимонные деревья, на столиках у посетителей запотевают от контраста температур стеклянные бутылки и жестяные банки с напитками, а малыши с мороженым в руках стараются опередить солнце и съесть его быстрее, чем оно превратится в сладкую жидкость прямо у них на глазах. Всё вокруг будто улыбается Сонхва в ответ, и на мгновение кажется, что больше ему ничего и не надо: только этот пляж, Сан рядом и гармония между ними, которую не нарушает даже недосказанность. Тем не менее, он даёт самому себе обещание, что непременно, обязательно исправит эту досадную мелочь, и не сомневается в том, что впереди только самое лучшее. Стойкое предчувствие внутри подсказывает, что Сан ждёт этого не меньше, чем он сам, но Сонхва пока ищет: может, нужный момент, а, может, чуть большую готовность с его стороны. Но, опять же, он уверен: они найдутся, уже вот-вот, совсем скоро. Пока же — впереди долгое купание на мелководье, отдых под сенью деревьев, прячущих их от самого пика полуденного зноя, перебежка до ближайшего супермаркета через дорогу за снэками и возможностью немного постоять под кондиционером, капли воды с ещё мокрых волос, падающие на плечи белых просторных футболок, камушки в кроссовках, дай бог на секунду выводящие из себя, но нисколько не портящие настроение, и долгие, но несерьёзные споры о том, где красивее, в Чинджу или всё-таки в Намхэ, всем ли автобусам на свете нужны номера (местным, кажется, нет, что Сонхва несколько возмущает) и насколько это разумно — провести целый день на пляже, отключив телефоны, не заботясь о времени и просто наслаждаясь суматохой, от которой в любой момент можно убежать в более безлюдное место, где только море всё так же шумно бьётся о берег. — Давай так и сделаем, — предлагает Сан, пожимая плечами, когда Сонхва интуитивно понимает, что они провели здесь уже много часов, но возвращаться домой пока что совсем не хочется. Небо над ними несколько раз успевает сменить свой цвет: из ярко-голубого вдруг превращается в розовый, затем темнеет до красного, а после бледнеет и снова возвращает себе голубой оттенок, который, тем не менее, с каждым мгновением становится всё глубже; но пока оно ещё не становится ночным — на нём показывается луна, настолько большая, что, кажется, протяни руку — и дотронешься. Сан мельком глядит на дисплей телефона, но совершенно без интереса: лишь сообщает, что время почти девять, а последний автобус отсюда уходит в одиннадцать, и Сонхва успокаивает и его, и себя: время ещё есть. — Да, но мама написала, чтобы мы купили себе что-то на ужин и воды, так что нам придётся… — Зайти в магазин, — заканчивает за ним Сонхва, медленно ступая по побережью и огибая подползающие волны, краем глаза замечая, как Сан кивает и берёт его под руку. Сонхва знает, что у моря закаты проходят быстро: то ли этому есть какое-то научное объяснение, то ли, когда ими любуешься, не замечаешь, как наступает ночь. Он увлечённо рассуждает про себя, какой же случай — его, наслаждаясь уютным молчанием, что так подходит этому вечеру, пока вокруг них постепенно сгущается темнота, а пляж становится совсем диким: фонари остаются далеко позади, лишь крохотное прибрежное кафе, так похожее на все остальные оставшиеся позади, с тусклой подсветкой поодаль, из которого доносится музыка, напоминает о том, что рано или поздно им придётся вернуться. Они останавливаются, не решаясь ступать дальше, и вместо того, чтобы продолжить идти вдоль кромки воды, Сан вдруг тянет Сонхва за руку к морю. Лунная дорожка на воде поблёскивает, чуть освещая лицо юноши рядом, и Сонхва едва ли может удержаться от того, чтобы лишь бросить короткое «угу» на вопрос, нравится ли ему, потому что сейчас смотреть он желает лишь на Сана. Но тот в самом деле с интересом наблюдает за рассекающим морскую гладь светом, и Сонхва всё же заставляет себя оторваться: может, у него получится разделить с ним и это чувство. Тем не менее, побороть желание прижать Сана к себе оказывается для него слишком сложным, но тот будто принимает эту его слабость, и, почувствовав, как на его спину ложатся чужие руки, мягко прижимает голову к груди Сонхва, не переставая глядеть на никогда не устающие от своего бесконечного танца солёные волны. — Никогда не приходил сюда так поздно, — лепечет уже явно уставший Сан. — Мы целый день тут провели, а я даже не заметил... С тобой так... так легко, хён. Чувствуя, как его обесцвеченные волосы щекочут ему щёку, а произнесённые слова вот-вот вызовут на его лице глупую улыбку, Сонхва лишь теснее прижимает юношу к себе, почему-то чувствуя, как тот вдруг напрягается. Это пугает и обескураживает одновременно, и Сонхва не понимает не только почему же он вдруг изменился в настрое, но и что ему делать. В голове остаётся лишь самый прямой вариант, и, не имея больше ничего в запасе, Сонхва по нему и действует, заглядывая Сану в лицо и опасливо спрашивая: — Что случилось? — Сонхва сам почти вытягивается в струну от вида нахмуренного лица и страха, что он сделал что-то неправильно, поступил не так, как Сан ожидал или, может, чем-то его огорчил. Облегченный вздох из него вырывается немногим позже — когда Сан наконец поясняет. — Я знаю эту песню! — поднимает он сияющее от радости лицо выше, демонстрируя искорки в глазах Сонхва и вынуждая старшего навострить уши. Мелодия льётся как раз из-за дверей последнего встреченного ими на этом берегу кафе, и мотив Сонхва тоже знаком. Что-то довольно старое, но не забытое, возможно, какая-то популярная из, навскидку, шестидесятых песня. Только что же это... — Элвис, — с улыбкой напоминает Сан, видя, как на сей раз уже Сонхва сдвигает брови к переносице, в попытках вспомнить, где он мог слышать эту песню раньше. — «Невозможно не влюбиться». — Точно, — выдыхает Сонхва, не успевая даже опомниться, чувствуя, как сам Сан снова смелеет и позволяет ему пристроить руки на собственной талии, а затем кладёт свои ему на плечи. — Давай потанцуем! — Я... я не умею, — озадаченно молвит Сонхва, к своему смущению ощущая, что от неожиданности он разинул рот, но Сана это, кажется, мало волнует. — Ничего сложного, — убеждает он, покачивая бёдрами. — Надо просто... почувствовать музыку. Сонхва сдаётся: «Раз он хочет…». Они сплетают пальцы, свободная рука Сонхва вновь ложится Сану на поясницу, а тот своей приобнимает его за правое плечо. Голова его предательски тяжелеет, и он склоняет её вниз и устраивает на другом плече парня. Сквозь тонкую ткань футболки Сонхва ощущает теплоту его щеки и осторожно, без резких движений притягивает тело юноши к себе ещё теснее. Пушистые блондинистые волосы Сана снова щекочут ему лицо, но он всё равно прижимается к его макушке, а затем, как он и велел, принимается неспешно покачиваться в такт едва слышной песни, которую Сан явно знает куда лучше, чем он. Он лениво двигает бёдрами, почти повисая на старшем, и Сонхва почему-то кажется, что он отчего-то может сказать, о чём тот думает: хотя, может, он просто выдаёт желаемое за действительное. Но он в самом деле хотел бы, чтобы Сану было приятно находиться рядом с ним. Надеется, что его руки для него достаточно крепкие, но нежные и любящие, а плечо — надёжное. Надеется, что на нём Сан сможет отдохнуть, не боясь, что он возразит. И надеется, что Сан будет неустанно улыбаться рядом с ним. — Возьми мою руку, и жизнь мою тоже можешь забрать, вот только влюбляться в тебя я никак не могу перестать, — подпевает он глубокому баритону Пресли. Сонхва наконец вслушивается в слова. Забавно, думает он, что он чувствует ровно то же самое, что и Элвис в своей песне, и, может, Сан прямо перед ним, проговаривающий мелодичные строчки. Сонхва крепче прижимает его к себе, надеясь, что уже больше никогда не отпустит, и вдруг его озаряет. «Может, это и есть подходящий момент?». — Я тоже, — вдруг говорит он, и Сан поднимает взгляд на него. — Что «тоже»? — Не могу перестать влюбляться в тебя, — отвечает он под последние затухающие ноты. Дальше Сонхва видит только яркие вспышки: осознание в глазах, улыбка напротив, касание чужой ладони его щеки, пробегающие по телу мурашки; он сам подаётся вперед, а Сан привстаёт на цыпочки. Почти сразу у него перехватывает дыхание, но он не останавливается и не отпускает Сана: жалея о каждом упущенном поцелуе старается как можно дольше не разрывать этот, вложить в него все чувства, что так долго переполняли и продолжают переполнять его от одной мысли о нём, сделать его таким, каким заслуживает Сан — неторопливее, нежнее, слаще. Это только начало. Но пусть оно запомнится ему надолго. Когда сил продолжать уже не остаётся — Сан медленно отстраняется, демонстрируя поалевшие щёки, и смеётся. Бесстыдно смеётся и спрашивает, неужели Сонхва в самом деле его поцеловал. «А что — похоже на что-то другое?», — искренне удивляется Сонхва. Сан возражает — похоже именно на это, но… — Это правда — то, что ты сказал?.. — До последнего слова, — клянётся Сонхва и чувствует, как Сан вновь склоняет голову к его шее, ощущает его горячее дыхание на коже и разбирает едва слышный шёпот: «У меня тоже».***
Сан очень устал: Сонхва вновь понимает это на кассе уже знакомого им супермаркета, в который им всё же приходится отправиться после аргументов младшего: «А что мы будем есть? А что мы им скажем, что воды в магазине не было?». Сонхва вынужден брать на себя не только выбор полуфабрикатов, которые они разогреют в микроволновке, торопливо съедят и тут же отправятся спать, но и оплату продуктов и их сбор в пакет. Пока он занят этим серьёзным делом, Сан лбом прислоняется к его спине, щекоча своей чёлкой его заднюю часть шеи, и Сонхва, не сдерживая усмешки, спрашивает его: — Ты там засыпаешь что ли? — Почти, — раздаётся позади после протяжного зевка. — Потерпи до дома, кроха, — просит Сонхва, сам, чуть погодя, смущаясь от своих слов. Так непривычно: быть настолько мягким. Радует лишь то, что Сана обращение нисколько не напрягает: то ли потому что оно ему нравится, то ли потому что тот уже снова закрывает глаза и намеревается не добраться до кровати, а уснуть прямо верхом на Сонхва. Этого он допустить, конечно, не может, и потому тут же, закончив с продуктами, ведёт Сана, по-хозяйски обхватив его плечи, к автобусной остановке: ждать тот самый, без номера, лишь с нужным маршрутом, указанным сбоку, да так, что в темноте едва ли разглядишь. Но и он им сегодня услуживает: прибывает почти сразу, игнорируя расписание, но им это только на руку. Они проходят по салону и занимают два места в предпоследнем ряду, и Сан, верно, слишком сонный для того, чтобы вспоминать, что ему нравится сидеть у окошка, пропускает Сонхва на одно из сидений, плюхается на соседнее и, не теряя драгоценного времени, кладёт голову ему на плечо и прикрывает глаза, не давая ему даже шанса возразить. Не то, чтобы он собирался, но тем не менее. Тяжелый от веса бутылок с водой пакет Сонхва ставит на пол и, надеясь, что они не пропустят свою остановку, глядит на задремавшего Сана, осознавая: дело-то, конечно, совсем не в Намхэ. Не в его море и не в этой сказочной погоде, не в раскалённых на солнце камнях у самой воды и не в доме семейства Чхве, в котором Сонхва приняли как члена семьи. Дело, всё-таки, в том, что ещё задолго до наступления июля Сонхва будто бы знал ответ на вопрос, для чего эта поездка нужна ему, Сану, им обоим. Знал, потому что примечал, хоть и старался не трактовать самостоятельно, долгие, внимательные взгляды. Знал, потому что сам, бывало, тянулся к лучшему другу за прикосновением, хотя чаще всего это было совсем необязательно. Знал, потому что быть вдвоём с Саном ему всегда нравилось гораздо больше, чем с кем бы то ни было ещё. Вчера, отвечая на загадочные вопросы Сана, когда тот не мог заснуть, Сонхва признал, что ни капли не ощущает себя взрослым. А ещё — что он никогда не задавал себе цель, выяснить, что именно он ощущает в тот или иной момент, поэтому многие свои эмоции он даже не сможет назвать, боится, что не сумеет выразить то, что у него на душе. Поэтому произошедшее сегодня кажется ему чудом: не разбрасываясь громкими словами и не выворачивая самого себя наизнанку Сонхва сумел рассказать Сану, что чувствует, и получить именно тот ответ, который он не мог представить себе даже в своих самых смелых заветных мечтах. И сейчас, размышляя об этом, он понимает, что он, должно быть, везунчик. И, по ощущениям, самый счастливый человек в мире. Быть может, именно поэтому ему хочется, чтобы этот момент длился вечно. Чтобы они ехали в неприметном автобусе без номера, чтобы Сан дремал у него на плече, и чтобы сам он думал, отчего же у него так сильно колотится сердце. Чтобы он знал, как это называется, но ещё был настолько юн и осторожен, что не смел произнести это слово вслух. В конце концов, что у них ещё есть, кроме этой самой секунды?***
Солнце Намхэ ласковое даже в полдень — прятаться от него вовсе не обязательно, море что-то взбудораженно шепчет, заманивая всё ближе и ближе и обещая поведать с десяток своих секретов, всевозможные фрукты и налитые соком ягоды с яркой кожурой в сияющих от чистоты тарелках на каждом встречном столе на свежем воздухе благоухают на всю округу, и даже этого бы с головой хватило, чтобы Сонхва уже назвал эти каникулы отличными. Но помимо этого с ним рядом Сан. Иногда он излишне молчалив, чем заставляет Сонхва терзаться любопытством и жалеть, что он не умеет читать мысли, а иногда болтает без умолку, доверяя ему большие и маленькие вещи, о которых он думает и осмеливается сказать вслух лишь ему, обычно шёпотом и на ухо. Иногда жутко стесняется, и даже в темноте видно, как зардевается от смущения, когда Сонхва решает, поборов в самом себе бесчисленное количество сомнений, вдруг коснуться его тела там, где не пробовал раньше, а иногда — смело ныряет прямо в объятия, не обращая внимания на то, что ночная прохлада в этой провинции большая роскошь, подсаживается ближе и подставляет плечо под чужую руку, как ни в чём ни бывало продолжая болтать босыми ногами над гладью воды, когда они вдвоём рассматривают разноцветные закаты на полупустом пирсе, или, хихикнув, утягивает Сонхва под лестницу прямо по пути к кухне на завтрак и целует — невинно, коротко, почти по-детски, но душа Сонхва от этого поёт, настолько искренне и живо младший это делает. Иногда он с надеждой и толикой страха отказа в голосе уточняет «ты же приедешь ещё, да?», а иногда, словно про себя отвечая на собственный вопрос, и почти ощущая прилив уверенности в том, что Сонхва в его жизни крепко и, как минимум, надолго, вслух строит планы, уложив голову ему на колени и размышляя, чем они могли бы заняться у него дома зимой. «Надеюсь тем же, чем и летом», — говорит Сонхва, имея в виду быть вместе и совсем друг от друга не уставать, и неважно, какой у этого фон, и Сан заливисто смеётся, чуть краснея, и, зная, что Сонхва это по душе, медленно и податливо закрывает глаза в ожидании поцелуя. Он рядом с Саном, который теперь наконец знает самую сокровенную его тайну, и даже без официальных, настоящих признаний понятно, что он её разделяет. С ним Сонхва больше не нужно увиливать, отвечая на простейшие вопросы, стесняться, думая, что какое-либо его действие воспримут неправильно, убеждать себя, что так со всеми бывает, и скоро это пройдёт, и притворяться, что на самом деле его сердце свободно. Потому что именно ему Сонхва решил его отдать навсегда, и теперь он не сомневается, что это было правильно. Ни единой секунды, проведённой в Намхэ или в Сеуле или в Чинджу или в любой другой точке планеты или, может, вселенной, одной или нескольких. Быть с Саном — пожалуй, самое естественное, что Сонхва может делать. Почти как дышать. И если бы в какой-то из возможных вселенных он бы не смог держать его за руку, зачарованно глядеть, как расцветает на его лице улыбка, и от одного его присутствия в его жизни становиться самым счастливым — он бы обязательно усомнился в смысле, в необходимости её существования. И осознание этого, и все сопутствующие мысли, и Сан, с которым он больше не планирует расставаться — именно они делают эти каникулы не просто отличными, а незабываемыми. Самыми лучшими в его пока что маленькой, но наконец осмысленной и полной жизни.