А чо писать то? Ну....хуй....
***
В день моих четырнадцатых именин я, как обычно, отправился в эдуббу. Перед дверью я сбросил с ног сандалии, но внутри за столом не сидел Кен. Впервые с той поры, как он стал моим наставником, его не оказалось в комнате. Ученики, рассевшиеся на тростниковых циновках, сполна воспользовались его отсутствием и болтали о своих делах. – Такемичи! – воскликнул Такуя. – Ты уже слышал? Я с демонстративной неспешностью разложил перед собой перо и бутылочку с чернилами. – О чем? – Кен больше не будет нашим наставником. Он стал визирем фараона Манджиро. Я вскочил со своей тростниковой циновки: – Когда это случилось? – Вчера. Отец рассказал мне об этом сегодня утром. – А потом Такуя улыбнулся во весь рот, демонстрируя свои кривые зубы. – А мы получим нового наставника! В дверях появилась мужская фигура. Ученики вскочили на ноги и, в отличие от Коконои, глубокими поклонами приветствовали Мицую, вошедшего к нам в длинном голубом облачении Хатхор. Его серьга, браслеты и пояс были сделаны из лазурита, а корону у него на голове венчали небольшие рога. – Такемичи, – сказал он. – Время пришло. Ученики устремили на меня любопытные взоры, ожидая объяснений, но слова застряли у меня на губах, и тогда Мицуя пришел ко мне на выручку: – Ваш новый наставник сейчас появится здесь. Но принц Такемичи больше с вами учиться не будет. Он присоединится ко мне для изучения ритуалов нашего храма. Он станет жрецом Хатхор. Присутствующие дружно ахнули, но Мицуя коротко кивнул мне, давая понять, что я должен улыбнуться на прощание и уйти; оставляя за спиной любопытные лица, я вдруг понял, что некая важная часть моей жизни только что закончилась. Меня больше никогда не будет поджидать очередной наставник. И хотя я был уверен, что по окончании учебы буду чувствовать себя как дикий зверь, вырвавшийся из клетки, сейчас мне казалось, что я больше похож на птенца, которого вытолкнули из гнезда и приказали лететь самостоятельно. Вслед за Мицуей я двинулся по тропинке, идущей вдоль берега озера. Сердце мое готово было выскочить из груди, но он сохранял обычную невозмутимость, что, казалось, намекало на какую-то неведомую, но великую цель. – Сегодня утром я разговаривал с Хиной, – спустя некоторое время проронил жрец. – Вещи, которые понадобятся тебе в первую очередь, уже уложены, и, как только их погрузят на корабль Хатхор, мы отплывем. Река разделяла Фивы на две половины. На западном берегу Нила расположился дворцовый комплекс Малката, а на восточном находились все четыре наших самых почитаемых храма. У каждого храма имелся собственный корабль, и как раз на нем Мицуя каждый день прибывал в Зал для приемов или по вечерам – в Большой зал, когда хотел повидать брата. Похоже, взрослая жизнь подразумевала пребывание в постоянном движении. Целых четырнадцать лет я прожил в одной и той же комнате во дворце, а теперь, на протяжении каких-то двух недель, сменю место жительства уже дважды. Пожалуй, Мицуя понимал меня куда лучше, чем хотел показать, потому что голос его смягчился. – Очередной переезд и прощание окажутся совсем не такими ужасными, как ты себе представляешь, – пообещал он. Во дворе, где находились мои покои, уже собрались несколько человек, наблюдая за тем, как слуги укладывают мои вещи. Я заметил среди них Майки и Чифую, и сердце замерло у меня в груди. – Мичи! – воскликнул Чифуя, и Мицуя выразительно приподнял брови. – Такемичи, – поправил он его, подойдя к нему вплотную. – В Храме Хатхор к нему станут обращаться именно так, – пояснил Мицуя. – Манджиро. – Жрец склонился в вежливом поклоне перед племянником. – Я оставлю тебя, чтобы вы попрощались. Мицуя скрылся в моих покоях, и Майки с Чифуей заговорили одновременно: – Что она имеет в виду? Я пожал плечами: – То, что я уезжаю. – Уезжаешь куда? – выпалил Майки. – В Храм Хатхор, – сказал я. – Что? Ты хочешь стать жрецом? Мыть плитку и воскурять благовония? – спросил Чифую. Я был уверен, что испытанный им шок отчасти объяснялся тем, что обучение жрецва занимало целых двенадцать месяцев. И хотя выходить замуж им не возбранялось, многие жрецы не спешили связывать себя узами брака. Я постарался отогнать от себя мысль о том, что поступаю неправильно. – Да. Или, например, стать храмовым писцом. Майки взглянул на Чифую, чтобы понять, верит ли тот во все это. – Но почему? – А что еще мне остается? – печально и торжественно вопросил я. – Мне нет места в этом дворце, Майки. Теперь ты женат и принадлежишь Залу для приемов. А скоро вообще отправишься с Чифуей на войну. – Но она же не будет длиться целый год! – заявил Майки. Во двор вошел Санзу и, увидев Манджиро со мной, замер на месте. – Санзу, – окликнул он его, – подойди и попрощайся. – Как? Разве принц покидает нас? – осведомился он. – Он отбывает в Храм Хатхор, – ответил Майки с таким видом, словно до сих пор не мог поверить в происходящее. – Чтобы стать жрицей. Подойдя ко мне, Санзу постарался изобразить сочувствие. – МАнджиро очень расстроится, когда ты уедешь. Он все время рассказывает мне о том, что ты для него – как младший брат. – При слове «младший» он улыбнулся, и я поспешно прикусил язык, чтобы не сказать какую-нибудь гадость. – Какое несчастье, что мы не узнали об этом заранее. Можно было бы устроить прощальный пир. – Он взглянул на Майки из-под длинных ресниц. – В конце концов, он ведь не вернется к нам. – Разумеется, вернется, – огрызнулся Майки. – Обучение жреца длится всего лишь год. – Но ведь затем он уже будет служить Хатхор. На другом берегу реки. Он быстро заморгал, и на миг мне показалось, что он готов обнять меня, пусть даже на глазах у Санзу. Видел я и то, что и Чифую хочет сказать мне кое-что. Но тут появился Мицуя, за которым шла Хина во главе целого каравана слуг, нагруженных корзинами. – Вы сможете навещать его в любое время, – пообещал Мицуя. – Идем, Такемичи. Лодка ждет. Я завел руки за шею и снял простенькое ожерелье из конского волоса, которое Хина ненавидела всей душой. – А это что такое? – презрительно ухмыльнулся Санзу. – Это я сделал для него, – с вызовом заявил Майки, после чего встретил мой взгляд. – Да. Когда мне было семь. – Я улыбнулся. – И теперь я хочу, чтобы ты оставил его себе. На память обо мне. Я вложил ожерелье ему в ладонь, и мне понадобилось все мужество, чтобы не взглянуть в его опечаленное лицо, когда я направился к пристани. С палубы корабля Мицуи я оглянулся на жизнь, которую знал до мелочей. С берега мне махали Майки и Чифую, и к ним присоединилась небольшая группа учеников из эдуббы. – Ты поступил очень умно, когда отдал ему ожерелье. Я молча кивнул, думая, что поступил так не от большого ума, а от большой любви, и Хината положила руку мне на плечо. – Это не навсегда, мой господин. В ответ я лишь крепче сжал губы. Глядя на удаляющийся берег, я заметил, что там осталась лишь одна фигурка. Она была одета в красное. – Коконои. – Мицуя проследил за моим взглядом и кивнул. – Он думает, что ты признал поражение и отступил, что теперь лишь вопрос времени, когда Манджиро забудет тебя окончательно и обратится к Санзу за дружеским общением. Я стал молиться про себя, чтобы он ошиблся, но прикусил язык, поскольку теперь мне оставалось надеяться только на Мицую.***
Путешествие до Храма Хатхор было недолгим, а когда корабль приблизился к пристани, Хина поднялась со своего места, чтобы полюбоваться на лес гранитных колонн, вздымающихся над выложенным полированной плиткой двором. – Неудивительно, что брат завидует ему, – прошептала она так, чтобы Мицуя не услышал. Башни храма пронзали небо, а внизу, у их подножия, рабочие в голубых юбках ухаживали за платановыми рощами Хатхор. Свежие побеги священных деревьев богини сверкали изумрудной зеленью, как драгоценные камни. – Удивлены? – спросил у нас Мицуя. Хина сказала: – Я знала, что это самый большой храм в Фивах, но и представить себе не могла… Мицуя улыбнулся: – К Хатхор за месяц приходят больше паломников, чем в Храм Исиды за полгода. – Потому что Храм Хатхор больше? – полюбопытствовал я. – Потому что паломники знают: когда они приносят в дар дебены или ляпис-лазурь, – ответил Мицуя, – их подношения будут использованы на то, чтобы сохранить красоту богини, ее рощ и храма. А вот когда паломники приходят в Храм Исиды, их подношения переплавляются в драгоценности, которые Коконои надевает на празднества, устраиваемые моим братом. Самая красивая комната в храме моего брата – вовсе не внутреннее святилище Исиды. Это его собственные покои. Только теперь, когда мы подошли к пристани, стало возможно по-настоящему оценить, насколько велик Храм Хатхор. Солнечные лучи позолотили раскрашенные колонны, и каждую из них, выложенную из песчаника, венчало позолоченное изображение богини-коровы. Наш корабль встречала дюжина жриц Хатхор, а на берегу застыли слуги, ожидая, когда можно будет разгрузить наш багаж. Один из молодых парней, облаченный в голубые одежды Хатхор, подошел к нам с парой сандалий в руках и протянул их Хине со словами: – В Храме Хатхор кожа запрещена. Сандалии должны быть сделаны из папируса. – Благодарю тебя, Баджи, – сказал Мицуя. Молодой жрец поклонился, и его черные, словно смола, кудряшки затанцевали при этом движении. – Ты не мог бы отвести госпожу Хину и принца Такемичи в отведенные для них покои? – Разумеется, ваше святейшество. Он подождал, пока мы с Хиной не переобуемся в новые сандалии, а когда мою старую обувь унесли, я спросил себя, с какими еще частичками прежней жизни мне предстоит расстаться. – Могу я проводить вас в ваши комнаты? – спросил Баджи. Вслед за жрецом мы вошли в тяжелые бронзовые ворота храма и направились к комнатам, выделяемым для тех паломников, которые приходили сюда поклониться Хатхор. Пока мы шли по коридорам, я старался не наступить на шлейф его накидки. – Сюда, – сказал он и провел нас в прохладные уединенные альковы храма, меж которых бесшумно сновали жрецы, раздавая паломникам благовония из золотых шаров. – Верховный жрец распорядился предоставить вам комнаты рядом с его собственными покоями, – сообщил нам Баджи. – Но не рассчитывайте часто видеться с ним. Храм требует неусыпного внимания и заботы, и если он не гостит во дворце, то работает в рощах или встречается с паломниками. Он жестом пригласил нас в большую комнату, которая на первый взгляд не слишком уступала размерами и убранством Большому залу Малкаты. – Горны призывают жрецов к совершению ритуала на рассвете и на закате. После завершения обряда прославления Хатхор они встречаются в этом зале. Полагаю, вы сами убедитесь в том, что еда здесь не слишком отличается от той, к которой вы привыкли во дворце. – Он взглянул на меня. – Хотя на вашем месте я бы не притрагивался к вину, – прошептал он. – Жрецам оно нравится крепким, и парень ваших пропорций может просто не проснуться! Он рассмеялся собственной шутке показывая свои клыки, а Хина с оскорбленным видом поджала губы. – Сюда приходят молиться покровительницы храма, – продолжал Баджи. Перед нами простерся огромный зал, на одной из стен которого красовалось огромное мозаичное изображение богини, а у подножия ее отполированной статуи паломники оставляли миски с мясом и хлебом. – Во время шему сюда пришла женщина, все пять беременностей которой закончились выкидышем. Мы нашли ее в самом дальнем углу. – Баджи показал на погруженную в тень нишу неподалеку от статуи Хатхор. – Она пряталась там вместе со своим мужем! – Жрец захихикал, и Хината громко откашлялась. – Но разве они не были несчастны? – ахнул я. – Конечно были. Но девять месяцев спустя она родила двух здоровых сыновей! Хина окинула меня недовольным взглядом, словно давая понять, чтобы я сразу же выкинул подобные мысли из головы. Мы свернули в прелестный дворик, огражденный шеренгой смоковниц. Баджи с важным видом провозгласил: – Здесь останавливаются наши самые почетные гости. – Он жестом обвел окна, выходящие на площадь. – А вот здесь будете жить вы. Мы вошли в покои, выложенные голубой глазурованной плиткой, на которой резвились разноцветные рыбешки. Западная стена была украшена инкрустированными изображениями коров, а напротив, на возвышении, стояла кровать черного дерева на ножках в форме львиных лап. Баджи пересек комнату и распахнул тяжелые деревянные двери. – А тут – покои госпожи Хинаты, – сообщил он. Стены соседней комнаты были выкрашены в яркие цвета, а на низеньком кедровом столике было сложено постельное белье. Хина одобрительно проворчала: – Очень хорошо. А теперь мне надо идти, чтобы отдать распоряжения слугам относительно наших вещей. Когда она ушла, я повернулся к Баджи: – А что буду делать я? На лице жреца отразилось удивление. – Разве верховный жрец ничего вам не говорил? Он сказал, что привез вас сюда на учебу. – И что я буду изучать? – Храмовые ритуалы, игру на арфе… – Баджи пожал плечами. – Быть может, он надеется, что вы станете следующим верховным жрецом Хатхор. – На другом конце храма затрубил горн, и Баджи быстро завязал свои кудри в узел. – Увидимся сегодня вечером в Большом зале. – У двери жрец приостановился. – Я счастлив видеть вас здесь, принц. Я много слышал о вас. Но прежде чем я успел поинтересоваться, что же именно он слышал, Баджи скрылся в коридоре. Я пересек комнату и остановился у окна Хины, глядя на рощи. Сейчас на западном берегу Нила Майки наверняка сидит за обеденной трапезой вместе с Санзу и Чифуей. С наступлением вечера в Большом зале начнутся танцы, и среди присутствующих пойдут гулять сплетни о том, что я предпочел стать жрецом Хатхор. Я мельком подумал, а примет ли Коконои ложь брата за чистую монету. – Красиво, не правда ли? Мицуя подошел неслышно, и я едва не подпрыгнул от неожиданности. – Да, очень, – согласился я. – Скажи мне вот что, Такемичи: когда ты смотришь на эти рощицы, что ты видишь? Я заколебался. Солнце стояло прямо над рекой, и птицы порхали меж высоких стеблей папируса, весело перекликаясь друг с другом, пока мужчины в схенти трудились на полях. – Я вижу маленький глиняный макет, – сказал я. – Как те, что стоят в усыпальницах, вот только здесь люди движутся. Мицуя выразительно приподнял брови: – Оказывается, у тебя богатое воображение. Я покраснел и вновь устремил взгляд наружу, чтобы понять, не упустил ли я что-нибудь. – А как насчет вон тех платановых рощиц? – спросил жрец. – На что похожи они, по-твоему? – Они тоже очень красивы, – осторожно ответил я. – По-твоему, они всегда были такими красивыми? – Нет, саженцами они выглядели совсем по-другому, – догадался я. – Тогда их ветви еще не соприкасались, образуя туннель, который виден сейчас. Очевидно, мой ответ удовлетворил Мицую. – Ты прав. Понадобилось много лет, чтобы они выросли и переплелись таким образом. Когда их только высадили здесь, мне было столько же лет, сколько тебе сейчас. Помню, как я навещал верховную жрицу Хатхор и как ее сад показался мне просто ужасным по сравнению с теми, которые росли у нас в Малкате. Тогда я еще не понимал, что она уже предвидела будущее. А ты понимаешь, о чем я говорю, Такемичи? Я согласно кивнул, поскольку мне показалось, что я и вправду понимаю ее. – Сейчас ты похож на молодую чинару. Визири смотрят на тебя и видят молодой и неухоженный сад. Но вместе мы придадим тебе нужную форму, так что потом, когда Манджиро взглянет на тебя, он увидит не младшего братика, а мужчину и царя. – Голос Мицуи окреп и зазвучал твердо и решительно. – Однако, если тебе нужна помощь, ты будешь неукоснительно следовать моим советам, даже если они покажутся тебе непонятными. В прошлом я не раз слышал, как ты отказывался повиноваться своей няньке. Но, наставляя тебя, я не потерплю неповиновения. – Да, конечно, – быстро сказал я. – Может случиться и так, что мои распоряжения будут противоречить тем советам, которые станет давать тебе нянька, но тебе просто придется довериться мне. Я поднял глаза на Мицую, пытаясь понять, что он имеет в виду, и жрец пустился в объяснения: – Я уверен, что твоя нянька неоднократно внушала тебе, что лгать нехорошо. Но царь должен научиться быть искусным лгуном, причем в том, что касается самых разных вещей. Ты согласен с этим? – поинтересовался он. – Лгать в случае необходимости? Улыбаться, когда ты глубоко несчастен? Молиться, когда кажется, что боги не слышат тебя? Чем ты готов пожертвовать за место при дворе и любовь Манджиро? Я перевел взгляд на рощи смоковниц, за которыми до горизонта вздымались песчаные дюны. Если слабый ветер способен породить бурю, то уж Мицуя наверняка может превратить принца в царя. – Всем на свете. Мицуя улыбнулся: – Тогда идем. Я последовал за ним и он указал мне на кожаное кресло, стоящее перед зеркалом. Когда я опустился в него, он взглянул на меня из-за обратной стороны полированной бронзы. – Ты знаешь, что говорят о тебе при дворе? Я встретил его взгляд и покачал головой. – Что твоя самая привлекательная черта – улыбка. И сейчас настало время научиться пользоваться ею. Представь, что я – твой старый друг, – предложил жрец, – и ты встретился со мной на рынке. Как ты улыбнешься мне? Хотя происходящее представлялось мне дурацкой затеей, я улыбнулся во весь рот, и Мицуя кивнул. – Хорошо. Так, а теперь я – посланник, с которым ты только что познакомился. Как бы ты меня приветствовал? Я вновь ответил ей широкой улыбкой, и Мицуя нахмурился. – Ты ведешь себя, как недалекая девчонка из гарема Ми-Вер, которая живет с душой нараспашку, – упрекнул он меня. – Не спеши и попробуй еще раз. Ты ведь даже толком не знаешь его. Уголки губ у меня дрогнули в улыбке, но вот зубы обнажать я не стал. На сей раз Мицуя одобрительно кивнул. – Хорошо. Итак, я – посланник, который только что сделал тебе комплимент. «Право слово, царь Такемичи, я и представить себе не мог, какие у вас невероятные глаза. Я еще не встречал такого оттенка лазурита». Как бы ты ответил? Я опять продемонстрировал в улыбке все свои зубы, но Мицуя резко оборвал меня: – Не так быстро! Твоя улыбка должна быть медленной, чтобы мужчина понял, что он должен заслужить ее. Видишь? – Губы Мицуи слегка изогнулись в намеке на улыбку. – А теперь сделай мне комплимент. Я ненадолго задумался. – Верховный жрей Мицуя, вы… сегодня вы выглядите потрясающе. Я уже и забыл, какие у вас замечательные светлые волосы. – Пока я говорил, улыбка Мицуи стала шире, но только после того, как я выговорил последние слова, он устремил на меня взор и улыбнулся открыто, во весь рот. Мне вдруг стало жарко, и щеки у меня заалели. – Видишь? – сказал Мицуя. – Ты хочешь сделать так, чтобы для него это стало сюрпризом. Ты хочешь, чтобы он ломал голову над тем, сумеет ли он заставить тебя улыбнуться широко и открыто, так что, когда ты сделаешь это, он будет чувствовать себя, будто получил незабываемый подарок. – С этими словами он взял меня за руку и повел к двери. – Смотри, – велел он. Из его покоев мы вышли в коридор, а затем пересекли дворик, в котором слуги в поте лица работали в саду. Стоило им завидеть нас, как они тут же вскочили и поклонились. Один из мужчин, старший среди садовников, судя по покрою его одежды, шагнул вперед, чтобы приветствовать Мицую. – Для нас большая честь видеть ваше святейшество во дворе. Своим присутствием вы даруете нам благодать, – сказал он. Мицуя позволил своим губам дрогнуть в легкой улыбке. – Вы проделали замечательную работу, – не поскупился он на похвалу. Это была правда. Мирт и жасмин росли вокруг гранитного фонтана Хатхор, а каменные скамьи расположились под смоковницами таким образом, чтобы паломники, пришедшие в храм Хатхор, могли сидеть на них и созерцать величие и красоту богини. – Здесь красиво, – согласился молодой садовник. Улыбка Мицуи стала шире. – Но только потому, что сад является вашим отражением. Жрец рассмеялся, но садовник оставался серьезным. Он явно покорил его воображение, и в его глазах вспыхнуло неприкрытое восхищение. – Идем, – чопорно обратился ко мне Мицуя. – Я покажу тебе фруктовые сады. Когда дворик остался позади, а мы углубились в рощу, Мицуя обернулся. – Он смотрел вам вслед, когда мы уходили со двора! – воскликнул я. – Видишь, что может сделать улыбка? А ведь мою даже нельзя назвать красивой. – Я уже совсем собрался запротестовать, но он покачал головой, не давая мне возразить. – Это правда. Она ничуть не похожа на твою. У тебя зубы белые, как жемчуг, и мужчина, который хоть раз в жизни увидел твою улыбку, никогда ее не забудет. – Не думаю, что тот садовник забудет вашу, – заявил я. – Это потому, что я научился правильно пользоваться ею, – сказал Мицуя. – Я не раздаю ее направо и налево, словно старуха, которая бесплатно кормит молоком деревенских кошек. К этому средству следует прибегать с осторожностью, а в твоем случае – особенно. Ты готов одарить ею первого встречного. И поэтому тебе предстоит научиться разборчивости. Он посмотрел куда-то вдоль тропинки, и я, проследив за его взглядом, увидел группу мужчин, собирающих ягоды со смоковницы. – Видишь там кого-нибудь симпатичного? – спросил он. Я залился краской. – Не будь таким застенчивым. При дворе обретается множество мужчин, и некоторых тебе предстоит убедить в том, что они пользуются твоим особым расположением. Но как можно этого добиться? Одним взглядом, – сам себе ответил жрец. – Или улыбкой. Когда мы будем проходить мимо, я хочу, чтобы ты выбрал мужчину, – продолжал Мицуя. – Заставь его почувствовать, будто он – избранный. А потом сделай так, чтобы он заговорил с тобой. – Без слов? – воскликнул я. – С помощью одной только улыбки. Ну, и которого из них ты выберешь? – лукаво поинтересовался он. Я окинул взглядом группу мужчин. На земле сидел, сортируя ягоды, молодой мужчина с темными волосами. – Того, кто ведет счет, – тут же сказал я. Решив, что одной улыбки может оказаться недостаточно, я вдруг решил воспользоваться браслетом. Я быстро расстегнул застежку, а когда мы проходили мимо, встретил выразительный взгляд темноволосого мужчины и медленно улыбнулся. Глаза его удивленно расширились, едва он сообразил, что я выделяю его среди прочих, и тут я выронил из рук браслет. – Господин! – Он стремительно вскочил на ноги и принес мне его. – Вы уронили кое-что! – Он протянул мне браслет, а я одарил его широкой улыбкой, повторив то, что Мицуя проделал с садовником. – Какой я неловкий! – Я забрал у него браслет, коснувшись его ладони кончиками пальцев, после чего группа мужчин в молчании провожала нас взглядами, пока мы с Мицуей не скрылись за деревьями. На берегу Нила жрец одобрительно кивнул: – Теперь ты – уже не хихикающий мальчишка, улыбающаяся всем подряд. Ты –мужчина, обладающий властью. Научись управлять своей улыбкой, и ты сможешь подчинить себе мужчин и женщин, которые будут думать только о тебе. Итак, в следующий раз, когда ты увидишь Манджиро, то сделаешь что? Я слегка улыбнулся, демонстрируя кончики верхних зубов. – Хорошо. Медленно и сдержанно. Ты не отдаешь ему все, поскольку не знаешь, как он примет твой дар. К тому времени, как ты увидишься с ним, не исключено, что он уже решит сделать Санзу старшим мужем. Кроме того, мы не хотим, чтобы Коконои догадался о том, что ты не собираешься сдаваться без боя. Запомни, никогда нельзя отдавать все и сразу, – предостерег он меня. – Мы с тобой затеяли долгую и осторожную игру. Я поднял на него глаза, не совсем понимая, что он имеет в виду. – И что же это за игра? – Наподобие той, в которую сыграл ты, уронив браслет, – отрезал он. Солнечные лучи отразились от диадемы Мицуи, и в середине его лба появилось мое искаженное отражение. – Завтра, – продолжал Мицуя, – начнется твоя храмовая подготовка. Если Коконои спросит кого-либо из женщин, что ты здесь делаешь, все должно выглядеть так, словно ты действительно вознамерился посвятить свою жизнь Хатхор. Я не жду от тебя, что сегодня вечером ты присоединишься к жрецам в Большом зале, но завтра утром Баджи приведет тебя в мои покои и я объясню, чем мы будем заниматься.***
После того как тем вечером солнце скрылось за холмами, Хина присела на край моей постели. – Нервничаете, мой господин? – Нет, – ответил я правду, подтягивая покрывало до груди. – Мы делаем то, что должно быть сделано. Завтра Мицуя расскажет мне, как я проведу здесь целый год. – В манере, подобающей принцу, следует надеяться. – Даже если мне придется размахивать бронзовой кадильницей от рассвета до заката, чтобы Майки соскучился по мне, оно стоит того.***
На следующее утро Баджи постучал в двери моей комнаты, и его большие глаза стали еще больше, когда он увидел меня в голубых одеждах Хатхор. – Так вы действительно один из нас! – воскликнул он, и голос его эхом прокатился по пустынным коридорам. – Давайте-ка говорить потише, – предложил я. – Какие пустяки! Уже почти рассвело. Он взял меня за руку, и мы зашагали по коридорам. Было еще так рано, что ему понадобилась масляная лампа, чтобы не заплутать в лабиринте смутно различимых переходов храма. – Ну как, нервничаете? – весело осведомился он, и я вновь спросил себя, почему все задают мне этот вопрос. – Я до сих пор помню свой первый день в храме. Свою карьеру я начинал в Храме Исиды. – С Коконои? – Да. – Баджи наморщил носик. – Не знаю, почему моя мать выбрала именно тот храм. Она ведь могла остановиться на Храме Мут, или Сехмет, или даже Хатхор. Будь она еще жива, я бы обязательно спросил ее об этом. Но она умерла, когда мне исполнилось десять. Я провел пять лет с верховным жрецом. Приносил ей воду, начищал ее сандалии, укладывал ей волосы… – Разве жрецу полагается заниматься именно этим? – Нет конечно! В конце коридора вдруг открылась дверь, и оттуда раздался резкий окрик: – Тише! – Это Акане. Жрица любит поспать подольше. – Быть может, давай тогда помолчим? – Помолчим? – Баджи рассмеялся. – Вот еще! Скоро она заснет вечным сном. Ей следует встать и насладиться теми часами, которые у нее еще остались. – Мы вышли в коридор, который заканчивался парой двойных дверей, и Баджи сказал: – Ждите меня здесь. Его силуэт растворился в темноте покоев, а я остался ждать в коридоре под нарисованным изображением Небесного Нила. Когда я был еще совсем маленьким, Хина показала мне россыпь звезд на черном бархате пустоты и рассказала легенду о том, как богиня-корова Хатхор расплескала свое молоко по небесам, прокладывая путь, по которому Ра мог бы направлять свою солнечную барку. Я во все глаза рассматривал картину, спрашивая себя, а не по этому ли самому пути мои родители отправились в волшебные поля Иалу. Но тут скрип двери прервал ход моих мыслей и меня поманила рука жреца. – Идите сюда. Он желает видеть вас. Баджи пропустил меня в личные покои Мицуи, и, войдя в комнату, я постарался скрыть изумление. Вокруг разожженной жаровни, утопленной в полу, стояли три стула, на одном из которых сидел Кен. Волосы его, обычно собранные в тугой школьный пучок, теперь были просто перехвачены на затылке голубой лентой. В свете углей я разглядел у него на шее картуш – кулон в виде свитка, на котором золотом был выведен полный титул Майки. – Можешь закрыть дверь, Баджи. Жрец повиновался, и Мицуя показал на место напротив себя. – Такемичи, – начал он, когда я сел, – уверен, что ты удивлен тем, что видишь здесь своего наставника, особенно теперь, когда он стал визирем. Я взглянул на Кена, чтобы понять, насколько он изменился после того, как стал частью двора фараона. Отчего-то в тунике визиря он казался совсем другим. – Теперь у Кена появилось много новых обязанностей во дворце, – пояснил Мицуя, – но он согласился продолжить твое обучение. Каждое утро перед тем, как появиться в Зале для приемов, он будет приезжать сюда, дабы наставлять тебя в языках, которые ты изучал с ним. – На рассвете? – воскликнул я. – И даже раньше, – кивнул Кен. – Он знает, что ты не разочаруешь его, – сказал Мицуя. – В школе писцов ты овладел семью языками. Именно это будет отличать тебя от Санзу и сделает незаменимым. Я нахмурился: – Для Майки? – Работа царя заключается не только в том, чтобы рожать детей, – ответил Кен. – Это и разговоры с людьми, совещания с визирями и прием вельмож, которые прибывают во дворец. А поскольку вы владеете языком шасу, хеттским и нубийским, кто лучше вас подойдет для развлечения принцев? – Разумеется, Коконои будет нашептывать на ухо фараону Тетсуо, – предостерегающе заявил Мицуя. – К тому же Санзу действительно красив. Придворные уже обожают его, а вместе с Коконои они составят идеальный дуэт. Забавный и прелестный… Но «прелестный» вовсе не означает «полезный». – А я, значит, должен стать полезным принцем? – Подобная постановка вопроса весьма уязвила меня. – Будем надеяться, что ты станешь не только им, – отозвался Мицуя. – Потребуется намного больше усилий, чтобы сделать тебя старшим мужем, когда все смотрят только на Санзу. Это означает, что каждое утро на рассвете ты будешь встречаться с визирем Кеном в этой самой комнате. – В вашей комнате? – Да, и ты станешь приходить подготовленным. Надеюсь, что никогда не услышу о том, что ты проявил лень или невнимательность в учебе. Кен говорил мне, что тебе случалось прогуливать занятия в эдуббе. Здесь этого не произойдет никогда. Как только урок закончится, Баджи встретит тебя за дверями и посвятит в особенности утреннего ритуала. Когда ты исполнишь свои обязанности жреца, мы встретимся в Большом зале и ты будешь сидеть со мной, и я начну учить тебя тому, как следует вести себя за обедом при дворе. – Мицуя заметил выражение моего лица и добавил: – Надеюсь, ты не думаешь, что уже все знаешь. Он стал ждать моего ответа, и я послушно покачал головой. – Хорошо. После трапезы Баджи проводит тебя в восточное святилище, где станет учить игре на арфе. – Но ведь я уже умею играть на арфе, – запротестовал я. – В самом деле? Так же хорошо, как мой брат или Санзу? – Нет, но мой талант к языкам… – А теперь к нему следует присовокупить и игру на арфе. Я взглянул на Кена, словно рассчитывая, что он придет мне на помощь, но лицо его оставалось бесстрастным. – После обучения игре на арфе, – продолжал Мицуя, – ты вернешься к себе в комнату, где займешься выполнением домашнего задания. Потом я рассчитываю, что ты присоединишься к жрецам во время проведения закатного ритуала. В конце дня, если тебе захочется поужинать вместе со жрецами, приходи в Большой зал. В противном случае тебе принесут ужин в твою комнату, где можно будет поесть в тишине и покое. – Он встал, явно намереваясь покинуть нас. – Я понимаю, ты ошеломлен тем, чему тебе предстоит научиться, но у всего есть цель. Чем дольше ты остаешься вдали от Манджиро, тем сильнее он станет скучать о тебе и тем больше времени у нас будет, чтобы превратить тебя из побега в крепкое дерево, способное выдержать даже самый сильный ветер. Я кивнул с таким видом, словно поверил ему, а после его ухода Кен негромко проронил: – А впереди вас ждут не только ветра, но и бури. Доверьтесь ему, принц. Он встал и принес большой макет с письменного стола, стоявшего у другой стены комнаты, и опустил его на столик между нашими стульями. – Знаете, что это такое? – спросил он. Я подался вперед, чтобы присмотреться повнимательнее. Скульптор тщательно вылепил из глины длинную комнату с более чем тремя дюжинами колонн, поддерживающих крышу из голубой плитки. С одной стороны комнаты располагалась пара бронзовых дверей, которые я уже видел во дворце. С другой стороны находилось приподнятое и отполированное возвышение. Его ступени были разрисованы изображениями связанных пленников, так что фараон, поднимаясь на помост, всякий раз попирал своих врагов плетеными сандалиями. На помосте стояли три позолоченных трона. Хотя придворные имели право входить в это помещение только по достижении четырнадцати лет, я сразу же узнал комнату. – Это Зал для приемов, – сказал я. Кен улыбнулся: – Очень хорошо. Но откуда вам это известно, если вы никогда не были внутри? – Потому что я узнаю двери. – Каждое утро фараон входит вот сюда. – Кен взял в руки тростниковое перо со стола и указал на переднюю часть зала. – Он проходит мимо визирей. – Кончиком пера наставник ткнул в длинный стол на макете, который шириной едва ли уступал комнате. – Затем визири встают и выражают ему почтение. После того как фараон пересечет широкое пространство между визирями и возвышением, он садится на трон, а в Зал для приемов впускают просителей. Каждый из подателей прошения подходит к одному из четырех визирей со своей проблемой. – К любому визирю? – Да. Если у визиря недостает власти, чтобы помочь ему, то стражи обыскивают просителя и ему дозволяется приблизиться к фараону. Но ведь он сидит на возвышении не в одиночестве. На помосте стоят три трона. – Он указал на три позолоченных кресла. – На сегодня – четыре. – Для фараона Тетсуо, царицы, фараона Манджиро и Санзу. – Принца Санзу, – напомнил мне Кен. – Именно здесь, на этом самом возвышении, решается будущее. Превратитесь ли вы в царя наподобие царицы фараона Тетсуо, которую не интересует ничто, кроме счастья ее ивив, собаки? – Мне показалось, что я расслышал неодобрение в его голосе, но уверенности в этом у меня не было. – Или же вы станете таким же царем, как ваш дядя, умный и наблюдательный, готовым на деле, а не на словах, возвыситься до соправителя? От неожиданности у меня перехватило дыхание. – Я никогда не стану похожим на своего дядьку! Я не шлюха. – Изана не был ею. Я еще никогда не слышал, чтобы кто-либо, кроме Хины, произносил вслух его имя, но в янтарных лучах рассвета лицо Кена выглядело суровым и упрямым. – Ваш дядя никогда не использовал свое тело для того, чтобы повелевать в Зале для приемов, что бы о нем ни говорили. – Откуда вы знаете? – Можете спросить свою няньку. Она знала Изану, а другую такую любительницу сплетен во всех Фивах еще поискать. – При этих словах Кен мог бы улыбнуться, но выражение его лица осталось серьезным. – Почему, как вы думаете, люди терпели политику вашего дяди, перенос столицы, изгнание старых богов? – Потому что он обладал властью фараона. Кен покачал головой: – Потому что он знал, чего хотят люди, и давал им искомое. Его муж отобрал у них богинь, и тогда он стал их богиней на земле. – Но это ересь, – прошептал я. – Или мудрость? Он понимал: то, что делает его муж, опасно. Если бы народ восстал, он бы первый попал под нож. Он спас свою жизнь, произведя неизгладимое впечатление на просителей в Зале для приемов. Изана мог бы разрисовать все стены от Фив до Мемфиса своими изображениями, но изменить настроения в обществе могли только слова. И через каждого просителя он влиял на людей. – И вы хотите, чтобы я поступал так же? – спросил я. – Если намерены остаться в живых. Или вы можете последовать примеру царицы, – сказал он. – Вы можете свалить все до единой петиции, кроме самых простых, на своего мужа, исходя из предположения, что фараон Манджиро все-таки возьмет вас в мужья. Но, поскольку вы приходитесь племянником еретика, не думаю, что вам представится такая возможность. Однако, если вы вдруг воссядете на трон в Зале для приемов, то время, проведенное там, окажется вашим единственным средством повлиять на людей. Так, как это делал ваш дядя. – Египет проклинает имя моего дяди. – Только не тогда, когда он был жив. Он знал, как подчинить себе визирей, когда заговорить и какую дружбу развивать и поддерживать. Но готовы ли вы научиться подобным вещам? Я откинулся на спинку стула: – И стать похожим на Царя-Еретика? – И стать жизнеспособным игроком в этой партии в сенет. – Он указал на полированный деревянный стол. Крышка его была разделена на три ряда по десять квадратов в каждом, и он выдвинул деревянный ящик, чтобы достать из него фаянсовую фигурку. – Вы знаете, что это? Разумеется, я знал. – Это пешка. – У каждого игрока их пять. В некоторых играх число их увеличивается до семи или даже десяти. В некотором смысле это похоже на двор. – Он взглянул на меня. – Иногда вам будет казаться, будто вы ведете игру с большим количеством пешек, чем можете управлять. В другие дни их будет меньше, чем вам хотелось бы. Но при дворе каждый день заканчивается одинаково: первый игрок, который сохранит все свои пешки на своих квадратах, выигрывает. Вам предстоит научиться, каких придворных необходимо подчинить себе, каких визирей приблизить и каких послов умиротворить. И тот муж, который сумеет привлечь их всех на свои квадраты, однажды станет царем. Это нелегкая игра, в ней много правил, но если вы хотите научиться… Я подумал о Майки на другом берегу реки, просыпающемся в постели Санзу и наблюдающем за тем, как он готовится появиться утром в Зале для приемов. Что он знает о прошениях? Разве может он помочь ему хоть чем-нибудь? А вот я смогу стать ближе к Майки с каждым шагом, которым меня научит Кен. – Да. – Это слово вырвалось у меня со страстью, изрядно удивившего меня самого. Губы наставника медленно сложились в некое подобие улыбки. – В таком случае завтра вы принесете с собой тростниковое перо и папирус. Мы с вами начнем изучать восьмой язык: аккадский, на котором говорят ассирийцы. А вот вам задание на сегодняшний вечер – переведите его. Он вынул из-за пояса свиток и протянул его мне. За дверью меня поджидал Баджи. – В чем дело? – жизнерадостно осведомился он. – Что вы изучаете? Я последовал по коридору вслед за перезвоном его ножных браслетов. Жрецы уже проснулись, и вскоре должен был начаться утренний ритуал. – Языки, – ответил я и совсем уже собрался было добавить «шасу», но тут Баджи вдруг выставил перед собой руку: – Тише! Мы приближаемся ко внутреннему святилищу. Во внутреннем святилище было темно и покойно, как в могиле, и воздух буквально звенел тишиной. Оно располагалось в самом сердце храма, и лишенные окон стены и тяжелые колонны защищали его от солнца. В центре комнаты высился алтарь; полированный черный камень отражал трепещущий свет факелов. – Что мы должны делать? – прошептал я, но Баджи не ответил. Пройдя в переднюю часть помещения, он медленно преклонил колени перед алтарем Хатхор и протянул к нему руки. Я молча последовал за ним, повторив его жест. Вокруг нас жрецы и жрицы в развевающихся голубых одеждах занимали свои места, протягивая ладони так, как это сделал Баджи, словно в ожидании капель дождя. Я окинул комнату взглядом, ища Мицую, но тут жрицы запели хором, внутреннее святилище заполонили ароматные клубы благовоний, и я перестал видеть что-либо, кроме алтаря перед собой. Мать Гора. Жена Ра. Создательница Египта. Мать Гора. Жена Ра. Создательница Египта. Жрицы повторили свой речитатив, и Баджи покосился на меня, дабы убедиться, что я все понимаю. Я же старательно проговаривал слова вместе с ним: – Мать Гора. Жена Ра. Создательница Египта. Потом кто-то добавил: – Мы пришли, чтобы оказать тебе уважение. И когда женщины и мужчины опустили руки, из восточного прохода выступил Мицуя в схенти из поразительного материала. При ходьбе оно переливалось волнами, создавая ощущение текущей воды в тускло освещенном помещении. Волосы его удерживались короной Хатхор. Глядя на него, я в который раз ощутил священный трепет. Он поднял над алтарем алебастровый кувшин, а потом пролил масло на его полированную поверхность. – Мать Гора, жена Ра, создательница Египта, я принес тебе масло жизни. Жрицы вновь воздели ладони, и Мицуя омыл руки в миске с водой, после чего исчез в затянутом дымом благовоний коридоре. – Это все? – спросил я. В ответ Баджи широко улыбнулся мне: – По утрам алтарь вознаграждается маслом, а по вечерам верховный жрец приносит хлеб и вино. – И все это ради нескольких капель масла? Улыбка Баджи растаяла. – Таковы пути Хатхор, – строго заявил он. – Обряды следует исполнять каждое утро и вечер, чтобы вызвать ее удовольствие. Или вы готовы рискнуть и навлечь на себя ее гнев, не оказав ей должного уважения? Я покачал головой: – Нет. Разумеется, нет. – Быть может, обряды Хатхор и представляются вам чрезмерно простыми, но они чрезвычайно важны для выживания Египта. Внезапная серьезность Баджи изрядно удивила меня. Почти весь обратный путь мы проделали в молчании, и, только подойдя к входу, я отважился задать вопрос: – И что мы будем делать теперь? Мгновенно вернулся прежний, беззаботный и веселый Баджи. – Разве верховный жрец ничего вам не говорил? Теперь мы займемся уборкой! Я почувствовал, как кровь отлила у меня от лица. – Ты имеешь в виду, с маслом и щетками? – И с полотняными тряпками и лимонами. – Он остановился. – Неужели вы никогда не занимались чисткой? – Только своих сандалий, – ответил я. – Когда они бывали перепачканы в грязи после охоты. – А полы, столы или мозаика? Никогда-никогда? – Он все понял по выражению моего лица. – Вам еще никогда в жизни не доводилось делать уборку, верно? Я покачал головой. – Это совсем нетрудно, – жизнерадостно заверил меня он. – Жрецы занимаются этим каждый день перед обедом. – Он снял накидку и, скомкав, сунул ее под мышку. На нем оказалось точно такое голубое схенти, которое дали мне. – Мы будем мыть коридор, который выводит в рощи. По нему приходят мужчины в грязных сандалиях и пыльных схенти. У каждого жреца есть свой собственный коридор, и этот – мой! Он зашагал вперед, и я последовал за ней. Я никак не мог взять в толк, отчего он такой веселый и довольный, пока он не открыл двери, ведущие к рощам. Когда Баджи наклонился, собираясь мыть пол, мускулистые рабочие в рощах стали смотреть, как его схенти медленно задирается до бедер. Он же не сделал ни малейшей попытки укрыться от их взглядов. Я присел на корточки над плиткой в другом конце коридора и одернул схенти так, чтобы оно прикрывало мои колени. Намочив тряпку в тазу с водой, я бережно провел ею по полу. – Вам будет легче, если вы встанете на колени, – рассмеялся Баджи. – Не бойтесь, никто вас не увидит. Они все пялятся на меня.***
Когда пронзительный рев труб отправил работников по домам, которые располагались позади храма, Баджи протянул мне накидку. Уборка, которая показалась мне бесконечной, наконец-то закончилась. Мы вошли в Большой зал с гигантской мозаикой Хатхор, и запах жареной утки в исходящих паром тарелках с гранатовым соусом плыл в оживленном помещении. Ряд за рядом полированные кедровые столы заполнялись жрицами, занимавшими свои места. – А где сидим мы? – Рядом с верховным жрецом. Корона Мицуи отчетливо виднелась поверх голов даже самых высоких жрецов, и, заметив нас, он коротко кивнул. Я уселся по правую руку от Мицуи, а Баджи – по левую. Когда я потянулся за своей миской, Мицуя резко произнес: – Надеюсь, во дворце ты не набрасываешься на еду, словно голодная бродяжка. Я в страхе огляделся по сторонам, боясь, что все остальные тоже слышали его отповедь, но нет – жрецы были заняты своими разговорами. – Нельзя хватать свою тарелку, словно обезьяна, – сказал Мицуя. – Начни с того, что закатай рукава. Он подал пример, бережно придержав рукав правой руки пальцами левой, и только после этого изящно потянулся за тарелкой с супом. Затем он отпустил рукав на правой руке и поднес тарелку ко рту. Сделав глоток, он не стал удерживать тарелку у рта, как поступил бы я, а опустил ее на стол. Я последовал его примеру, и он кивнул. – Уже лучше. А теперь посмотрим, как ты ешь утку. Остальные уже закатали рукава, схватили мясо обеими руками и теперь с жадностью рвали его на части. Когда я стал делать то же самое, на лицо Мицуи набежала туча, а взгляд его потемнел. – Подобное поведение вполне приемлемо для обычных жрецов, но ты принц. Он приподнял рукав, как уже проделывал ранее, затем зажал мясо большим и указательным пальцами и аккуратно откусил маленький кусочек, после чего вытер губы платком, который держал в левой руке, чтобы гранатовый соус не капнул ему на схенти. – Я шокирован тем, что ты до сих пор не научился есть правильно, хотя на протяжении семи лет сидел за столом под возвышением. Впрочем, полагаю, что вы с Манджиро не обращали внимания ни на что, кроме самих себя. Опустив голову, я постарался скрыть жаркий румянец стыда, а потом взял ножку утки правой рукой, как сделал Мицуя. Он передал мне свой платок, а когда я воспользовался им, не давая соусу капнуть, взгляд его смягчился. – Когда ты в следующий раз придешь в Большой зал, – сказал он, – не забудь захватить с собой льняную столовую салфетку. Передай Хине, пусть сделает ее из старого платья. Я кивнул. – Когда сидишь, держи спину ровно. И подними голову. Не нужно делать из своих ошибок трагедию, Такемичи. Ты приехал сюда, чтобы учиться, что и получается у тебя весьма успешно, надо заметить.***
После того как трапеза закончилась, мы с Баджи отправились по лабиринту переходов в восточное святилище. – Думаю, мне здесь понравится, – солгал я. Баджи вышагивал впереди, и длинная накидка с шорохом обвивалась вокруг его ног. – Уборка и ритуалы, вы привыкнете к ним, – пообещал он. – А пока мы с вами будем практиковаться в игре на арфе, – злорадно ухмыльнулся он, – остальные жрицы выйдут наружу, чтобы приветствовать пилигримов. Я резко остановился: – Получается, я один буду упражняться в игре на арфе? – Ну, не может же играть весь храм, верно? – Баджи обернулся. – Музыкальным слухом обладают всего несколько жрецов, и я – один из них. Мы вошли в восточное святилище. Стены здесь были выложены золотистой и голубой полированной плиткой, которая складывалась в образ богини Хатхор, обучающей смертных игре на музыкальных инструментах и пению. – Впечатляет, не правда ли? – спросил Баджи, подходя к небольшому возвышению, на котором стояли две арфы и пара стульев. – Покажите, как вы умеете играть. Но я решительно покачал головой, усаживаясь на один из них. – Нет. Пожалуйста. Сначала я бы хотел послушать тебя. Баджи поудобнее устроился на деревянном сиденье, а потом наклонил арфу так, чтобы та уперлась ему в плечо. Он сидел, выпрямив спину, будто аршин проглотил, как учили сидеть и меня, прижав локти к бокам, словно готовящийся взлететь ибис. Затем он коснулся пальцами струн и помещение наполнила завораживающая мелодия. Жрец закрыл глаза, и в переборе струн, эхом разносящемся по комнате, Баджи показался мне самым красивым и элегантным мужчиной во всем Египте. Мелодия, поначалу медленная, а потом все ускоряющаяся, громко зазвучала в пустом помещении, рассыпаясь сочными повторами. В умении владеть арфой с Баджи не могли сравниться ни Санзу, ни даже Коконои. Когда же его пальцы наконец замерли, я вдруг вспомнил о том, что надо дышать. – Я никогда не смогу играть так, как ты, – с благоговейным трепетом заявил я. – Не забывайте, если будете упорно заниматься, у вас все получится. – Но в школе писцов я упражнялся каждый день, – возразил я. – В группе или один? Я вспомнил свои уроки музыки вместе с Чифуей и Майки и покраснел, сообразив, сколь посредственными оказались наши успехи. – В группе. – Здесь вас никто не будет отвлекать, – пообещал он. – Да, пожалуй, завтра вас не позовут играть на военном параде фараона, но… Я так резко вскочил со своего стула, что он упал. – Что ты имеешь в виду? Каком параде? – Египет готовится к войне. Состоится военный парад, когда армия пройдет маршем через Фивы. Об этом стало известно вчера вечером. – Баджи нахмурился. – В чем дело, господин? – Кен и словом об этом не обмолвился! Я должен проститься с Майки! Я должен сказать кое-что Чифуе! – Сейчас вы находитесь в храме. Жрецы, проходящие обучение, не имеют права покидать его на протяжении года. – Но я не жрец, проходящий обучение! Баджи отодвинул от себя арфу. – Я думал, вы прибыли сюда, чтобы занять место верховного жреца. – Нет. Я здесь для того, чтобы побыть вдали от Майки. Мицую думает, что я могу научиться вести себя, как подобает царю, и тогда Майки сделает меня старшим мужем. Глаза Баджи изумленно расширились, став большими, словно цветки лотоса. – Так вот почему я обучаю вас, – прошептал он. – Играя на флейте или лире, вы все равно остаетесь частью группы. А с арфой вы будете выступать на сцене один, покоряя аудиторию своими талантами. И если вы сможете подчинить арфой Большой зал, то почему нельзя проделать того же с Залом для приемов и фараоном? Я сразу же понял, что Баджи прав. Вот почему Мицуя свел нас вместе. – Но я все равно пойду на этот парад, – заявил я, не желая, чтобы меня отговаривали. Баджи явно было не по себе. – Не думаю, что верховный жрец разрешит вам. Я более ни словом не упомянул парад. Мы начали заниматься, но все мои мысли были заняты войной, и, как только урок закончился, я спросил у него, где можно найти верховного жреца. – Я могу проводить вас к нему, – предложил Баджи. – Но он не обрадуется тому, что ему помешают. В это время он обычно пишет письма. Я последовал за Баджи по коридорам храма, и вскоре мы оказались перед парой тяжелых деревянных дверей. – Пер-Меджат, – сказал он. – Он пишет письма в библиотеке? – Каждый день после обеда, перед тем как отплыть во дворец. – Я заколебался, остановившись перед дверями, и Баджи медленно попятился. – Вы можете постучать, – неуверенно предложил он, – но не рассчитывайте, что он ответит. Я забарабанил кулаком в дверь. Не услышав в ответ ни звука, я постучал вновь. Одна половинка тяжелой двери распахнулась. – Что ты здесь делаешь? – пожелал узнать Мицуя. Он снял корону Хатхор, и его руки были перепачканы песком и чернилами. – Я пришел, потому что у меня появилось неотложное дело, – сказал я. Мицуя мельком покосился на Баджи, но не сделал попытки пригласить нас внутрь. – Полагаю, он рассказал тебе о параде? – Да, – в отчаянии заявил я, – и я пришел спросить у вас, могу ли я присутствовать на нем. – Нет конечно. – Но… – Ты помнишь, как я говорил тебе, что непременно случится так, что мой совет покажется тебе непонятным, но, несмотря на это, ты должен будешь последовать ему? И помнишь, как ты согласился? – Да, – едва слышно прошептал я. – Тогда я рассчитываю, что мне больше не придется ничего повторять тебе дважды. С этими словами верховный жрец захлопнул дверь. Повернувшись к Баджи, я не смог сдержать слез. – Будь я его мужем, то отправился бы на войну вместе с ним. – На войну? – ахнул Баджи. – Какое это имеет значение? Я мог бы стать его переводчиком. Баджи обнял меня за плечи: – Через год, господин, вы сможете видеться с ним так часто, как только захотите. Это совсем не так долго, как вам представляется. – Но он решит, что я сержусь на него, – запротестовал я. – Он не поверит, что мне не разрешили увидеться с ним, потому что я жрец, проходящий обучение ремеслу. Я же принц, а для принца нет ничего запретного. – За одним исключением. Вы дали слово верховному жрецу. – Но он просто ничего не понимает! – воскликнул я. – Когда я служил в Храме Исиды, то частенько подумывал о том, чтобы сбежать обратно к своей матери и рассказать ей о том, как ужасно мне живется. Или найти своих дядьев и умолить одного из них взять меня к себе. Но я не сделал этого, потому что если бы меня поймали, то изгнали бы из жреческого сословия навсегда. – Но разве не этого ты хотел? – Нет конечно! Я всего лишь хотел сбежать от Коконои. – И как же тебе это удалось? – Никак. Меня спас верховный жрец Хатхор. Мицуя услышал, как я играл на празднике Опет , и, подойдя поздравить меня, увидел, как я несчастен. Ну а потом он попросту выкупил меня у Коконои. От неожиданности у меня буквально перехватило дыхание. – Он выкупил тебя, словно раба? – А по-другому Коконои не желал отпускать меня. – И сколько же он заплатил? – Как за семерых здоровых мужчин. Он поступила так, потому что знал – у Коконои моя жизнь была невыносимой. Теперь вы понимаете, принц? С моей стороны бегство стало бы крайне глупым поступком. Богиня увидела, как я несчастен, и, уважая данную мной клятву Исиде, спасла меня от этой вероломной гадины. – Подавшись вперед, он потрепал меня по колену. – Вы должны сдержать обещание, данное Хатхор, и уж она позаботится о том, чтобы ваше желание исполнилось. – Но ведь я не давал никакой клятвы Хатхор. – В таком случае постарайтесь сдержать слово, данное вами Мицуе. Верховный жрец знает, что делает.***
На следующее утро я очень удивился, застав Мицую в его покоях. Склонившись друг к другу, он и Кен о чем-то перешептывались, но при моем появлении тут же умолкли. – Принц Такемичи, – в знак приветствия сказал Мицуя. Мне стало интересно, почему он до сих пор не отправился во внутреннее святилище. – Я знаю, как сильно тебе хотелось присутствовать… – Нет, – решительно прервал я его. – Я ошибался. Мицуя заколебался, словно взвешивая мои слова. – Я надеялся, что, когда ты прибудешь в этот храм, Такемичи, я смогу ежедневно наставлять тебя. Но теперь, когда мой брат начал войну в Кадеше, мое присутствие в Зале для приемов требуется чаще обычного. Так что может случиться, что мы с тобой не будем видеться по нескольку дней. Может быть, даже недель. Я взглянул на Кена, который кивнул, подтверждая слова жрицы. – Но я каждое утро по-прежнему буду здесь, как и все остальные жрецы. И они смогут передавать тебе мои указания. Мне остается только надеяться, что на вопрос о твоих успехах я буду получать удовлетворительный ответ. – Непременно, – пообещал я, а вот Мицуя, кажется, был в этом далеко не уверен.