B me

К боли Чонин привыкает на удивление быстро. Она приходит, будто старая понимающая знакомая, когда он закрывает дверь и гасит свет, оставаясь наедине со своими бесполезными чувствами. За каждое рукопожатие Чонин расплачивается стиснутыми зубами и острыми вспышками боли, пронзающими руку. Задыхается от объятий, впустую хватая воздух ртом, и раздирая ногтями грудь. Каждое мгновение, что они проводят рядом, ком в горле только растёт, а камень на сердце тяжелеет. Чонин знает, что Феликс не любит прикосновений и всё равно тянется к нему. Дотрагиваться – больно, но без него хуже стократ. К боли Чонин привыкает, потому что она с ним всегда. С того самого дня, как сердце предательски пропустило удар от застенчивой улыбки, а слуха коснулись осторожные и неуверенные фразы на чужом для Феликса языке. Чонин собственными руками буквально душит желание быть рядом каждую минуту, стать защитником, да хотя бы просто кем-то более значимым, более близким, а не просто милым макнэ. Кажется, что он умирает каждый раз, видя, как Феликс солнечно улыбается другим. Почти на физическом уровне видит, как прочна нить, соединяющая другие души и как его собственная цепляется за жалкие тусклые лоскуты. К пониманию души Феликса Чонин не приближается ни на йоту. Надеется, почти уверен, что да, когда они большой компанией проводят время вместе, но в итоге режется о разбившуюся надежду и непонимание, стоит им остаться наедине. Не каждый раз, но пугающе часто. Старательно гонит прочь дурные мысли, протягивая бутылку воды в перерыве между тренировками на баскетбольной площадке и видя, как озорство на лице сменяется печальной задумчивостью. Феликс принимает воду с благодарностью, но старается не касаться чужих пальцев. Давится, глотая слишком жадно, и Чонин – о, как он ненавидит себя в такие моменты, – малодушно радуется, хлопая его по спине и спрашивая: ты в порядке, хён? – В полном, – неизменно отвечает Феликс, тут же закрываясь. Чёрта с два, думает Чонин, пряча непонимание, тоску и безнадёжность за короткой улыбкой. Просит мысленно про себя, не обращаясь ни к кому конкретно, пускай Феликс никогда не узнает, каково это. Но, должно быть, давно исчерпал все свои кредиты на просьбы. В одну из ночей Феликс тихо скребётся в дверь его комнаты. Чонин заваривает некрепкий чай и ставит пару рисовых пирожных. В дорамах, кажется, в таких ситуациях поджигают сигарету и наливают что покрепче, но реальность, увы, далека от кино. – Мне жаль, – выдыхает Феликс, едва притронувшись к чаю и не смея поднять взгляд. Чонин не спрашивает, за что. Ему жаль ничуть не меньше. – Чувства не выбирают, – отвечает он мягко. Тянется к чужой ладони, касается пальцев. Смотрит так, словно не в него сейчас вонзаются сотни ледяных игл. – А ты хотел бы? – Феликс руку не убирает, но Чонин отстраняется сам, чувствуя напряжение. Хотел бы он? – Нет, – качает головой. Сказать это оказывается проще, чем держать в себе. Феликс поднимает голову. Взгляд у него тусклый и усталый, будто ему исполнилось двадцать лет сто назад. – Я улетаю завтра, – говорит он то, что они оба давно знают. Феликс ещё в апреле предупредил, что лето перед новым учебным годом проведёт дома, в Австралии, но сейчас от этого не легче. Внутри – пустота, о которой он просил в те моменты, когда силы казались на исходе. Застыть, окаменеть, не видеть и не прикасаться, не обжигаться каждый раз о собственную слабость. Хотел – получил, вот только реальность оказывается стократ больнее и перспектива жить с ней совсем не радужная. – Чонин-а, – Феликс касается его руки через толстовку – знает, что до голой кожи лучше не дотрагиваться, чтобы лишний раз не причинять боль. – Давай посмотрим что-нибудь? Включают комедию – простую и незамысловатую, название которой забывается уже минут через пять. Ещё через десять Чонин чувствует, как голова Феликса ложится на его плечо, а дыхание выравнивается. Он ставит звук на минимум и сам закрывает глаза, усиленно не думая, чем потом придётся расплачиваться за эту мимолётную ласку. Держится за чужой мизинец своим и выдыхает, стараясь если не отпустить, то хотя бы попытаться. Боль не приходит ни через несколько часов, ни через несколько дней. Свыкнуться с отсутствием Феликса сложно. Друзья пытаются сгладить тактильный голод, как могут: Хёнджин то и дело хлопает по плечу, Сынмин повисает на нём, как коала – приходится подхватывать под ягодицы, чтобы не свалился. В глубине души Чонин всё ещё ожидает подвоха: зажимается от каждого прикосновения, ищет глазами Феликса, думая, что этого никто не замечает, и в разговорах всё чаще упоминает его имя. Они переписываются в какао – реже, чем хотелось бы, но с другой стороны, одёргивает себя Чонин, ему всегда будет мало. Спустя пару месяцев, когда тоска достигает критической отметки, Чонин решается позвонить. Поговорить о чём угодно, хоть о прогнозе погоды, лишь бы услышать голос. Феликс отвечает не сразу и на мгновение Чонин пугается, что запутался в часовых поясах и перепутал время. За миг до того, как он вешает трубку, из динамика доносится громкое: – Чонин-а! – Хён… – Чонин запинается, вмиг теряя способность внятно мыслить. – Я не помешал? На фоне слышится громкая музыка и голоса, и въедливый внутренний голос ядовито шепчет: «Помешал, конечно, ты всегда мешаешь». – Не-а, я как раз освободился. Пусть лучше барбекю жарит кто-нибудь другой. Голос наполнен теплом и Чонину даже не нужно закрывать глаза, чтобы представить, как Феликс жмурится, улыбаясь, и ерошит светлые волосы. Возможно, он сейчас стоит или сидит, запрокинув голову и подставив лицо солнцу, чтобы оно запечатлело ещё больше поцелуев. Чонин впивается ногтями в ладонь, вспоминая, как касался его лица и сам хотел поцеловать каждую веснушку. – Чонин-а, ты ещё тут? – вопрос вырывает из воспоминаний и на мгновение выбивает из колеи. Всего на мгновение, но его достаточно, чтобы Чонин утратил над собой контроль. – Я скучаю, хён, – признание идёт от самой души. Феликс молчит. Всё тот же внутренний голос разъедает кислотой, и Чонин едва не нажимает кнопку сброса. В тех же дорамах такие моменты казались куда более романтичными; он же чувствует себя учеником средних классов и почти сгорает со стыда. – Я тоже скучаю, Йени. От того, как серьёзно это звучит, сердце уходит в пятки. – Можно вопрос? Чонин кивает и только потом бормочет: «Да», сообразив, что его не видно. – Почему ты никогда не говорил? Что тебе больно. – Я не… – Чонин нервно облизывает губы. Он не знает, что сказать, на такой вопрос ложь не заготовлена, разве что… ох, ну конечно. – Мне жаль, хён, – добавляет он спустя пару секунд. – Ты заслуживаешь взаимной любви. Хотел бы я забрать твою боль. Их разговор – его и разговором-то сложно назвать – почти сплошная череда неловких пауз и недосказанностей. Чонин держится за телефон так крепко, что белеют пальцы, а время замедляется и растягивается. – Мой лучший друг влюбился, – невесело говорит Феликс. Чонин почти уверен, что уголки его губ сейчас опускаются вниз, а на лбу залегает складка. – Я не представлял, что если не взаимно, то это настолько… – Не надо, – торопливо обрывает Чонин, боясь услышать правду. – Уверен, твой друг сильный. И я… тоже. На последних словах голос позорно ломается. Чёрта с два, силы в нём, как в новорождённом котёнке. Хотя они держатся за жизнь куда упорнее, чем Чонин за свои надежды. – Я возвращаюсь на следующей неделе. Привезу сувенир, надеюсь, понравится. Себя привези, хочет ответить Чонин, но глотает неуместную фамильярность. – Я буду ждать, хён, – отвечает он вместо этого. В воздухе снова повисает неловкая пауза. Хочется спешно попрощаться и больше никогда не вспоминать этот разговор – или наоборот, крутить его в голове всю ближайшую неделю, но… – И ещё, Чонин-а… – в голосе Феликса столько тепла, что Чонин забывает, как дышать. В носу противно щиплет и впервые за долгое время он не чувствует горечи. – Скажешь, как приедешь, хён. И отказ не принимается. Феликс фыркает, и Чонин улыбается. В душе впервые теплится надежда.