Помешательство

      Он так красив, когда спит.       Девушка осторожно перебирает волосы мужчины, лежащего рядом с ней. Это блаженство. Видеть, слышать, чувствовать своего возлюбленного так близко и так расслабленно. Он доверяет ей. Быть может, даже больше чем кому-либо ещё, больше чем себе. А ещё он держит её. Держит её за талию, когда на прощание целует, держит за руку, когда уводит спать, держит за бёдра, когда спит, держит за сердце с самого начала.       Она осторожно приподнимает руку и выбирается из кровати, оглядываясь. Мужчина немного хмурится во сне теперь, когда она ушла. Девушка улыбается, накидывает его пиджак и ступает босыми ногами по полу. Сегодня в Нижнем мире душно, ей невыносимо хочется пить. Деревянные доски под её ногами не скрипят, крыша не грозит обвалиться ни единой щепкой, а целые три комнаты, кухня и ванная являют небывалое богатство обитателей дома. Их общее богатство.       Она не просит его ни о чём никогда, он сам преподносит им всё это. Она достаёт из шкафчика стакан и наливает воду из кувшина. Вода тёплая, но всё же лучше, чем ничего. Девушка наливает ещё и опирается на столешницу, не торопясь возвращаться в кровать. Мысли блуждают в их воспоминаниях — кажется, она не помнит себя без него. Конечно, когда-то, невероятно давно, он не знал о ней, но она знает его всю жизнь. Наблюдает за его успехами — и только успехами — ибо он уверенно идёт вперёд и делает всё, что считает нужным. «Они, — исправляет она сама себя, — они, мы. Мы вместе».       Она слышит шорох простыни и чувствует, что он приближается. Девушка улыбается, мужчина подходит ближе и пьёт из её стакана, держа её руку в своей. Она впитывает в себя каждое мгновение, выплёвывает все ненужные подробности своего собственного прошлого, отдавая предпочтение его движущемуся кадыку и прикрытым глазам. Ох, он красив так, словно бог.       Он и есть Бог.       Ей жаль тех, кто этого не понимает.       Вода заканчивается, она наливает ещё, снова и снова записывая на плёнку мозга его глотки. Когда он напивается и отставляет стакан, она позволяет себе немножко потянуть время — их общую бесконечность — и скользнуть взглядом ниже. На его широкие плечи, сильные мышцы рук, твёрдую грудь, крепкий живот и скрытые за мягкими штанами бёдра. Затем поднимает глаза, смотрит на сухие губы, облизывает свои и вновь возвращается к глазам, уже чуть прищуренным. Он подаётся вперёд и целует её.       Как же он её целует!       Она позволяет себе прикрыть глаза, сосредоточиться на касаниях его рук где-то на пути под тонкую сорочку, поднимает руки и вновь запускает тонкие пальцы в волосы, то оттягивая, то притягивая к себе. Она чувствует, как с плеч соскальзывает пиджак, когда руки аккуратно пересчитывают её рёбра, и убирает одну руку, чтобы не позволить его одежде упасть. Он чувствует это, понимает и усмехается в её губы, касаясь своим языком её.       Шавки боятся их обоих. Она усердно готовилась быть рядом с ним, стать как можно ближе к своему собственному небу. Грозовому небу. Она может отразить удар, выстрелить из пистолета, ударить, унизить, убить любого. Он — не любой. Он никогда не ставится в сравнение с кем-то. Её собственный отец ничто перед ними — его смерть ничто для неё. Её мать… её мать была. И была любима своей маленькой девочкой, но это не уберегло. Теперь маленькая девочка — не маленькая, и теперь она убережёт его. Подчистит следы за ним, очистит его путь — всё, чтобы он был. Отбросить фамилию было легко, сложнее — стать достойной.       Она не вспоминает о жизни наверху — лишь изредка о действиях, приведших сюда, приведших к ним. Это был долгий, запутанный, сложный путь, который она бы без сомнения прошла снова, если бы пришлось. Она готова снова позволить сердцу разорваться, глядя на главные «провалы» в его жизни, лишь бы оказаться здесь ещё хоть на секунду, застывшей в его объятиях и глазах, замеревшей в его тихом стоне, запечатлённой в его памяти лучшей. Единственной отныне и навек.       Ей плевать, кто был до, как он стал таким умелым и уверенным — их уже нет, ей ли не знать, — важно лишь их сейчас. Их безвременная совместность. Единение. Целостность. Спаянность.       Каждый постоянно говорил ей, что она умеет достигать целей, и как же они были правы и жалки, не догадываясь, что её цель всего одна. Теперь есть только их цели.       А ещё есть его глаза. Шпинель, кунцит, топаз, аметист, танзанит, жадеит, чароит — никакой драгоценный камень не сравнится с ними. Все они лишь жалкий мусор перед его взглядом, мерцающим, благословляющим её сон, её утро, её жизнь. Ей казалось, что она сама была лишена зрения, пока не узрела его. Она не умела говорить, пока не произнесла его имя. Не умела слышать, пока не различила его голос. Не умела дышать, пока не почувствовала его запах. Не умела откликаться на имя, пока он не позвал её.       Как же невообразимо он его произносит!       Он подхватывает её — стройное тело для него почти пушинка, — целует и по памяти возвращает в кровать, аккуратно укладывая на белые простыни, берёт её руку и нежно целует каждый пальчик. Она дрожит, не смеет закрывать глаза, чувствует, как становится всё жарче и жарче, но даже не думает его останавливать, возражать. В туманном Убежище, в тёмной ночи его почти не видно, но она всё равно вглядывается, вслушивается, обжигается каждый прикосновением. Каждая ночь с ним — незабываемая, каждое утро — лучшее, каждый день — невероятный.       Он — больше чем благословение, больше чем милость. Его касания, его поцелуи, его вера, его преданность, его любовь — больше, чем мир мог предложить ей, но ровно столько, сколько она могла добиться сама.       Это её благодать.       Она зачарованно выдыхает его имя — слишком прекрасное для этого недостойного мира.       — Заксен…