red lines on your skin

На часах уже девять, и Юхён все чаще спрашивает себя: зачем она вообще здесь? Где-то, может быть, на кухне, скребут по плитке лапки Черри. Звук далёкий, едва ли разгоняющий одинокую тишину. Юхён никак не может понять, для чего Минджи такая неприлично большая для одного человека квартира. Этот вопрос особенно донимает её, когда она проводит вечер за вечером в пустых комнатах и коридорах в компании одной только Черри. Юхён любит собаку Минджи, но предпочла бы держать на своих коленях её хозяйку… А лучше наоборот. Впрочем, нельзя сказать, что у себя, в квартире, снятой большей частью на деньги Минджи, ей не было бы хуже. Её отягощает усталость. Она устала ждать Минджи и ещё больше устала от понимания — что она и не должна. Ни ждать, ни изводиться в одиночестве, ей же лучше, разве нет? Деньги на учёбу, жилье и вообще всё, что захочется, есть, а обязательств за это — почти никаких. Именно этого она и хотела, в чём, к чёрту, проблема? Она смотрит на бесчисленные сеульские огни, сияющие за высокими окнами, и испытывает прилив глубокого отвращения. Проверяет в тысячный раз телефон, подаренный тоже Минджи исключительно для связи с ней, и, конечно, не находит ничего, кроме утреннего «Как хочешь» в ответ на вопрос о том, стоит ли ей приезжать. Возможно, не стоило ни спрашивать, ни приезжать. И скука, перемешанная с болезненным раздражением, пихает ей в голову ужасную идею. Её стопы опускаются на холодный паркет. Она замирает у гигантского шкафа, завешанного одеждой Минджи. Обычной, в какой она выходит всюду, кроме работы: джинсы, футболки, свитера, водолазки — взгляд Юхен застывает на блузках. Она выбирает красную, которую Минджи, вероятно, не надевала ни разу. Ей кажется, что вокруг неё сплошная кровавая пучина, когда она возвращается на чертовски огромную кровать, заправленную алым шелковистым бельём. В камере телефона всё такое же алое, как кровь. Ткань рубашки ласково касается кожи, открывая много и скрывая ровно столько, чтобы заставить вспыхнуть чужое воображение. Юхён позволяет попасть в кадр своим губам, видит на экране острые ключицы и делает одну фотографию за другой. Выбирает несколько самых достойных и отправляет Минджи. Без подписи. Просто так. Юхён пытается вообразить себе её реакцию, ей становится жарко. Она ни разу раньше не делала ничего подобного без просьбы Минджи, потому что Минджи обожает, когда Юхён подчиняется. И что-то подсказывает, что не стоило начинать. Но ей нисколько не жаль — она будет только счастлива, если Минджи по-настоящему разозлится. От этой мысли Юхён пробирает дрожь. Минуты плетутся одна за другой мучительно медленно. Юхён сверлит взглядом телефон и вздрагивает, когда видит значок «прочитано». Ответа не приходит. В животе селится щекочущее ощущение возбуждения и лёгкого испуга. Она ждёт. Игнорирует быстро стучащее сердце и растекающийся под кожей жар. Её опьяняет надежда на то, что Минджи, наконец, уделит ей внимание. Хоть какое-то. Тишину пронзает скрежет ключа в замке. Юхён подскакивает и видит полоску света, разрезавшую темноту прихожей. Хлопок входной двери отдаётся гулким ударом в груди. У неё кружится голова от самого факта: Минджи здесь. Юхён неловко сползает с кровати и шлепает босыми, подрагивающими от волнения ногами в прихожую. Минджи не включает свет. Она сливается с темнотой, будучи почти во всём чёрном. Кровь стучит у Юхён в ушах, пока она смотрит, как Минджи неспешно стягивает с плеч пальто, вешает на крючок, снимает ботинки и спокойно приваливается плечом к стене. Взгляд одновременно холодит и плавит её кожу. — У меня было совещание, — произносит Минджи ровным тоном. Её голос — нечто среднее между нежностью и сталью. Юхён дрожит, сама не зная, от чего. — Важное. Она облизывает сухие губы. — И как всё прошло? Темнота скрывает лицо Минджи, точно вуалью. И только эта неизвестность удерживает Юхён от того, чтобы броситься той на шею. — Ты думаешь, это сойдёт тебе с рук? — Что? — Настроена идти до конца? — О чём ты? Минджи медленно выпрямляется и подходит к Юхён. На ней дорогой чёрный костюм, сидящий на фигуре слишком хорошо, руки в карманах брюк, и сегодня она надела даже галстук. Юхён думает, это чересчур, чувствуя, как руки покалывает от желания ухватиться за этот чёртов кусок ткани. Она боится пошевелиться. — Зачем ты это сделала? Глаза Минджи блуждают по всему телу Юхён. Она достаёт одну руку из кармана и цепляет ту единственную застегнутую пуговицу рубашки красным ногтем. О боже… — Т-твои н-ногти, — с трудом проговаривает Юхён, пялясь на чужие пальцы. Руки Минджи всегда были отдельным её фетишем. Красивые, с выступающими венами, длинными, тонкими пальцами, которые могут заставить Юхён забыть собственное имя. Но теперь. Теперь, вместо обычно коротко остриженных, аккуратных ногтей, на этих пальцах — кроваво красные, непозволительно длинные и заостренные. Они царапают по шее и ниже, оставляя за собой пылающие полосы, и воздух жжёт Юхён нутро, пока она думает о том, что эти пальцы с этими ногтями могут с ней сделать. — Нравятся? — спрашивает Минджи, растягивая алые губы в почти доброй улыбке. Глаза её, однако, совсем не добрые. Юхён хмурится, чувствуя острые касания на животе, и быстро-быстро кивает. В горле сухо, чего не скажешь о… — Ну так? — Минджи переворачивает ладонь и ведёт руку вверх, нажимая сильнее. Боль жжётся там, где проступают красные полосы. Господи… Юхён скулит, её лицо краснее рубашки и ногтей Минджи. — Я не думала, что у тебя совещание… — бормочет Юхён, еле шевеля губами. Это не ложь, но, пожалуй, она могла догадаться. — А что ты тогда думала? На языке крутится с десяток ответов, и Юхён выбирает самый неверный. — Ничего, — она приподнимает подрагивающие уголки губ в подобии нахальной улыбки, — просто хотела тебя порадовать. Тебе не понравилось? Минджи молчит. Юхён видит, как заостряется её челюсть, стоит той стиснуть зубы. Довольство мурашками разливается по её телу: фотографии явно не оставили Минджи равнодушной. Ноготь Минджи цепляет её подбородок, большой палец ложится на губы. Юхён выше, но Минджи всегда заставляет её чувствовать себя крошечной и слабой, потому, когда та заглядывает ей в глаза, она готова тут же опуститься на колени. В зрачках Минджи плещется тёмный, вязкий гнев. — Иди в спальню, — велит она спокойно. Юхён повинуется и ждёт, опустившись на край постели, не зная куда деть дрожащие руки. Зрение рябит от едкой смеси страха и желания. Она так скучала по Минджи, что ей совершенно плевать, что с ней сделают. Она примет что угодно, абсолютно всё — если это Минджи. Она ожидает увидеть ту с чем-нибудь в руках, но они пусты. Минджи размеренно расстегивает пиджак, снимает его и бросает в изголовье кровати. Ногти вызывающе красные на фоне белоснежной рубашки. Минджи закатывает рукава, словно боится замарать чистую ткань, и Юхён может видеть голубые полосы проступающих вен. — Не помню, чтобы разрешала тебе брать мою одежду. — У тебя много рубашек, Минджи. В недобром взгляде Минджи искрится снисходительная насмешка. — Я так могу вообще запретить тебе носить одежду в моём доме. — Тебе же хуже, — улыбается Юхён обольстительно, опираясь на локти и дразняще приподнимая брови в ожидании. Как будто сердце вот-вот не выбьет ей рёбра. Минджи усмехается и медленно наклоняется вперёд. Её руки упираются в кровать совсем рядом с Юхён, но не касаются, а нога — меж коленей. Юхён невольно ложится на спину, придавленная тёмным взглядом Минджи, скользящим по её обнажённой коже. Ей так хорошо, когда она вновь чувствует это — чувствует себя желанной. Минджи целует её твёрдо, оттягивая зубами нижнюю губу и размазывая свою помаду. Она нависает над Юхён подавляюще, пускает по телу дрожь и трепещущую слабость. Хочется обхватить её плечи, притянуть вплотную и ощущать сильные, большие руки всюду. Прикоснись ко мне. Юхён цепляет чужой галстук и пытается потянуть — чтобы чувствовать больше, быть ближе, она так скучала по этому. — Не трогай, — рычит Минджи, и Юхён задыхается, когда её шею крепко сжимают пальцы. Кончики ногтей царапают тонкую кожу. Минджи вжимает Юхён в кровать, наваливаясь, ладонь давит на горло, мешая вдохнуть. Лицо пылает, всё тело — тоже, и лёгкое жжение в груди заставляет скопиться слёзы в уголках глаз. Сознание, воля и реальность сжимаются руками Минджи в ничто. Юхён видит мерцающие тёмные пятна и чувствует практически постыдное блаженство. Существование собирается в одну единственную потребность — быть бесповоротно подчинённой этим рукам. До последнего вздоха. И когда ей становится слишком хорошо и слишком плохо, хватка пропадает. Юхён глотает воздух. Слезы стекают по лицу, оставляя на покрывале маленькие пятна. Минджи наблюдает за тем, как тяжело вздымается её грудь, как отчаянно она сминает в пальцах алую ткань, какой уничтоженной она выглядит, пускай та не успела сделать с ней ещё совсем ничего. И в глазах у той светится чистое, безоговорочное самодовольство. Минджи знает, что Юхён вся в её власти. Знает, что Юхён пойдёт на многое, стоит только приказать. Но не осознает, что может делать всё, что пожелает, не только потому, что они подписали самый настоящий чёртов контракт с парой десятков условий, но и по одной простой причине. Юхён искала кого-то вроде неё, потому что нуждалась в деньгах, но сейчас всё, в чём нуждалась Юхён, это Минджи. И к ужасу Юхён, та совсем не понимала, до какой степени. — Как думаешь, — проговаривает Минджи, опускаясь набок слева от Юхён и кладя ладонь на её живот, — может, в назидание мне стоит просто не делать ничего? Юхён возмущённо хнычет, пытаясь ухватиться за эту самую ладонь, подогревающую возбуждение внутри, но не дающую ни капли облегчения, — и получает хлопок по руке. — Я же сказала не трогать, — повторяет Минджи с совершенно ужасной улыбкой. Широкой, такой светлой, будто не изводит Юхён дразнящими касаниями. А Юхён ужасно хочет тоже почувствовать Минджи, прикоснуться, услышать своё имя, срывающее высокими стонами с губ. — Так что, — продолжает Минджи, скользя выше, к груди, сжимая грубо, почти до режущей боли, — по-моему, честно, не думаешь? — Просто сделай уже что-нибудь. — Юхён пытается звучать озлобленно, но выходит визгливо и жалко. Дыхание пресекается, и она издаёт шумный, обрывистый полустон, когда рука Минджи резко и неожиданно оказывается внизу. Она жмурится сильно-сильно, концентрируясь на остром прикосновении, отдающим наслаждением и болью. Потому что ноготь Минджи ощутимо давит своим острым кончиком. Юхён хочется плакать от желания спастись от царапающих касаний и получить столь необходимое ей трение. Напряжение и этот пульсирующий жар уже причиняют боль, и Юхён на волоске от того, чтобы начать просить, угождать, умолять. — А ты заслужила? Губы задевают ухо Юхён, щекоча горячим, пробирающим дрожью и волнами уже невыносимого возбуждения, дыханием. Она закусывает губу и выгибается непроизвольно. Наслаждение буквально простреливает её, когда она так отчётливо чувствует, как пальцы Минджи, скользя ниже, собирают влагу. Которой безумно много. Юхён могла бы постыдиться, но хочет, чтобы Минджи знала как можно лучше, что творит с ней. Как сильно она хочет её и только её. — Но фотки хорошие, — вновь говорит Минджи, водя пальцами беспорядочно, лениво, совсем не так, чтобы Юхён могла получить хоть какое-то облегчение. — Настолько, что я чуть не забыла, о чём вообще совещание. В животе всё скручивается. Удовольствие появляется вспышками и пропадает быстрее, чем Юхён может насладиться. Ей только хуже, жарче, труднее дышать, хоть её шею ничего больше и не сдавливает (и, боже, как бы она вновь хотела обратного). Хватит, пожалуйста… — И, — вкрадчиво шепчет Минджи, — тебе надо за это ответить, дорогая. И с этими словами она давит большим пальцем на клитор, царапая вход своими ужасными ногтями. Потолок в глазах Юхён покрывается рябящими алыми пятнами. Она в сумасшедшем отчаянии хватается за чужую руку то ли, чтобы оттолкнуть, то ли наоборот. Но пальцы Минджи неумолимо проникают в неё, и Юхён давится стонами, всхлипами и проклятиями, смешанными с мольбой. Губы Минджи оказываются на её шее, оставляя мокрые, горячие поцелуи, пока внизу рукой заставляет Юхён пройти через все круги ада. Ногти причиняют ей боль, заставляющую тело пылать сильнее, делать всё таким похожим на сладкую пытку. Юхён почти заходится рыданиями, потому что удовольствие, которое она испытывает, просто кошмарное. И его недостаточно. — Ты, наверное, этого и добивалась, да? Юхён с трудом различает чужой дьявольский шёпот сквозь собственные стоны или плач. Она совсем не понимает, что происходит. Боль сводит её с ума, делает всё наслаждение пронзительно сильным, таким, что Юхён просто не может это выносить. Но когда Минджи неожиданно, притом так неспеша вынимает пальцы, нарочно задевая ногтями стенки, что-то внутри лопается. Слезы застилают взор. То, что она не может получить самое малое из желанного, что Минджи не даёт даже этого, заставляет её содрогаться от едва сдерживаемых рыданий. — Минджи… — хнычет она, пряча лицо в вороте её рубашки. Запах дорогих духов въедается в лёгкие и дурманит и без того затянутый красной дымкой разум. — П-пожалуйста… Она и сама не знает, чего просит. Нет чего-то определённого — она просто хочет Минджи. И та её не понимает. Как всегда. Сильные руки Минджи обнимают Юхён, из прикосновений пропадает вся властность. Она гладит Юхён по голове и осторожно, безмолвно просит посмотреть на неё. — Тебе больно, я переборщила, хочешь прекратить? — обеспокоенно спрашивает Минджи, вглядываясь в раскрасневшееся от слез и возбуждения лицо Юхён. Её глаза, светлые и ласковые, лучатся теплом, а лицо смягчается. Эта перемена бьёт по сердцу. Юхён как будто бы десятки и сотни лет не ощущала на себе заботы Минджи. Ей отлично известно, что это не прописано в их соглашении, что та ничем подобным ей не обязана. Но Юхён нуждается в Минджи, даже если по итогу ей будет не на что существовать. Юхён в ответ кладёт чужие ладони себе на бёдра и прижимается к ней всем телом, чувствуя как распалённую, пылающую кожу обдаёт новой волной жара. — Я хочу кончить, — умоляюще хрипит Юхён, ничего не желая в данную секунду больше, чем избавления от чудовищного жара между ног. Сейчас она уверена: её жизнь зависит от того, как быстро Минджи, наконец, даст ей разрядку. Минджи улыбается ей очень многообещающе и медленно, издевательски медленно спускается вниз, оставляя на коже след из поцелуев, блекло отпечатывающихся помадой, и прочерченных ногтями красных полос. Юхён прерывисто дышит, дрожит и понимает, что избавилась от давным-давно испорченного белья, только ощутив горячее дыхание прямо там. И чужие губы так близко, что ещё чуть-чуть и… — Быстрее, — плачется Юхён, отчаянно жмуря глаза. Вдруг эти губы касаются её, острые ногти впиваются в бёдра. Боль примешивается к удовольствию, и Юхён оглушают собственные стоны. Минджи так пугающе хорошо знает, что нужно делать; всегда и во всём, будь то даже доведение Юхён до безумства. Когда её пальцы вновь проникают в Юхён, той снова хочется рыдать. — Ты очень красивая, Юхён, — говорит Минджи, дразня губами клитор и двигая пальцами аккуратными, но сильными толчками, так умело доставляя ей боль. Юхён точно станет стыдно от того, как же сильно ей это нравится. Глаза Минджи блестят густым желанием, настоящей похотью, а губы… Одна мысль о том, чем они блестят, способна столкнуть Юхён с края. — Тебе так идёт красный… Жар и давление под ласками Минджи становятся абсолютно немыслимыми. Юхён думает, что горит по-настоящему, что вот-вот удовольствие разорвёт её на куски и попросту заставит исчезнуть. Ещё чуть-чуть, пожалуйста, я люблю тебя. — И ты сводишь меня с ума, — хрипло выдыхает Минджи, и на Юхён обрушивается наслаждение, мерцающее алым перед глазами, пробирая судорогой тело. Оргазм накрывает её с такой силой, что она не может даже кричать, хотя хочет, безумно хочет, с именем Минджи на губах. Юхён хватается за чужой затылок, удерживая на месте, в плену её дрожащих бёдер, ловя последние искры удовольствия. Потом наступает слабость, приятная, пульсирующая обессиленность, и Юхён очень хочется плакать и поцеловать Минджи. Та ложится рядом, осторожно проводит тыльной стороной ладони по влажным щекам Юхён, стирая слёзы, и смотрит с самой открытой и искренней нежностью. — Ты сегодня слишком много плачешь, — едва слышно говорит Минджи, а Юхён думает, что успела забыть то, как на самом деле мягок её голос. — Ты постоянно доводишь меня до слёз, тебе вроде это нравилось. — Да, но… Юхён, прерывая её, тянется к рубашке, и ей без вопросов позволяют расстегнуть одну пуговицу за другой. Юхён невольно скулит, когда чувствует — боже, наконец-то — гладкую, тёплую кожу Минджи под пальцами. Чувствует, что Минджи с ней, рядом, в её руках. Прижавшись кожа к коже, Юхён кладёт голову на плечо Минджи и выдыхает, пропуская в голос дрожь: — Я скучала. Минджи мычит, оставляет невесомый поцелуй на макушке Юхён. Из коридора слышится цоканье лапок Черри по полу, возле уха — дыхание Минджи, и всё это навлекает на неё сонливую дымку. — Я поняла, что ты хотела вытащить меня с работы. «Ничего ты не поняла, Минджи», — думает Юхён и вздыхает. Приподнимается, чтобы заглянуть той в глаза. В них расслабленность, даже умиротворение, и это заставляет её улыбнуться. Ей вдруг очень многое хочется сказать, например, то, как она рада, что нашла Минджи, о том, какая она просто невыразимо красивая… Юхён, пожалуй, хочет сказать, что любит её. Но не говорит. — Я хочу тебя кое о чём попросить, — в конце концов произносит она, укладываясь обратно. — М-м? Нужна помощь, денег не хватает? — Нет, я про ногти. Они ужасные. Убери их. Минджи смеётся и поднимает одну руку, вытягивая перед собой. Юхён не может отвести глаз от треклятых красных пластин. Это какое-то издевательство над человеческой натурой. — Они тебе нравятся, — лукаво тянет Минджи. — Согласись, они мне идут. И твоему мазохизму тоже. Я их оставлю. — Ты меня ненавидишь. — Наоборот, дорогая. Юхён усмехается, пряча отпечатавшуюся на лице горечь в изгибе шеи Минджи. И думает, что стоит сделать себе такой же маникюр, чтобы прочертить на чужой коже алыми полосами «Я люблю тебя».