* * *
Арсению хочется спросить что-нибудь с намёком. Такое, чтобы в яблочко, но никто не понял. Чтобы узнать точный ответ, но чтобы Антон не заподозрил. Почему он не умеет читать мысли? На улице прохладно, и хочется натянуть шарф, который ему дал Шастун, на пол лица, чтобы не палиться мимикой и не сдохнуть от холода. Они стоят возле какого-то моста, опираясь локтями на перила, смотрят на воду и не понимают, что они вообще могут там найти? Мама в детстве говорила Антону, что умные рыбы ночью спят. Но Арсений — рыбы по знаку зодиака — ночью не спит, и Шастун почему-то соглашается выйти с ним на улицу в незнакомый город, дабы пройтись куда-то вглубь Екатеринбурга, на какой-то там мост. И Арсений не глупый, нет. Просто иногда его идеи Антону не понятны. Их смысл иногда слишком глубок или слишком на поверхности — тут по-любому понадобятся очки, чтобы увидеть, иначе фокус будет на чём угодно, кроме главного. Антону нравится, как Арсений видит во всём красивое. Они стоят на Макаровском мосту в три часа ночи и смотрят на воду, вдыхая холодный воздух позднего октября. И впору бы написать Илье с приколом, мол: «Глянь, Макаровский мост», а потом добить шутку или ещё что-нибудь. Но отвлекаться почему-то не хочется, вода завораживает, отсутствие мыслей в голове — тоже. Им через несколько часов надо собирать вещи и ехать дальше, в тур, а они даже не в отеле. Не в соседних номерах. Совсем рядом. — Хотел бы я знать, зачем звезды светятся, — совсем тихим шёпотом врывается Арсений низким голосом в ночное отсутствие звуков. — Наверно, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою, — говорят они с Антоном одновременно абсолютно случайно, но Попова это так улыбает, что он не удерживается и поворачивает голову в сторону собеседника. Взгляд цепляется за блеск глаз в ночном сумраке и за родинку на кончике носа. — Знаешь, я не умею говорить красивых речей, — тихо произносит Антон, переключая своё внимание с разглядывания воды на лицо Арсения, — но мне с тобой так хорошо, — и рассматривает каждую эмоцию, — Не знаю, зачем я говорю тебе об этом, просто хочется, — непонимание в глазах, улыбка на губах. — Просто вот с Димой — да, круто. С ним спокойно, про футбол поговорить можно, темы всякие заумные обсудить, да и знакомы мы давно, — улыбка шире, в глазах радость, — С Серёжей можно всегда шоколадку разделить, матом покрыть кого-нибудь, душевно поболтать о чём-то. А с тобой, — заворожён. Антон замечает, что Арсений смотрит с ожиданием. Он его завораживает, ёб твою мать. — А с тобой прям очень хорошо. У Арсения что-то внутри кувыркается тридцать тысяч раз — кажется, эту штуку называют сердце. Он неосознанно прячется носом глубже в шарф и улыбается. Вокруг глаз солнечные паутинки расползаются, а щёки, кажестя, гореть начинают. — Мне с тобой тоже очень хорошо. И это, кажется, что-то рядом с «люблю». Вообще, Антон — не фанат прямых признаний, он стеснительный и неловкий, да и не чувствует прям архиважности в том, чтобы подойти, уверенно взять за руку, как в том меме, и сказать «ты мне нравишься», да и для «нравишься» он как будто уже слишком большой. А до «люблю» — далеко. Слишком длинное и громкое слово, слишком много в нём ответственности и смысла. А Антон к такому не готов. Да и Арсений до «люблю» не дорос. Хотя, может, он не понял ещё, что полюбил Антона. Закономерность в том, что он устал думать. Так они и живут, игнорируя те самые слова из песни «Давай определимся сами: Что между нами?» Может — ничего, а может целое всё?* * *
— Давай-давай! — сигналит Серёжа кому-то на светофоре, и это здо́рово выводит из мыслей. Арсений смотрит на время — у них в запасе ещё десять минут, и позже Шастуна они точно не появятся, хоть и есть вероятность опоздать. Через шесть минут они уже паркуются у офиса, встречают в курилке Поза, а затем и Стаса на лестнице. И атмосфера вокруг становится как-то спокойнее. Вот они все — здесь, рядом. Обсуждают что-то, ржут, Антона за опоздание в переписке стебут и ждут, когда кофемашина нальёт лучший напиток в мире в пластиковый стаканчик. — Здарова, пацаны, — Шастун почти залетает в помещение своими двухметровыми шагами, пожимает парням руку с хлопком, а потом подходит к Арсению и застывает на секунду. Смотрит на него, как баран на новые ворота, протягивает ладонь с огромными кольцами на пальцах и парой браслетов на запястьях, жмёт ему руку, а потом тянет за ладонь, вверх, чтобы с дивана встал, и обнимает. Но не так мягко, как хотелось бы, а будто просто руками тело огибает, чтобы по спине несильно хлопнуть и коснуться подбородком чужого плеча. Странно. Но никто на это внимание не обращает. Они все вместе устраиваются на один диван, отсматривают материал для будущих роликов на Ютубе, обсуждают продвижение проектов, туры и ближайшие съёмки. Новые форматы, старые, что-то, что совсем на носу, что-то, что было несколько лет назад — и это всё сделали они, своими мозгами, руками, ду́шами. А Антон, он наполовину не здесь, он прокручивает в голове события последних двух лет. То, какой прирост аудитории произошёл, сколько фанатов прибавилось, вместе с вниманием к ним — не только как к импровизаторам, комикам, а ещё и как к людям. Кто-то непрошенно лезет в личную жизнь, кто-то восхищается их творчеством, и Антон знает, что всё равно существуют вот эти два типа людей с чувством такта и уважения и без. Шастун всё думает, глядя на количество команд в телесезоне и на других сценах, сколько людей они мотивируют на то, чтобы двигаться дальше, чтобы реализовываться в том, что им нравится, и улыбается невольно, зависая с нечитаемым взглядом, устремив глаза в экран ноута Шеминова. Он чувствует это невероятное воодушевление и готовность горы сворачивать, когда видит сотни и тысячи улыбок перед собой, даже когда способности нормально видеть мешают яркие софиты. Но одна улыбка ему помогает не сдаться больше всего остального в этом мире — улыбка человека, который находится с ним на одной сцене. Улыбка того человека, который сидит всегда через два кресла от него, что на концерте, что на съёмках.* * *
— Арсений Попов, дамы и господа, один из самых умных людей, которых я знаю, только что перепутал страну и столицу! — всплёскивает руками Шастун. — Да ладно, Шаст, это уже старость, — пародируя кряхтения старого деда, говорит Позов. — Ничего страшного, ну, подумаешь, Франция — столица Парижа, а не наоборот. Бывает. — Да идите вы, — пьяно смеётся Попов, допивая своё пиво одним глотком. Этот вечер в ресторане им запомнится одним из самых уютных. Они с парнями сидят в отдельном зале, едят вкусную еду, буквально пару часов назад кончился концерт, и им выезжать отсюда через три часа, так что можно не спешить, а расслабиться хотя бы на немного. Антон взгляд Арсения чувствует, ощущает настолько, что создаётся впечатление, будто до него можно дотронуться. Серёжа видит это всё и хочет спросить у Арса, понимает ли он, почему их шипперят, но не хочет идиллию рушить, да и сил у него как-то нет. Ему бы сейчас доесть кусок мяса, закинуть сверху ещё что-нибудь повкуснее, запить это дело и спать улечься. Но впереди дорога до вокзала, а потом и поезд. Видимо, сегодня разложить свою тушку ему не судьба.* * *
— Пиздец темно, — бурчит Шастун, включая фонарик на телефоне и пытаясь найти на столике между раскладными кроватями (если это так вообще можно назвать) свою мазь для коленей (и кто ещё тут дед?). — А чего ты ищешь? — Арсений поворачивается к нему лицом, но одеяло остаётся натянуто всё равно по́ нос. — Мазь. — Дед, — фырчит Попов и накрывается с головой, потому что Антон слепит ему фонариком в глаза. — Научился бы телефоном пользоваться для начала. — Да мне поздно уже, — шутит Шастун, — дед всё-таки, — Арсений не сдерживается, ржёт по-тупому в одеяло, не вылезая, и тут же на него падает чужая тушка. — Блять, прости. — Бляяять, — тянет он, — Шасту-у-ун, — и вылезает из-под одеяла, — неуклюжее ты чудо-юдо. — Ты живой там? — он поднимается с койки Попова и тут же падает обратно, но уже не на него, рядом, потому что свет собственного телефона ослепляет пиздец как резко. — Да, — кивает он. — Да блять! Усядься уже! — и ржёт почему-то, опуская руку Антону на плечо, чтобы тот не рыпался. Стас просыпается, когда слышит, как в соседнем купе что-то падает, а затем шумят ещё и голоса. Он уже хочет пойти набурчать на всех в округе, чтобы ему дали поспать хотя бы законные пять часов, но различает голоса своих пацанов. — У вас тут всё норм? — постучавшись, он приоткрывает дверцу и смотрит в купе, освещённое фонариком с телефона. И видит двух ржущих: Антона и Арсения, которые ищут что-то на столе. — Да, всё в поряде, — заверяет его Шастун. — Ладно. Тогда спокойной ночи И не шумите, молю, — просит Шеминов и тихо уходит, закатив дверцу обратно. — Хорошо, добрых ночей, — говорит ему Арсений вслед. И тут же в купе раздаётся смех, но такой тихий, будто шёпотом смеяться оказывается возможно. Они ощущают себя учениками, застуканными за какой-то шалостью, но сумевшими скрыть следы своего маленького преступления. Арсений утыкается лбом в плечо Антона в и так узком пространстве, становясь ближе, и Шастун его почему-то приобнимает. И не то чтобы Попову неприятно — наоборот, внутри всё ещё полупьяного мозга разрывается пиньята с серотонином, но это настолько неожиданно, что его переклинивает. Он застывает, чувствуя, будто от Антона волнами тепло идёт в тех местах, где их тела соприкасаются. А так как для двух почти двухметровых мужчин в купе слишком уж мало места, соприкасаются они почти каждой частью тела. — Нашёл, — радостно шепчет Шастун, открывая тюбик. Арсений плюхается на одеяло, подгибает под себя ногу и наводит фонарик, чтобы Антон видел, где мазать. И тут залипает на худые ноги коллеги. Это же ну прям пиздец — они не спички, конечно, да и у Попова самого ноги не мощные, чтобы сравнивать, но у Антона они такие...тонкие? Их можно было бы назвать изящными, и это звучало бы почти правдиво и романтично, но, зная Шастуна, изящностью тут и не пахнет. Ему порой сложно ужиться со своим ростом, он выглядит как та самая огромная кукла у магазина, надуваемая для движения воздухом изнутри, которая качается ржачно из стороны в сторону. Но Попов не считает это изъяном. Да, это нельзя назвать чем-то «вау» или красивым, но это необъяснимо приковывает его взгляд. — Чего завис опять? Давай телефон, говорю, — с улыбкой шепчет Антон и забирает телефон из его рук, так канонично соприкасаясь с ним пальцами. И Арсений отлипает, вспоминает, что погода за окном сменяется на холода, и наверняка из-за этого колени Антона решили взбунтоваться спазмами. Он вновь накрывается одеялом, уже не с головой, потому что становится жарко, почти дурно от тех мыслей, что крутятся на уме. — Не можешь уснуть? — спрашивает Попов, спустя, кажется, час, вновь слыша шуршание со стороны соседней койки. — Да пиздец, — смеётся от чего-то Антон. — Ты тоже? — Ага. — А чего такое? — Не знаю, — пожимает плечами он, а потом ложится набок и выдаёт: — Целоваться охота. — Понимаю, — и Арсений распознаёт улыбку через его голос. Он точно не видит в темноте, хотя смотрит туда, где предположительно должно быть лицо Антона, но почему-то уверен в этой улыбке. — Скучаешь по кому-то? — и сам не знает, как его язык поворачивается такое спросить. У него на разговоры об отношениях своих друзей — табу. Тем более про отношения Антона. Есть они там или нет. — Пф, нет, — фыркает Шастун и тоже ложится набок. — Есть конкретный человек. — Ты либо не тяни кота за яйца, либо сейчас просто замолчи, я так не играю. Повисает тишина. Отлично. Этого ещё не хватало. Антон молчит и, кажется, ложится обратно на спину. Арсений глядит в потолок, выпрямив затёкшую руку. Приехали. Антон не понимает, как он вообще сказал такое пару секунд назад, это без пяти минут, блять, признание. Не то чтобы он пытается что-то скрыть или наоборот, сказать наконец что-то напрямую, но алкоголь в его организме язык явно развязывает. И, кажется, это ему было всё-таки нужно. «Сказать наконец что-то напрямую». — Ты. — Что? — Этот человек — ты, — Арсению требуется пара секунд, чтобы срастить их диалог до тишины с последней фразой Антона и удивлённо вскинуть брови. Арсений Попов ненавидит ноябрь уже несколько лет, но именно сегодня ему в этом хмуром месяце тепло. Потому что Антон Шастун — человек, который нравится ему уже немалое количество времени — наконец целует его. Сам, с собственной инициативы. Нависает сверху, мягко касается его губ своими, тихо причмокивая, а потом, пытаясь вместиться, опускается рядом, обнимая так крепко, словно Арсений — тот самый единственный человек в этом мире, который ему нужен. И Арсений целует в ответ, наконец оставляет поцелуй на кончике Антонового носа, жмётся ближе, чтобы они не упали на пол, и выдыхает Шастуну куда-то в шею. Антон от этих действий немного ёжится, улыбается смущённо и вдыхает полной грудью, наконец чувствуя облегчение. — Пиздец, Арс, — ржёт Шастун, но всё так же тихо. И его смех совсем близко, он вибрацией тела передаётся Арсению мурашками. — Точнее не скажешь, — бурчит он рядом с ухом и прикрывает глаза. И будто бы всем легче, будто бы что-то решено, но ни одного утвердительного предложения не было сказано. И спешить они с этим не стали. Открытые взгляды, касания, мягкие объятия — теперь их приятная рутина. На поцелуи будто наложено общее негласное табу, а на разговоры о случившемся вообще — пятнадцать замков и три высоченные двери. И настолько они решили не спешить, что замолчали на год.* * *
Арсений всё ещё ненавидит ноябрь и холод, всё ещё считает, что пора бы им поговорить, но в самый решающий момент превращается в трусливого зверёныша. Антон чувствует себя ребёнком, который мечтает закрыться у себя в комнате и поставить жизнь на паузу хотя бы на пару часов, чтобы отдышаться. Но они и так слишком долго тянут, и так уже год смотрят друг на друга с общим воспоминанием про их «Давай потом» и «Наверное, мы ещё не готовы». Но при этом у них двоих внутри догорающий пепел надежд лёгкие обжигает, потому что кажется, что всё. Надо было раньше. Упустили. Но что-то подсказывает, что «Не попробуешь — не попробуешь» — их фраза, принципом которой стоит сейчас воспользоваться. — Так, ладно, перекур, а потом обсудим школу, отдохнём, может порубимся в приставку и по домам, как вам план? — Кайф, — отзывается оператор из-за стола, встаёт с крутящегося кресла и направляется куда-то в сторону туалета. — Я на улицу, — информирует Шаст и, схватив куртку, идёт к лестнице. — Поз, ты со мной? — выглядывает он через секунду из коридора. — Не, — машет рукой Дима и встаёт с дивана. Он разминает спину и подходит к окну, что-то бурча про холодрыгу на улице. Попов с ним соглашается — ну, конечно, как по-другому? Антон и сам помнит те моменты, когда отдавал ему свою толстовку, будучи мерзлявее всех на свете, пока Арс храбрился своей устойчивостью к холоду. В мыслях Арсения становится всё больше, в реальности — он просто везде. Фото в Инстаграмме, кружочки в их общем чате (не сказать, что и Антон и Арсений туда часто заходят и пишут что-то, но как только, так сразу — пересекаются обязательно), и в группе с подписчиками, да он в его голове поселился и выселяться не хочет. И сейчас будто наступает та самая стадия. Он доходит до той точки кипения, когда думает, что с ума сойдёт. Шастун зажимает сигарету губами, поджигает кончик и делает первую затяжку. Выдыхает дым, прикрыв глаза. Лопает кнопку и затягивается снова. Так лучше. Всего на пару минут, но хотя бы так. Он ведь уже достаточно долго думает, мог бы подойти к Арсению, встретиться с ним, написать позвонить, наладить коннект как угодно, лишь бы наконец сказать. Но вот что говорить-то? У них с Арсением, кажется, действительно миндальная связь, — как пишут фанаты, — ореховый вайфай и все дела, потому что Попов спускается вниз через несколько минут и сворачивает в сторону курилки, хотя раньше пошёл бы туда только за Шастуном. Here we go again. Он видит кудрявую макушку, сморщенный от холода нос, полурасстёгнутую куртку, руки в браслетах. В голове щёлкает, в сердце перемыкает — да всё, что угодно, случается, пока ноги несут его навстречу разговору. Только бы вайфай не подвёл. — Всё-таки куришь? — спрашивает дружелюбно Антон, уже потянувшись в карман за пачкой Винстона. — Кажется, да, — Арсений соглашается, даже не пытаясь спорить, не пытаясь вставить излюбленное «Только для кадра» или на крайняк «Периодически», потому что глаза бегают и нервы издают звуки струн на расстроенной гитаре. — Держи, — Шастун протягивает ему зажигалку и сигарету. Арсений тут же лопает кнопку и слишком умело поджигает — с первого раза, несмотря на ветер. — Ненавижу ноябрь, — бурчит он куда-то в воротник куртки, уже жалея о том, что взял сигарету, потому что весь провоняет. — Я помню, — полуулыбка на его губах вызывает паузу. Ни одной нужной фразы на уме. Да даже бесполезных шуток нет. Будто они ждут, пока другой докурит, или собираются с мыслями. Вайфай не подводит. — Думаю.. — Я тоже, — кивает Арсений. — Надо поговорить, — устало выдыхают оба, а после смеются с облегчением. Антон тушит бычок об урну, будто ввинчивая его в местами поржавевший металл, и поджигает новую сигарету. Арсений всё курит первую, кажется, желая скурить всё до фильтра. — В тот раз, когда, — Арсений поджимает губы, думая, что начал не с того предложения. Честно, тут не понятно, с чего начинать. Но они уже пересекли линию старта. — В какой из? — прерывает его Антон, и они снова прыскают со смеху. Хорошо, что они люди из области юмора, иначе тут такая драма была бы. — Давай сначала ты, — предлагает Попову Антон, и тот кивает, затягиваясь последний раз, и наконец тушит несчастный бычок. — Во время нашего последнего недоразговора о том, что целоваться вроде хочется, но с тем, быть в отношениях или нет, и что вообще делать, мы никак определиться не можем, я, честно, чувствовал себя мелким пацаном. И кроме этого точного больше ничего не чувствовал, кроме непонимания самого же себя. Но прошёл год, — и эта фраза отрезвляет. Они молчали целый год, изводили друг друга этими смешками и непонятками, лишь запутывая ситуацию в ещё бо́льший клубок, — и думал я явно больше, чем тогда, — Арсений замолкает, формулируясь, гоняя на языке привкус табака, а в голове — предложения и правила общения с людьми. Когда Антон начал курить сигареты с привкусом вишни? — У меня к тебе чувства. Я не осмеливаюсь назвать это любовью, я вообще не люблю ярлыки, ты знаешь, но это больше, чем влюблённость. Я спокойно принимаю твои заёбы, которые могу наблюдать хоть целый день. Знаю, что некоторые из них меня злят и бесят, но что-то в тебе я искренне, — он запинается посредине предложения, следит за взглядом Антона, который смотрит ему чётко в глаза, сверху вниз. Серьёзно так смотрит, выпуская периодически дым в сторону, — люблю. Люблю, — повторяет Попов, чтобы убедиться, что он действительно это произносит. — Люблю в тебе многое и, если получше разобраться, тебя люблю. Я читал, что... Да, не смотри так, я изучал этот вопрос. Я читал, что стоит обговорить то, что каждый ждёт от отношений. Если отношений вообще хочется, — Антон медленно кивает, призывая продолжать. Ему чуть сложнее понять все эти тонкости, но он готов понимать, схватывать всё налету и готов говорить. Потому что понимает, как это важно и хочет двигаться в ногу с Арсением в их общем направлении. Начинает казаться на секунду, что они выбрали какое-то странное место для такого серьёзного и слишком длинного разговора — курилка. Ну, блять, курилка, да. Но Антон и в курилке готов слушать Арсения, который говорит о своих чувствах. Ещё года два-три назад он бы умолчал обо всём, закопал в себе и не отрывал бы до самого взрыва, а тут он говорит почти спокойно, без дрожи в голосе. Но тревогу в глазах от Антона Шастуна не утаить. — Мне отношений хочется, — продолжает Арсений. — С тобой. Не знаю, как долго, наши пути могут разойтись, но, пока это возможно, и если есть желание, можно попробовать. Не спеша, медленно, разговаривая, — и делает упор на последнее слово, — идти дальше. Вместе, — и выдыхает куда-то в сторону, даже без сигареты, просто воздух. Арсений прикрывает глаза, чувствует, как колотится сердце, и не выдерживает: — Дай ещё одну. — Мне нравится тебя слушать, — начинает тихо Антон. — Говорить я не очень люблю, но сейчас понимаю, что это пиздец как важно и без этого никуда, поэтому и стою тут сейчас, — и снова пускает нервную смешинку. — Ладно, если серьёзно, когда я говорил, что мне с тобой спокойно и хорошо, когда мы целовались тогда в купе по дороге домой, тогда я чувствовал, что прям надо, что прям хочется. Я всё метался, думал, дырку я затыкаю — отношения ради отношений — или тут прям чувства? За год пиздец сколько себе надумал, пиздец сколько разгрёб и малая часть пиздеца ещё где-то там лежит, — он помогает Арсению поджечь сигарету и продолжает: — Мне отношений тоже хочется, я тоже чувства все эти чувствую. С тобой выдохнуть можно, обсудить всё хочется: и между нами, и обо всём. С тобой целоваться хочется, ходить куда-нибудь, знаешь, как типичные парочки, — и Арсений чуть дымом от смешинки не давится из-за этой фразы. Антон такой Антон. — Ну не ржи ты, — улыбается по-доброму он. — И с другой стороны, я понимаю, что всё это небезопасно — потому что общество, — что мы живём в разных городах, видимся редко, но рискнуть хочется. Что-то мне подсказывает, что это всё не просто симпатия длиною в пару лет. — Симпатия не длится «пару лет», Антон, — Попов тушит сигарету и суёт руки в карманы. — Короче, у меня к тебе предложение, — заявляет Шастун. — Весь во внимание, — улыбается с опаской Арсений. И будь, что будет. — Давай вместе ненавидеть ноябрь? — Это очень оригинальное предложение встречаться, и я на него согласен. Попробуем. — Это будет того сто́ить, что бы там ни было, — улыбается Шастун ещё шире и притягивает Арсения к себе, сгребая в объятия. Понятные объятия. Самые тёплые в этом мерзком ноябре. Арсению снова тепло в последний месяц осени, но теперь на подольше, чем до утра. — Кажется, они последние узнали, что любят друг друга, — бурчит Позов, наклонившись к Стасу. — А прикинь, они ещё и встречаться начнут, — ржёт Шеминов. — Мы как раз вот, только что, — отвечает ему Антон, не отлипая от Арсения. — Они ещё и целоваться умеют, вы не поверите, — встревает Серёжа, глядя на макушку Попова, выпутавшегося из объятий своего парня. — Вы магнитом все к курилке этой липните? — ворчит в шутку Арсений, не в силах перестать улыбаться. Его парня зовут Антон Шастун. И теперь они вместе ненавидят ноябрь.