Тебя не вытравить из моей головы Ты въелась в кровь, как будто самый дешевый дым Ты моя девочка, красивей всяких фотографий Насилуй мою душу, не закапай кафель Ты в ссоре матом посылаешь далеко пойти Больная дура, все равно нам по пути Ликуй и смейся, погибать так рука об руку Лежим в заброшенной квартире, как на облаке
Тарталья начал курить. Едкий плотный дым забивался в лёгкие, царапал глотку и забивался на языке, мешая говорить. Но Предвестник желал другого. В его голове, бессвязно и постоянно, назойливо звучал ядовитый голос, заполняющий постепенно все мысли, вытесняющий все планы и открывающий глаза на истину. Этот голос говорил, сначала тихо и неуверенно, звуча полу звуками, затем чуть громче, соединяя звуки в слоги, слова и простые обращения. Голос становился всё настойчивее, упорно въедаясь в мозг и Тарталья понял, что он обречён. Он был обречён с самого начала, не имея ни одной возможности спастись. Примерно в тот момент, когда Предвестник решил вступить в маленькую драку с Милелитами ради одной яркоглазой путешественницы, он обрёк себя на странный конец. Голос в голове мог быть голосом разума или голосом Люмин, шепчащей в самую душу. Она въелась в его сознание и не покидала его, ни на секунду. Воину оставалось только смотреть на её фотографию и вздыхать. Они не подходят друг другу, раскрошенные в пыль миром и прошлым, тяжестью груза ответственностей, они не подходят друг другу даже предложенной богами судьбой: та, кому суждено изменить их мир и тот, кому суждено умереть в боях за ложную истину. И вместе с тем они болезненно нужны друг другу, чтобы пачкать пол в комнатах постоялого двора, уничтожать лагеря магов Бездны и биться вдвоём против целого мира. Тарталья не вспомнит, почему всё так повернулось, Люмин не захочет напоминать, но в один кровавый вечер она на своих слезах прокляла всё, что существовало в её путешествии до, а он, очарованный моментом и гонимый жаждой, мелькающими смутными воспоминаниями и желанием, поддался следом за ней. — Я всегда говорил, что мечтаю последовать за тобой в твоём путешествии, — Тарталья усмехается, смазывая пыль со лба, и подставляет уставшее лицо лунному свету, — я просто решил, что это тот самый момент. Люмин лишь мрачнеет, принимая груз его жизни вместе со своим. Их пока ещё пускают в «Ваншу», но скоро им придётся спать где-то в руинах, укрываясь от дождя среди развалин прошлых цивилизаций их надежд и мечтаний. Люмин чувствует лишь боль и часто кричит во сне, не стесняется в резкости выражений своей усталости и боли. Тарталья лишь улыбается в ответ на её грубые колкости, понимая, что теперь их ждёт одна судьба, сплетённая из двух. Они будут смеяться и танцевать под дождём, перемешивая ногами пепел и грязь, политые проклятой кровью прошлого. Погибать — так рука об руку, они не станут отрицать своих грехов перед высшим судом, но Люмин припомнит, что сам суд — грешен и мир падёт в смятении.На заре, на расстрел От воды, от огня Я умру, я умру, я умру за тебя
— Я умру за тебя, — Тарталья смотрит на неё восхищённо, почти болезненно влюблено и она улыбается ему в ответ, держа его за руку, пока над их головами разгорается фальшивый рассвет, проклиная двух грешников, представших перед судом. — В этом мире нет ничего праведного и светлого, я устала, — Люмин прислоняется к нему, касаясь всем телом и он чувствует, как силы приливают к телу, вымещая боль многолетних бегов и пряток, как их объявили в розыск. — Помнишь, как мы танцевали посреди города ночью? — она смеётся, поднимая руки к небу, с горькой глубокой тоской во взгляде, тоской, похожей на океан, увлекающий на самое дно. — Как мы не боялись быть пойманными, потому что никому не хватит сил схватить нас, как ночевали в Бездне, когда последние руины стали недоступны, как прятались от банд, жаждущих денег, чтобы потом утопить их в крови? Конечно я всё помню, милый. Я помню каждый разочарованный во мне взгляд, но знаешь, — она разворачивается к нему всем телом, касаясь пальцами пальцев, — этот мир забрал у меня так много. Даже если теперь мне придётся умереть — это не имеет значения. Моя жизнь давно кончилась. — Мы вместе, — Тарталья усмехается и коротко целует девушку, сплетая пальцы вместе, — я могу умереть за тебя. Люмин заливисто смеётся и путает широкие рыжие пряди. От него всё ещё пахнет табаком, хотя последний он скурил несколько месяцев назад. Хотя может быть это всё воспалённое сознение путешественницы, играющее с ней злые шутки. — Ты временами очень смешной, Аякс. — У меня тоже многое забрали. Мир так изменился с тех пор, как я выполз из бездны, — Тарталья скалится знакомой усмешкой и Люмин касается его лица, отпечатывая его в своей памяти. За ними следит тысяча глаз, весь континент, новые боги и старые устои, старые сказки и старые случайности. Казалось, мир изменился, но небесный порядок остался прежним, а значит, что ничего не изменилось. Разве могут два человека — брошенное в прошлом божество и смертный — бросить вызов вечному, тому, на чём построен мир? Могут ли две отчаявшихся, сломленных души преломить грешное колесо и начать что-то новое? Новый день встречает беглецов ярким сиянием фальшивого неба и громкими криками. На их след напали и упорно наступают им на пятки. Впереди — городские стены и они решают выйти на встречу преследующим их псам, открыто принимая бой. — Моя любовь, сегодня нам придётся умереть, — Тарталья усмехается, замечая знакомых стрелков из Фатуи, — совсем ничего не изменилось. — Это почти армия, — Люмин перебрасывает меч из руки в руку и элементы переливаются по лезвию ослепительно сияя в лучах утреннего солнца. Свет зари, медленно поднимающийся по земле и небу, касающийся лиц, спин, листьев и ветра. Люмин всё ещё чувствует крик, который несёт это ветер и слепая ярость застилает сознание. — Они выставили против двух смертных армию. Раз такой расклад, то где сами боги? — Элементы вспыхивают в руках и они бросаются в битву, не жалея переломанных костей испещрённой шрамами кожи.«мы достойны даже их явления»
Моя любовь, сегодня нам придётся умереть А смерть придёт и будет в карие глаза смотреть И будет гром, кислотный ливень, ядовитый мрак Когда в тебя влюблялась, было всё примерно так Мне небо давит на ладони, в невесомости И если упадёшь, я буду на руках нести Ты моя девочка, красива, как последний выстрел Прошу, не бойся, ведь от пули умирают быстро
Каша из людей, звук битвы и смятение. Способности Люмин переплетаются, вызывая аномалии. Тарталья, привыкший к силе девушки, прикрывает её спину, чувствуя себя в точности как в Бездне. Призывая грозы и пылающий огонь, Люмин улыбается, отдаваясь жару битвы. Она бьётся на смерть и совсем не жалеет сил и рук. Когда их окружают, он берёт его за руку и шепчет, чувствуя парализующую радость. — Когда в тебя влюблялась было всё примерно так же, — она сдерживает смех, сияя. Они оба ранены, но совсем не чувствуют этого, когда Люмин кланяется и в последний раз прибегает к аномалии, перенося их как можно дальше. — В этот раз тоже ушли, — она держит за бок, хитро щурится, скрывая глубокую рану и медленно облокачивается на Тарталью, — это начинает утомлять. — Отдохни, только не засыпай, — он знает, что она не любит его переживаний о её жизни и обеспокоенных воплей, поэтому он лишь сдерживает страх, поднимая её на руки, лёгкую и почти невесомую. — Давай спустимся в бездну, милая, — она улыбается, тихо вздыхая. — Оставим наш секрет вечности? — Типо того, — он хихикает. Раны ноют, но он настолько привык к этому за последние годы, что не чувствует этого. Лишения их изгнания оставили его без последних слабых черт человечности, обрекая на смерть от потери крови где-то под кустами в худшем случае. — Мы спустимся как можно глубже, спрячемся в каком-нибудь крайнем коридоре, и всё будет хорошо. Она слабо кивает, теряя сознание и Тарталья устремляется к ближайшей дыре в пространстве, сдерживая дикий крик.«Не бойся, от пули умирают быстро»