«Страдание»

      — Мама, мама! Смотри, что у меня получилось!       Маленькая Кармина протягивает сидящей на старом, порванном в некоторых местах кресле женщине средних лет пожелтевший от времени листок, на котором едва виднелись какие-то слова. Девочка улыбается во весь рот, но выражение ее лица быстро меняется, когда мать берет в руки рисунок. Она не чувствует ни прекрасности карандашного наброска, ни ее мастерства для столь юного возраста, только скуку и то, как майка липнет к ее спине от пота. На Чили снова напала жара, а лучшим способом охладить тело было ледяное пиво, которое только что кончилось — пустая бутылка со стуком опустилась на стол.       — Кармина, — мать строго смеряет ее взглядом. — Ты что, снова испортила книги?       Девочка виновато шаркает ножкой; ее понурый взгляд опускается в пол, куда следом за ним падает ее рисунок.       — Они все равно пылятся без дела, а я хочу рисовать! — Кармина никогда не была капризным ребенком, но даже с малых лет старалась защищать то, что было дорого ее сердцу. Семья Моры была небогатой, и девочка пыталась использовать все, что могла, при этом не тратя родительские деньги. — Зимой папа использовал их для розжига! Почему я не могу?       В матери Кармины закипает ярость, приправленная чилийской духотой, которая давит на виски. Детская болтовня очень быстро раздражает ее: это касается не только самой Кармины, но и ее брата Матиаса. Женщина через силу встает с кресла — оно скрипит, избавившись от веса ее тела, и это еще сильнее выводит ее из себя.       — Довольно! — она хватает Кармину за запястье, сжимая так сильно, что на следующий день на коже останутся синяки. — Мы уже это проходили. Ты наказана.       — Но ты даже не посмотрела!       Кармина знала, что спорить с матерью было бесполезно. Она надеялась на совершенно противоположную реакцию — конечно, Мора нарушила данный ей запрет, но искусство требовало жертв, к тому же таких незначительных. Тем временем мастерский карандашный эскиз с матерью Кармины, сидящей в кресле, с пола приподнял сквозняк. Еще немного и рисунок унесет до входной двери. Кармина с ужасом смотрела за этим, понимая, что никак не сможет на это повлиять.       Женщина запустила Мору в ее маленькую темную комнату и с хлопком закрыла за ней дверь. Хоть от одного раздражителя она избавилась на остаток дня.       По какой-то причине родителям нравилось избирать подобный вид наказания, просто запирая Кармину в комнате, чтобы та побыла наедине с собой. В такие моменты даже Матиасу запрещалось разговаривать с сестрой. Никаких профилактических бесед, никаких попыток наладить контакт с ребенком. Только холодное пиво и отсутствие пустой детской болтовни, которая так сильно давила на мозг на пару с чилийской духотой.       Время шло, Кармина росла, но ничего не менялось. К счастью, в этих заточениях были свои положительные стороны: девочка обрела новых друзей-ворон, которые частенько прилетали к Море и стучали клювами по решеткам на окнах, оповещая о своем прибытии. Будто заранее зная, что она будет там.       В одно из таких наказаний Кармину от игр с воронами отвлекли громкие крики за закрытой дверью. Мора приласкала одну из ворон под клювом и, подойдя к двери, села на пол и прислонилась к ней ухом, чтобы подслушать.       Следом за криком Кармина услышала звон разбитой посуды.       — Кармина стала неуправляемой, Рауль! Она только и делает, что рисует свои идиотские рисунки! И при этом портит не только книги как раньше, но и все, до чего может прикоснуться. Ты видел обои в ее спальне? Они же все испорчены, а у нас нет денег на ремонт! — ее словесный поток был неостановим. — А вороны? У нас над домом летает целая стая. Так она их еще и подкармливает!       Даже карканье за спиной не заставило девочку отстраниться от двери. Голос отца все еще не был слышен.       — Что дальше? Превратим дом в пристанище для птиц? О нас уже по городу ходят слухи, Рауль. Будто мы семейка ненормальных. Совсем поехавших. Чокнутых, если хочешь.       — Успокойся. Тебе есть дело до слухов?       — Конечно есть! Я бросила работу и поехала следом за тобой в эту дыру не для того, чтобы слыть здесь ненормальной!       Послышался долгий мужской вздох.       — Сара, прошу тебя…       — Я не хочу ничего слушать. Если ты не решишь проблему с Карминой, я уеду обратно.       Рауль ничего не ответил, но Кармина знала, что он был готов на все, чтобы удержать эту женщину рядом с собой. Единственной, кого любил отец больше холодного пива, была ее мать. Последние слова Сары она расслышала совсем глухо — женщина явно удалялась от места конфликта.       — Поверить не могу, что столько лет на тебя угробила…       Встречи Кармины и ее новых друзей стали проходить реже, но от рисования она не могла отказаться. Как и дать родителям погубить то, что приносило ей столько положительных эмоций в отличие от редкого общения с ними.       В тот день она возвращалась с учебы с подарком от одного своего школьного друга. Парень жил в относительно богатой семье и испытывал к Кармине симпатию не только потому что она рисовала для него просто так. Он принес ей целый набор различных художественных инструментов — пару дорогих карандашей, мастихин, несколько баночек с краской и тушью и, наконец, белоснежнейшую бумагу. Кармина положила их в деревянный ящик для фруктов, надеясь, что сможет пронести его мимо родителей и остаться незамеченной.       Когда Мора пришла домой, то с радостью обнаружила, что отец задремал во дворе, а матери нигде не было видно. Она имела все шансы остаться незамеченной. Прокрадываясь по территории собственного дома, словно мелкий воршика, Кармина практически дошла до своей комнаты. Девочка положила ладонь на дверную ручку…       — Кармина!       Мать приближалась быстрым шагом, за одно мгновение оказавшись рядом, нависая над ней грозной тенью. Кармина только сильнее прижала к себе ящик.       — Где ты все это взяла? Украла? — ладони женщины легли на деревянные перекладины ящика. — Дай посмотреть!       — Ничего я не крала! Пусти, пожалуйста!       Но мать ее уже не слышала. Слишком часто эта девчонка доставляла ей неприятности, и теперь с этим нужно было разобраться раз и навсегда, поскольку Рауль не мог. Но Кармина не собиралась сдаваться без боя: ее пальцы до боли вцепились в ящик так, что опилки вонзились в кожу под ногтями, пуская кровь. Однако силы были неравными, и Мора, понимая, что сильнее держать уже не сможет, в конце концов отпустила перекладину.       Все произошло слишком быстро: баночки с красками и тушью взлетели в воздух, когда мать с грохотом опустилась на пол вместе с вырванным из рук Кармины ящиком. Последовал душераздирающий крик, а Мора увидела, как из приоткрытого глаза Сары вытекает черная жидкость, словно слезы. Кармина испуганно попятилась назад и упала на ровном месте, быстро отползая к своей двери. Тушь была везде: на светлых волосах матери, на ее руках, одежде, но больше всего ее было на лице. Правого глаза практически целиком не было видно; ладони покрылись чернотой.       В этот момент в голове Кармины пронеслась одна непривычная и жестокая для нее мысль: какую же красивую картину она видела перед собой. В страданиях матери было что-то искреннее, а залитый черной тушью глаз стал бы отличной натурой для ее картины. Кармина сразу же отогнала эти мысли и, пересилив себя, подбежала к женщине. К счастью, крики привлекли ее отца. Даже удивительно, как быстро он проснулся после такого количества выпитого алкоголя.       Мать Кармины едва не потеряла зрение. Это оказалось последней каплей.       В тот же день Сара собрала вещи и, оставив Матиаса и Кармину на отца, уехала навсегда, поселяя в сердце Кармины бесконечное чувство вины. Которое подпитывалось каждый новый день очередными претензиями отца.       «Сара была права насчет тебя! Если бы только она вернулась…»       Отец страдал от ухода матери и заставлял Кармину страдать еще сильнее. Она пыталась наладить с ней общение, но Сара была непреклонна. В Аргентине ее ждала новая жизнь. Жизнь, в которой ни Раулю, ни Кармине, ни Матиасу не было места.       Чем несчастнее чувствовала себя Кармина, тем чаще перед глазами возникал образ матери с черными как смоль подтеками на лице. К тому моменту она уже давно рисовала в сюрреалистическом стиле, а черная тушь стала одним из ее главных инструментов в работе. Кармина будто издевалась над собой даже в любимом деле.       За неделю до небольшой городской выставки ее работ в рамках движения Масштабных сюрреалистов, Кармина написала портрет женщины, хватающейся за скулы почерневшими пальцами: ее лицо исказила гримаса ужаса, а из широко раскрытых глаз вытекала черная желчь.       На такой локальной выставке картин собралось на удивление много людей — для небольшого предприятия это был успех. Кармина была на высоте. Прогуливаясь со своими друзьями между холстов с работами, один из них заметил кое-что необычное.       — А это что за картина? Я не видел ее у тебя раньше.       Мора загадочно улыбнулась и поднесла к губам бокал с минеральной водой, который раздавали гостям. Группа парней во главе с ней стояла прямо напротив портрета ее матери.       — О, это… Ты прав, я недавно написала ее. Она называется «Страдание». Я изобразила женщину, которая…       Кармина внезапно остановилась и смолкла. Девушка смотрела куда-то сквозь друзей; ей показалось, будто среди толпы пришедших она заметила светлые волосы… матери? Что она делала здесь? Как только Кармина остановила взгляд на смутно кажущемся знакомым силуэте, он сразу же ринулся к выходу.       Девушка, не теряя ни минуты, оставила одному из ребят свой бокал, и побежала за едва различимой фигурой, небрежно расталкивая гостей по сторонам: она очень не хотела ее потерять. Находясь примерно на середине зала Кармина заметила, что женщина со светлыми волосами открыла дверь на улицу и быстро покинула помещение.       Когда Мора выбежала наружу, там уже никого не было — только несколько машин пронеслось мимо, едва не обливая художницу водой из луж после недавнего дождя. На слабо горящем уличном фонаре сидела пара ворон. Завидев Кармину, они каркнули по очереди; одна из них приземлилась девушке на плечо. Мора, как и всегда, погладила ворону по голове. Сзади нее раздался скрежет открывающейся двери.       — Кармина! Ты куда побежала? Опять заставляешь всех поволноваться…       В голосе парня не было претензии или упреков, которые она слышала от родителей, только заразительное веселье. Он приблизился к художнице и в джентльменском жесте накинул ей на плечи свой теплый пиджак, когда ворона взлетела обратно на фонарь.       — Пойдем обратно, здесь очень холодно.       Кармина смогла только смущенно улыбнуться.       — Спасибо.       Без особого желания удаляясь обратно на выставку, Кармина бросила многозначительный взгляд на пустую дорогу. Может быть она до последнего надеялась, что сейчас ее мать выйдет из-за угла, осознав, что дочь преуспела в ненавистном ей занятии, признает свою неправоту и обнимет ее так, как никогда не делала в детстве.

***

      В мире Сущности воспоминания были такими же болезненными, как и при жизни, хоть и притуплялись легкой дымкой забвения вместе с физической болью. Теперь, заточенная здесь, Кармина могла позволить себе лишь предаваться гложущему чувству вины… и убийствам, которые не приносили ей удовлетворения. Но такова была часть сделки, и Художница не знала, что было лучше — оказаться здесь или умереть в той пустыне вместе со своими друзьями за идею, в которой она топила свое горе.       Между Испытаниями она увидела свое отражение в чернильной руке. Кармина напоминала себе все больше ту картину, которую она нарисовала со своей матери. Покрытые чернью глаза, темные подтеки на лице… Мора хотела бы закричать, но смогла издать лишь хриплый вой и мычание следом. Сущность не смогла или не захотела вернуть ей отрезанный язык.       Ее талант — дар и проклятье одновременно. Разрушительная сила для всех, кто находился рядом с ней, и созидающая мощь для нее самой. Она заложница собственных картин, а теперь и этого жуткого места, где не было ничего, кроме всепоглощающего страдания.       Кармина закрыла глаза и представила лицо своей постаревшей матери, которую она видела последний раз на выставке своих картин. На нем не было ни улыбки, ни снисходительного взгляда. Только жестокая усмешка и полные черной гнили глаза.