***
Когда Дан уезжает на студию, ты держишь у сердца полугодовалую дочку, которая уже два часа не может уснуть. Закусываешь губу и едва ли не плачешь. Поднимаешься в комнату к сыну, который избегает твоей компании всеми возможными способами после вашей общей слабости. Он ещё глубже зарывается под одеяло, пока хомяк, научный эксперимент для университета, устраивает бега в колесе. Заглядываешь в домик и умиляешься: самка прилагает все усилия, чтобы обогреть потомство. — Сука, — вы с Веней больше не соблюдаете рамки в обществе друг друга. Не после того, как он неловко оправдывался перед твоим мужем, когда Дан застал вас двоих обнаженных на супружеском ложе. Ты тогда просто пожала плечами, ведь с каждым такое случается. Неприкрыто врёшь сама себе. Сука. — Всё как у людей: пока она сидит дома с детьми, этот кабель на аттракционах развлекается, — хомяк замирает в колесе, пронзительно смотрит тебе в глаза, а после продолжает бег. — Ты думаешь, что Дан тебе изменяет? — сын впервые подаёт голос за долгое время, и ты пугаешься насмешке в его тоне. Не думаешь — знаешь, и ты не имеешь права его винить. Он не прикасался к тебе с того рокового дня, и ты даже рада, что ему противно, но когда придут результаты теста ДНК, ты почему-то боишься, что и второй ребёнок по твоей вине будет расти без отца. Тебя до сих пор трусит от осознания всего, что ты натворила, хотя реакция была запоздалой. Выводы тоже. Просто в тот вечер Дан не лёг в постель вместе с тобой, хотя это правило вы не нарушали никогда: несмотря на расстояния, разницу в часовых поясах, длительные туры и прочие дела, вы всегда засыпали вместе. В этом помогали гаджеты и интернет. Ты слушала его дыхание в телефонной трубке, как он давал указания своим ребятам, как рассказывал сказку племяннице, даже когда вы находились на разных континентах. В ту ночь ты думала, что он просто уснул за ноутбуком, но не стала идти проверять. Боялась наткнуться на волну агрессии, которой пылали его глаза, когда он осматривал тебя в объятиях ребёнка. Мальчика, которому никогда не пытался заменить отца, но которого считал своим сыном. Задыхаешься от воспоминаний, пока малышка плачет ещё сильнее. Целуешь её в щеки, прикладываешь к груди, хоть молока и не было, но надеешься, что близкий телесный контакт хоть как-то поможет. Веня смеряет вас взглядом и закатывает глаза. Берёт с тумбы книгу об Эффекте Люцифера, с остервенением листает страницы. Заходишь в спальню, когда Дан собирает вещи в чемодан. Кровь застывает в жилах, а тошнота подкатывает к горлу. Закрываешь рот рукой, чтобы не закричать, а слёзы льются из глаз мощными потоками. Ты всё разрушила. — Ты уезжаешь? — хочешь схватить Дана за руку, прижаться к его спине, но не позволяешь себе этого. От его лихорадочного дыхания у тебя мурашки по коже. У Балана под глазами мешки от бессонницы: он уже неделю просыпается от кошмара, о котором никогда тебе не расскажет, но ты чувствуешь. Видишь, как рушится его мир любви и магии, в котором Дан даже смирился с тем, что никогда не будет на первом месте. Только после сына. Исключительно после ЕГО отражения в Вениамине. И, конечно же, после музыки. Ты никогда не рассказывала Балану, что каждая песня о нем и для него. Говорила загадками, чаще — увиливала от ответа. Он — не умел читать твои скрытые символы. Дан продолжает паковать чемодан, а ты качаешь головой, подходишь ближе, не позволяешь себе уткнуться лицом в его спину, но взглядом можешь. Повторяешь вопрос, а Балан нервно смеётся, падая на кровать, но после резко вскакивает на ноги. — Я просто буду спать в твоей импровизированной студии. Я клялся Богу, что никогда тебя не оставлю, — эти слова даются ему тяжело, и ты знаешь, что ещё кроется за двумя короткими предложениями: вы клялись вместе. Он — всегда быть рядом, что бы не случилось. Ты — в любви и верности. — Заткни ты уже ей рот! — Огир встаёт с кровати, нависая над тобой, и ты впервые боишься сына. — Что ты за мать такая, если не можешь успокоить ребёнка? — он забирает малышку из твоих дрожащих рук, поёт ей на румынском колыбельную, а ты хватаешь с полки мишку-талисман, с которым твой сын не расставался в детстве, и прижимаешь её к груди. Дан никогда не пытался заменить Вене отца, но мальчик тянулся к нему, как к лучшему другу, впитывал каждое слово, будто считал Балана своим ментором. Брал у мужчины уроки румынского языка, наслаждался совместными поездками и длительными обсуждениями различных книг и фильмов. Он потерял это всё, когда поддался навязанному обществом искушению, когда вкусил слишком запретный плод. Ты знаешь, что твой сын больше не может переступить порог церкви, в которую ходил с пяти лет. Он больше не может поделиться своей болью с самыми близкими для него мужчинами. Веня боится обнимать тебя, потому что подобные нежности не вызывают в нём ничего кроме железного стояка, и ты сама не хочешь повторения всей истории, но слёзы на глазах — свидетельство совсем другой боли. Ты смотришь на крошку в руках сына и не можешь вспомнить, брал ли Дан когда-то её на руки. Он пытался, в этом ты не можешь его винить, но всё заканчивалось гримасой отвращения на лице и вечным страданием в карих глазах. Ты слушаешь румынскую колыбельную и плачешь, потому что твоя дочь никогда не услышит её из уст родного отца. Ты никогда не забудешь момент, когда сообщила Балану о беременности: забежала довольная на студию, держа в руках заключение от врача. Напевала веселую мелодию и чувствовала ветер перемен. Тогда ещё не догадывалась, что это Эвр, который снесет всё на своём пути. Балан сидел на диване в обнимку с гитарой. Он сутки напролет проводил в этой позиции, не сдвигаясь с места. Что-то сочинял, просто водил рукой по струнам, не двигался и смотрел в пустоту. Ты села возле него, коснулась плеча, но он мгновенно отстранился, смахнул рукой призрак прикосновения и набрал в лёгкие побольше воздуха. Даже тогда он был слишком терпелив к тебе. — Я беременна, — опускаешь голову, чтобы волосы закрывали лицо. На щеках пылает румянец, а в глазах блестит огонь. Ты ждёшь реакции мужа, уже представляешь, как он обрадуется этой новости, сгребёт тебя в охапку и будет долго целовать. Ты чувствуешь, что этот ребёнок станет вашей трубкой мира, но что-то идёт не так. Дан отстраняется, но поворачивается к тебе лицом, смотрит, как на призрака, неверяще качает головой, закусывает губу до крови и делает глубокий вдох. — Невероятно, — Балан чеканит по слогам, хватаясь за голову. — Потрясающе! — он встаёт с места, и гитара падает на пол, цепляясь грифом за мраморный стол. Гриф ломается вместе с твоими нервами, а Балан бьёт ногой по инструменту, окончательно его убивая. — Дан, что ты делаешь?! — инстинктивно закрываешься от него, но продолжаешь говорить. — Она же так много для тебя значит! — Это?! — он показывает пальцем на разбитое дерево. — Это ничего не значит. Для меня ты очень многое значила! — он наконец-то выливает на тебя всю злобу, которая мешала ему творить, и ты чувствуешь, что становится легче. — Мы пять лет пытались завести ребёнка! Пять! — он машет кистью перед твоим лицом, и ты закрываешь глаза от страха. — А ты забеременела после первого же секса с собственным сыном?! — вены на его руках и шее напряжены, и ты боишься, чтобы он не сделал себе чего-то плохого в таком состоянии. — Неужели ты настолько не хотела от меня детей? — он срывает голос и заливается истерическим смехом. — Дан, это твой ребёнок! — Кричишь, но не можешь до него достучаться. Он хватает тебя за плечи и вжимает в диван. — Мой? — Да. По срокам сходится. Ровно две недели, — раскаты его громового смеха оглушают. Хочется спрятаться. Ты всегда боялась шторма. — Две недели! Две недели! И разница в восемь часов между нашим последним сексом и… — он не продолжает, просто закрывает лицо руками и тихо стонет. Сил больше нет. — Крайним, — исправляет его, потому что слишком суеверна. — Последним! — он уходит, хлопнув дверью, а ты даёшь волю слезам разочарования. Это должен был быть ваш самый счастливый день, но ты всё испортила. — Ты беременна? — оборачиваешься на голос сына и тянешь к нему руки, потому что хочешь укрыться в сильных мужских объятиях, но он не сдвигается с места. — Да, — тихо шепчешь, понимая, что скрывать что-то уже бесполезно. — Фак! — он разворачивается, чтобы уйти, но сталкивается с Даном. Они сверлят друг друга взглядами: Веня — умоляющим, Дан — презрительным. — Нам надо поговорить. — Иди к черту. Семья рассыпается на кусочки, и тебе искренне кажется, что лучше бы ребёнок родился сиротой, чем просто никем не желанным.***
Дан заходит в спальню, когда дочка уже успокаивается. Садится возле тебя на кровать достаточно близко, чтобы ты почувствовала горячее дыхание на своих волосах, и от этого невинного жеста тебе становится слишком жарко. Стараешься не дрожать, когда он берёт тебя за руку и касается губами холодных пальцев. Смотришь на Балана растерянно, а он решительно обнимает тебя за плечи и прислоняет к своей груди. Упираешься в неё ладонями, сжимаешь пальцами белый свитер, и слёзы непроизвольно застилают глаза. Сейчас, уткнувшись лицом в его шею, вдыхая пряный аромат мужского парфюма, ты не понимаешь, как могла променять вашу близость на желание, которое так глупо снесло тебе крышу. — Почему ты тогда так поступила? — смыкает пальцы на твоей пояснице, а ты качаешь головой, не зная, как объяснить то наваждение, которое повлекло за собой нахлынувшую страсть. Дан заслуживает ответа, как никто другой. Да, он не был с тобой нежным, пока ты носила малышку, он не поддерживал тебя морально, но срывался среди ночи в магазин за необходимыми продуктами, которых тебе очень хотелось, возил на приёмы к врачу и взял на себя все расходы, касающиеся беременности. Дан продолжал оплачивать обучение Вениамину, хоть больше и не относился к нему с прежней теплотой. Дан заслуживает знать честный ответ, и ты постараешься его предоставить. — Просто, — сжимаешь ладонями ткань кофты, а Балан поглаживает тебя по спине, успокаивает. — Все вокруг только и говорили о Жене, о Вене, об их схожести, и в какой-то момент мне показалось, что люди говорят правду. Я, наверное, сошла с ума, но мне захотелось попробовать. Они всегда были очень похожи: в фразах, в стиле одежды, в чертах лица, — Дан вздыхает, заставляя тебя замолчать. Ты уже путаешь слова, запинаешься, но становится легче. — Скажи мне честно, — он прикрывает глаза и отворачивается от тебя к двери. — Что ты почувствовала? Ты не собираешься врать. — Я не помню. Всё было, будто в тумане. Это всё, как навязчивая мысль, которая постоянно крутилась в голове, и когда всё случилось, — цепляешь руками шнурки на спортивных штанах, — я просто почувствовала невероятное облегчение, а потом поняла, что предала тебя, и когда ты зашёл… Я не знаю, почему тогда отреагировала именно так, — всхлипываешь, убирая волосы с лица, а малышка вторит тебе и начинает хныкать в кровати. Дан подходит к колыбели и осторожно берёт её на руки, слегка покачивает и нежно целует в лоб. Ты наблюдаешь за ними и очень боишься проснуться. — Дан? — он поворачивается к тебе с улыбающейся девочкой на руках, которая держит его кулачком за манжет. Твоя дочь улыбается. — Пришли результаты теста ДНК, — всё внезапно становится на свои места, и Балан гладит ножки ребёнка с неописуемой любовью в глазах. — Малышка, прости, что папы не было рядом, — ты не можешь поверить своему счастью. — Я очень сожалею, — касается губами лба ещё раз, а затем обращается к тебе. — Прости, что я тебе не поверил и… Давай оставим всё это в прошлом? — ты киваешь, поднимаешься с кровати и подходишь к счастливому отцу. Неуверенно кладёшь руку ему на плечо, а он ободряюще улыбается. Смотришь на умиротворенную девочку, а внутри разливается неописуемое тепло. — Почему ты её так назвала? — Эбигейл? Она должна была стать папиной радостью, — смотришь на мужа, не представляя, что будет дальше, а он утвердительно кивает. Кладёт Эбби обратно в колыбель, а затем разворачивается к тебе. Сильные руки обхватывают твой хрупкий стан, и ты не успеваешь даже сообразить, когда его шершавые губы опадают тревожной нежностью на твои. Он целует так, будто только что обрёл заново после долгой разлуки, и ты поднимаешь руки, позволяя снять с себя бесформенную тунику, обхватываешь мужчину за шею, врываясь языком в его рот. Балан довольно стонет, пока вы медленно продвигаетесь к кровати. Его свитер неприятно колет чувствительную кожу, но ты боишься ему об этом говорить, наслаждаешься ощущениями, растворяется в заполнившей тебя страсти, представляешь ему свою грудь для поцелуев, живот, шею, а он жадно впитывает каждое движение, не торопясь опускаться ещё ниже. Ты глохнешь от ощущений, но расслабленность проходит, когда видишь сына в дверях. Он стоит, оперевшись на дверной косяк, и ты не знаешь, насколько долго. Прожигает вас взглядом и криво ухмыляется одним уголком рта. — Выйди! — кричишь, пугая Дана, но он продолжает свои действия, а Веня подходит ближе, снимая кофту. Тебе страшно. Ты отталкиваешь мужчину, отползая к стене, поджимаешь под себя ноги и обхватываешь их руками. — Уйди! — пока Балан опьянённый эмоциями и ароматом твоей кожи пытается прийти в себя, Огир хватает его за свитер и скидывает с кровати. Ты кричишь, ещё больше сжимаясь. Этого действия хватает, чтобы Дан окончательно пришел в себя. Ты уверена, что он будет защищать тебя до последнего. — Не смей даже думать о сексе с ней. Она моя мать! — Она не твоя собственность! — огрызается Дан, пока они держат друг друга за одежду в шаге от драки. Ты внезапно осознаешь, что сейчас они в абсолютно равных весовых категориях, но у Вени значительное преимущество в энергии, и ты боишься последствий этой стычки. Ты не хочешь снова терять своего мужчину. — Ты ошибаешься, — Огир шипит, накидываясь на Дана, и ты не замечаешь в какой момент они оказываются на полу. Веня держит Балана за руки, не давая ему подняться, сам практически сидит сверху. Они обмениваются злостными фразами на румынском, а ты содрогаешься от очередной истерики, которая накатывает на тебя океанскими волнами. Ты задыхаешься, хватаясь руками за горло, кислорода начинает не хватать и прежде, чем потерять сознание ты видишь, как Веня касается губами губ Дана, и тебя едва не выворачивает от этого действия. Балан отворачивается, стараясь отплеваться, а ты больше ничего не видишь. Страшный сон твоего мужа становится явью, и он наконец-то понимает его значение. Он входит в тебя сзади, касается руками бёдер и закрывает в наслаждении глаза, а когда их открывает, Веня лежит перед ним на животе и мерзко улыбается. Тебя нигде нет.