Иммортал-сити: когда оковы падут

Поместье Симон было слишком велико для одного человека. Велико, разумеется, по меркам Иммортал-сити: под Куполом даже Первая семья среди Верховных не имеет возможности приобрести лишнего дюйма драгоценной земли – попросту потому, что она не продаётся. В этом городе так легко купить все сорта запретных плодов, чтобы наесться ими отвала, до тошноты, пресытиться ими раньше, чем придёт осознание тщетности поиска мимолётных удовольствий. Но власть и деньги не открывают всех дверей... Закон здесь превыше власти. Цитадель – кольцо не более мили в диаметре, в центре которого на холме гордо вздымает башни белокаменная ратуша. Амари заметил скрытый неизвестным ему архитектором символизм ещё в детстве: закон превыше тех, кто создаёт законы. Ровный ряд особняков, окружённых миниатюрными ухоженными садиками, повёрнутых воротами к подножью холма. От жилища до места работы – лестница в сто ступеней. По задумке того же многомудрого архитектора, подъём не оснащён площадками, на которых можно перевести дух. Здесь нет даже перил. Канцлер Амари Симон, молодой и стройный, взбегает по ступенькам, не запыхавшись – но он помнит, с каким трудом взбирался по ним отец. Блез Симон был тучен и слаб сердцем. Каждый подъём оказывался для него испытанием. Вероятно, именно поэтому Амари с детства уяснил: следить за своей формой для политика жизненно необходимо. И ещё кое-что: власть – это бремя. Делая первый шаг на лестницу, ведущую к белым башням, ты больше себе не принадлежишь. Мать Амари опередила мужа на целых одиннадцать лет: лейкемия. Канцлер помнил её плохо – он рос в обществе няньки, гувернёра и пары Псов. Позже у него появились ещё двое питомцев, уже после вступления в должность канцлера... Отец бы не одобрил. Блез Симон никогда не имел телохранителей, до последнего дня своей жизни пребывая в уверенности, что у него нет врагов. Он ошибался, и заплатил за свою доверчивость. Амари очень не хватало отца. Тот был его кумиром: двенадцать коротких лет правления Блеза Симона оказались для Иммортал-сити самыми благодатными. Именно при нём город вошёл в эпоху стабильности. Ужасы войны и тяжбы послевоенных лет, пришедшиеся на годы правления деда Амари, остались далеко позади, и теперь каждый живущий под Куполом обеспечен всем необходимым согласно статусу. Однако Первому приходится быть отцом для всего города, оставляя собственной семье жалкие крохи своего времени. Насколько много работают Верховные, Амари понял, лишь став одним из них. *** – Прошу, поймите правильно: вы не похищены, вы у меня в гостях. Я всего лишь задам вам несколько вопросов и крайне рассчитываю получить на них ответы. Я не враг ни вам лично, ни вашему патрону, однако вчера прозвучал тревожный звоночек, и мне нельзя его игнорировать. Амари Симон не счёл нужным связывать папашиного подпевалу: за спиной Киттона безмолвными тенями маячили два Пса, ещё один стоял у двери, и четвёртый – за дверью. Канцлер чувствовал себя в безопасности. Он дома, в окружении своих преданных питомцев. Он оказал гостю достойный приём и ни в чём не откажет впредь – так есть ли резон ассистенту Линдберга желать Первому зла?.. Найджел Киттон, нервно застывший в кресле напротив, был похож на дурно сшитую тряпичную куклу. Красный от волнения, нелепо взъерошенный – конечно же, он изо всех сил старался не показать, насколько напуган. Между его неуклюжих ладоней была зажата чашка с недопитым кофе. Чёрная поверхность слегка рябила, выдавая дрожь. Под не очень-то чистыми манжетами виднелась полоска кровоподтёка. Кажется, Стэн слегка перестарался, усмиряя посланника Бездны, ни в какую не желающего быть удостоенным личной аудиенции с Первым в поместье Симон... Его не били. Нет. Амари не давал такого приказа, а Псы не способны действовать по собственной инициативе. Но отметина на запястье Киттона... Сказать по правде, Первый действительно ума не мог приложить, откуда она. – Меня уверяли, что эксперименты Линдберга могут оказаться... опасными. Согласитесь, даже тот факт, что он проводит их в тайне, настораживает сам по себе. Однако я, признаться, ничего не смыслю в делах Бездны, потому мне интересно узнать ваше мнение. Скажите, Киттон... Что думаете о проекте своего патрона вы? Вы лично. Представляет ли угрозу данная разработка? Юноша поднял глаза, и Первому показалось, что в них на краткий миг вспыхнул огонёк гнева. Показалось?.. Нет. Псы тоже заметили перемену и подступили ближе. – Очень жаль, что вы... ничего не смыслите, – буркнул гость, ёжась. Теперь он снова разглядывал собственные колени и чашку с недопитым кофе на них и выглядел... просто усталым смущённым недотёпой, как и минутой раньше. – Но так уж устроена наша система образования, что каждый получает лишь те знания, которые необходимы ему для выполнения рабочих обязанностей. Вас не учили разгадывать тайны генного кода человека, меня – складно врать. – По-вашему, я лжец? – Амари немало удивился. – Почему же? – Потому что с вашего дозволения, под вашим руководством, работает эта большая дробилка, которую вы называете Иммортал-сити! – выпалил Киттон, неловко дёрнув руками, отчего пролил немного кофе на штаны. Выпалил – как выплюнул, и в его словах слышалась самая настоящая ненависть. «Ненависть?..» Амари Симон растерялся окончательно. Он не понимал, чем могла его персона вызвать столь неподобающие чувства. Правил городом он совсем недолго, к любому решению подходил с осторожностью, вдумчиво, согласовывая свои действия с Советом Девяти и во всём стараясь продолжать линию отца. Блез Симон пользовался огромной популярностью в народе, его все любили – и Амари искренне надеялся, что, поступая так, как поступил бы отец, в великом и малом, он сохранит и приумножит благоденствие города. Амари верил... да что там верил – знал, твёрдо знал, что он достойная смена на должности Первого. И вдруг... лжец?.. Ненавистный лжец?.. – Что вы себе позволяете?! Вы... – Амари задыхался от возмущения и незаслуженной обиды, он не находил подходящих слов... Разговаривать с наглецами всегда так сложно. – Не забывайтесь! – голос его сорвался на зловещий шёпот. – Сэр Линдберг предупреждал меня, что рано или поздно такое может произойти, – Киттон будто сбросил неуютную личину косноязычного олуха, и заговорил вполне внятно. Первый мог бы поклясться, что слышит теперь в его голосе лязг стали. – Что даже среди круга его ближайших доверенных лиц может скрываться предатель. Лонгли!.. Метил в преемники Линдберга, да вот незадача – я оказался более подходящим кандидатом на должность нового главы Научного совета Бездны. Подозреваю, профессор навязал мне общество Лонгли именно для того, чтобы проверить его... – Иными словами, Папаша попросту пожертвовал вами, чтобы выяснить, верен ли ему Лонгли, – с каким-то постыдным злорадством отметил Амари Симон, – и в придачу – секретностью своих разработок. Прямо скажем, интриган профессор так себе... Полагаю, мне стоит расценивать ваши слова как чистосердечное признание во всём, в чём обвинял Линдберга доктор Лонгли? – Зачем вы спрашиваете, если и так поверили ему? – Отнюдь. Да поймите же наконец! Вы здесь для того, чтобы сказать своё слово в защиту Линдберга! Объясните мне его мотивы. Я отказываюсь верить, что Папаша закрутил всю эту канитель с радиоустойчивыми гомункулами из чисто научного интереса. Но также не хочу считать, что он заведомо желает человечеству гибели. Глаза Киттона вспыхнули непокорным синим огнём. Ноздри гневно затрепетали, а брови, белёсые и невыразительные, изогнулись суровой дугой под наморщенным и влажным от испарины лбом. Красиво... да, этого человека, который только что выглядел нелепым олухом, теперь вполне можно было назвать привлекательным. Ярким и стремительным, будто искра во тьме. – Да не гибели он желает, а наоборот!.. От успешности проведения его экспериментов зависит, будет ли жить человечество в долгосрочной перспективе! – Киттон уже кричал, размахивая чашкой, и нисколько не заботясь, что пачкает остатками кофе свою одежду и обивку кресла. – Долго ли вы намереваетесь удерживать людей под Куполом? На сколько лет хватит ещё ресурсов? Через сколько поколений скажутся признаки вырождения?.. Исход наружу – это цель, величие которой вы, разумеется, не способны постигнуть. Гибель человечества в том виде, в котором оно существует сейчас, предрешена. Нам нужно двигаться дальше. Стремиться! Двигаться! Дальше!.. – он на миг замялся. – Профессор стар. И едва ли он успеет довести свой труд до конца. Полагаю... эта судьба была уготована мне... но теперь... Сэр Симон, окажите любезность. Вы уже услышали от меня всё, что я мог бы вам сказать. Теперь прикажите... казнить меня как можно скорей. Ожидание смерти хуже самой смерти. Снова бредит. Да какую же ересь внушает Папаша своим приспешникам, если они уверены, что Первый готов казнить каждого, уличённого в инакомыслии?! Может, когда-то – во времена правления деда Амари, Шарля Симона по прозвищу Стальной канцлер так и было, но в последние десятилетия нравы стали куда как свободнее... – Можете быть уверены: я не собирался никого... «казнить», как вы изволили выражаться. И мне пока далеко не всё понятно. Скажем, этот символ, – Амари протянул Киттону записку Лонгли, – вам о чём-нибудь говорит? Ассистент бросил на бумажку короткий взгляд: – Ноль? Нет. – Не наводит ни на какие мысли? – Нет, сказал же! – что-то в глазах учёного заставило Амари заподозрить, что тот лжёт. Загадка химика, увы, пока остаётся без решения. – А ваш подопытный... мальчик без идентификационного браслета... – канцлер так старательно перебирал в голове реплики Лонгли, касающиеся профессорского гомункула, что даже не сразу заметил, как от его слов обмер в тихой панике Найджел Киттон. – Убейте меня, – беззвучно, одними губами прошелестел он. – Пожалуйста... – Да прекратите вы! Я же предупреждал: разговор будет длинным и едва ли приятным. Но мой долг – разобраться в нашей непростой ситуации, а не карать бездумно всех причастных. Пока у меня нет ни малейшего повода желать вам зла и тем более вас убивать... – Повода нет?! – Киттон упруго вскочил на ноги. – Так сейчас будет!!! – его неуклюжая рука дернулась вперёд так неожиданно, что даже Псы не успели отреагировать. Пустая чашка, перекувыркнувшись в воздухе, ударила канцлера точно в лоб, после чего упала ему на колени, а дальше на пол и покатилась по паласу... За то время, пока фарфоровая ёмкость совершала свой полёт, гость оказался уже скручен, уложен на пол с заломленными за спину руками, и теперь бешено извивался, придавленный сверху двумя телохранителями. Третья, женщина-Пёс, осторожно смахнула капельку кофе со щеки своего хозяина. – Убейте меня! Да, убейте!!! Я напал на канцлера, и у вас теперь есть отличный повод меня казнить!!! – бесновался Киттон, бесполезно пытаясь освободиться. – Убейте же меня, ну! – Прочь его. Запереть. Сторожить, – выдавил Первый, постепенно приходя в себя от шока. Сказать, что поступок гостя его испугал – это не сказать ничего... На какую-то долю секунды Амари показалось, будто он разучился дышать – теперь же воздух спёртой горечью врывался в лёгкие, царапая горло. Всего лишь чашка... Всего лишь ополоумевший ассистентик... безоружный, слабый... Он не способен причинить канцлеру никакого вреда – да и была ли у него таковая цель? О, нет. Киттон пытался погибнуть непокорённым, унеся в могилу секреты своего патрона. Спровоцировать Первого, вызвать его гнев, чтобы умереть раньше, чем Псы вытрясли бы из упрямца удовлетворяющие Симона ответы. – Мика, что я делаю не так? – Амари подобрал чашку и завертел её перед глазами, проверяя, не треснул ли тонкий фарфор. – Почему Киттон упорно видит во мне врага? Узкая женская ладонь с извилистыми дорожками выступающих жил легла ему на плечо. Мика – единственная из Псов, кому дозволено прикасаться к хозяину и говорить в его присутствии. Впрочем, говорить охранница не спешила. Что могла она ответить, если Псов учат лишь подчиняться хозяину и сражаться за него?.. Разбираться в тонкостях межличностных коммуникаций – прерогатива паблик-ораторов. Но не посылать же за Боэно, чтобы обсудить с ним сегодняшний инцидент... – Полагаю, комнату нужно проветрить, – Амари устало откинулся на спинку кресла. – Открой окно, будь добра. Мика скользнула в сторону окна, ловко отключила механизм запора, распахнула ставни навстречу потоку свежего воздуха... и тут же беззвучно сползла на пол. На левой стороне груди женщины быстро расползалось влажное тёмное пятно.