Добро пожаловать домой

Было в этом что-то неправильное. Что-то, о чем не принято шептаться с друзьями, сидя на задних партах на скучном уроке. Что-то, с чем не придешь даже к самому близкому человеку. Было что-то неправильное в том, что у него стоит на собственного отца. Технически, Брюс ему не отец. Его отца зовут Джон Грейсон, и он умер пять лет назад. Брюс был точкой опоры, был протянутой рукой, светом в мрачном пустом городе, который никогда не мог стать его родным и который он теперь называет домом. Брюс был героем, примером для подражания, наставником. Он был Бэтменом, приютившим под черным плащом маленькую малиновку, которая совсем недавно покинула гнездо. «Найтвинг» все еще непривычно перекатывается на языке. Символ перерождения, нового начала, борьбы с Хаосом. Древнее криптонское божество, теперь сидящее на нэрроузской крыше с тако и горьким кофе, потому что только недавно вернулось в город, но не могло найти в себе силы вернуться домой. Готэм — город злой иронии. Альфред будет рад его возвращению. Дик тоже по нему соскучился, а сейчас — особенно по его стряпне. Но вернуться в Уэйн-мэнор означало заглянуть в глаза своим страхам, а Дик пережил достаточно, чтобы хотеть от них отдохнуть. — Ты говорил, что вернешься в конце недели. В этом городе, если ты отворачиваешься от своих страхов, они силой поворачивают тебя к себе лицом. — Я освободился раньше, чем думал. Дик жил здесь достаточно, чтобы научиться строить хорошую мину даже тогда, когда игра проиграна, не успев начаться. Ему хочется подойти ближе. Хочется обняться — потому что это то, что делают близкие люди после долгой разлуки. Вместо этого он протягивает ему недопитый кофе, скорее из вежливости, чем из желания поделиться драгоценным кофеином. — Знаю, что ты сейчас скажешь. Возвращайся домой и выспись, я присмотрю за городом. Я даже через маску вижу, что ты спишь не чаще, чем студент в сессию, — он не дает Брюсу вставить ни слова. — Иди. Иначе я нажалуюсь Пенни-один, а мы же не хотим его расстраивать. Ему хочется думать, что Брюс слушается, потому что действительно устал. И что тихое «рад тебя видеть» ему только послышалось. Он возвращается в поместье с рассветом и засыпает прямо на диване, не находя в себе сил снять даже маску. *** Просыпается уже в своей комнате, заботливо прикрытый одеялом. Он старается не думать, что Альфреду не хватило бы сил поднять его на руки. Погода за окном не дает возможности определить время, а телефон, кажется, он оставил в гостиной. Тело жутко ломит, и Дику остается лишь малодушно надеяться, что он сможет позволить себе спокойно спать всю следующую ночь, а не выслеживать очередную партию оружия Пингвина. Кобблпот, знаете ли, мог и позаботиться о старом знакомом: отдохнуть хотя бы одну ночь и дать отдохнуть другим. Урчание в животе заставляет со скулежом потянуться, разминая мышцы, и быстро переодеться в старую одежду, висящую в шкафу с тех пор, как Грейсон еще жил в поместье. Не слишком красиво и удобно — рубашка оказалась ему мала — но все же лучше, чем выходить встречать Альфреда в одних трусах. — Мастер Ричард, — дворецкий так и замирает с подносом, когда Дик наконец выходит из своей берлоги. — Рад вас видеть. — Альфред! — Дик не церемонится: забирает у него поднос, ставит на диван и набрасывается с объятиями, почти повиснув на шее, словно забывая, что давно не ребенок. — Я так соскучился. Сказать по правде, месяцы вдали от родного Готэма прошли непросто. И если с работой без подстраховки он мог смириться, то жить без нее было сложнее, чем он думал. Он оказался один впервые за столько лет. Без родителей, без Брюса, в пустой квартире, где не ждал заботливый дворецкий, чтобы подлатать раны и пожурить за неосторожность. Со временем человек-подлец в нем начал привыкать, но от возвращения к чему-то старому и привычному чувствовалось тепло облегчения. Он наконец-то дома. А в родном доме ему нечего бояться. — Где Брюс? Вопрос риторический. Подкрасться к Бэтмену — одна из любимых его детских игр, в которой он постоянно проигрывал. Брюс эти попытки поощрял, со временем превратив их в тренировку на скрытность, и с тех пор игра стала нравиться ему меньше. Конечно, кто будет в восторге от проигрыша. На этот раз Брюс откровенно поддается, позволяя подойти к себе со спины и по-ребячески закрыть глаза ладонями. — Я надеюсь, ты не собираешься весь день чахнуть в пещере, граф Бэт-Дракула, — Дик отстраняется слишком быстро, не позволяя себе долго поддерживать контакт кожа к коже. — Я просил тебя отдохнуть. Не хочу прочитать в новостях, как Большая Мышь умерла от недосыпа. — У меня работа, Найтвинг, — он даже не пытается скрыть усталость в голосе. — Много работы. Дику почти не обидно, что Брюс не назвал его по имени. Он знает, что это значит, только не может понять, что происходит. Хорошее настроение испаряется моментально, но это — привычное дело рядом с Бэтменом. — Я разберусь с работой, Брюс. Меня давно не было в городе, я хочу помочь. — Я справлюсь со своим городом. Дика всегда было сложно вывести из себя. Брюс — упрямый и гордый, строящий из себя непонятно что — мастерски справлялся с этой задачей. Но на этот раз в этом чувствовалось что-то личное, будто он не хочет принимать помощь именно от него. Казалось, что стена, которую воздвиг Грейсон, уезжая в Бладхейвен, начала укрепляться с другой стороны. Это было обидно. Справедливо, конечно, — он знал, на что шел, — но обидно. — Что происходит? Дик не дает ему ответить, когда тянется к маске. По кисти пробегает легкий разряд тока, заставляя одернуть руку. — Не разговаривай со мной в маске, Брюс. — Ты приехал отдохнуть — отдыхай. — Я приехал к тебе. Нависшая тишина давала прочувствовать неловкость ситуации. Они расстались на плохой ноте: Дик вывалил на отца все, что накопилось за долгие годы совместной работы, и ушел, не хлопнув дверью лишь из уважения к Альфреду. И они оба в полной мере осознавали упрямство друг друга, чтобы понимать, что «соскучился» — не причина вернуться домой. Вот почему Брюс отстранился. Брюс не идиот. — Возможно, мне и правда не стоило приезжать. Он бы хлопнул дверью, если бы у пещеры она была. *** Хорошо, что он не брал с собой много вещей, — нечего собирать, незачем таскаться с сумками и думать, как удобнее прикрепить их к байку. Незачем оставаться в этой комнате дольше, чем требуется, чтобы успокоиться. Ему правда не стоило возвращаться в дом, где ему не рады. Где на него смотрят будто на больного, с сочувствием в принижающем взгляде. Так, будто он вернулся домой, думая только о том, чтобы переспать с Брюсом Уэйном, так, будто он не мог по правде соскучиться, будто не может быть так, что все, что его подтолкнуло к приезду, — это желание разобраться с самим собой. И прекратить уже на него дрочить. Он уже давно не маленький импульсивный ребенок, чтобы бить зеркала и рвать волосы, но как же он сейчас завидует тому шестнадцатилетнему пацану, у которого было право на эмоции, который не должен был уметь держать хорошую мину при заведомо проигранной игре. Который был влюблен по уши в Барбару Гордон и неловко целовался с ней на крыше, опасаясь, как бы Большая Летучая Мышь их не заметила. А потом этот пацан вырос. — Нам нужно поговорить. Тебя не хватало. — Не пробовал стучать? — Грейсон позволяет себе огрызнуться, а потом выдыхает, успокаиваясь, и разворачивается на пятках. — Нет, не нужно, правда. Я понимаю. — Я хочу извиниться. Это что-то новенькое. Красный день календаря, в который Бэтмен — нет, Брюс Уэйн — добровольно пришел извиняться. Пришел извиняться в принципе. Дик бы сказал, что ему даром это не нужно, благо что не соврал бы, но все равно позволяет, признавая поражение. Как всегда. — Давай проясним. Я не знаю, что ты себе надумал, — он садится на кровать и взглядом приглашает — просит — сесть рядом, — но я в тебя не влюбился. Он достаточно взрослый мальчик, чтобы говорить прямо. Когда Брюс садится рядом, он уже не так в этом уверен. — Я приехал не за тем, чтобы разбираться в наших отношениях, я хотел разобраться с собой. С тем, что я чувствую и что со мной происходит последние несколько месяцев. Я думал, что когда увижу тебя, то вспомню, как мы прощались и почему я ушел, но вместо этого хочу извиниться за все, что тогда наговорил тебе, и простить за то, что ты сказал мне. Даже если тебе это прощение не нужно, — он выдыхает, собираясь с мыслями, но от чувства, что его внимательно слушают, становится проще. — Я думал, что это поможет и отчасти мне и правда легче сейчас, когда мы разговариваем. Но главная причина и главная проблема никуда не делись. — Потому что ты все еще меня хочешь. Неожиданно осознавать, что Брюс тоже считает его достаточно взрослым мальчиком. — Да. Теперь молчание не кажется неловким. Теперь оно правильное, комфортное настолько, что Дик позволяет себе прикрыть глаза и положить голову на широкое плечо, неожиданно понимая, что его гладят по волосам. Невесомо, почти незаметно, но от этого только приятнее. Ластится, как довольный кот, справедливо отмечая, что ничто уже не сделает этот разговор более неловким. С другой стороны — он не чувствовал неловкости, только разливающееся по телу тепло. Добро пожаловать домой. А потом Брюс целует его в макушку. По-отечески, но мурашки все равно пробегают по телу, заставляя вздрогнуть и отстраниться, глядя с искренним непониманием. Это можно было списать на обычное проявление отеческих чувств, но они с Брюсом никогда не были обычными. — Не нужно. — Ты решил, что я отстранился от тебя из-за твоих чувств? — Если ты мне сейчас скажешь, что… — Дик не договаривает, подскакивает с места и отходит подальше от кровати; он не дурак, понимает, к чему идет разговор, научился считывать такое у партнеров, научился считывать то, что Брюс позволяет ему считать. — Нет, знаешь что. Мы поговорили — я поговорил — и все обсудили. Спасибо. Дальше я сам справлюсь. Дик пропускает момент, когда Брюс оказывается слишком близко. — Не усложняй. Мне не станет легче, и мы оба об этом пожалеем. Он видит в глазах Брюса то, что видел бесчисленное количество раз в глазах партнеров на одну ночь, и предательски думает, что к черту, пускай, возможно, его правда попустит, если они сейчас переспят. Возможно, попустит их обоих, запутавшихся в перипетиях сложных привязанностей и внезапного взросления, добротно приправленных травмами на вкус и цвет каждого из них. Возможно, это правда правильно. — Один раз, Брюс. И мы никогда об этом не вспомним. А потом его дыхание срывается, потому что черт, его шею никто так не целовал. Брюс проходится жесткими губами по мягкой коже, больше кусает, чем целует, зализывает, и Дик готов поспорить, что он едва сдерживается от того, чтобы не оставить след. То, как всегда сосредоточенный Брюс сейчас распаляется и позволяет им обоим сбросить напряжение, возбуждает легче и быстрее любой фантазии, которая могла бы прийти ему в голову. И уж точно он никогда не думал о том, как Брюс подхватит его под бедра, прижимая к стене. Грейсон отвечает такими же напористыми действиями — сжимает волосы Брюса в кулак, резко тянет на себя, заставляя задрать голову, и жадно целует губы, переплетается языками. Вторую руку кладет на горло и сжимает, чувствуя, как под пальцами часто бьется жилка. Царапает шею когтями и разрывает поцелуй только тогда, когда Брюс с тихим рыком разворачивается и бросает его на кровать. Потрахаться с приемным отцом на собственной детской кровати. Что-то в этом есть. Дику хочется, чтобы Брюс сам его раздел. Обычно он не церемонится с одеждой, но сегодня, сейчас, хочется урвать каждое прикосновение, почувствовать его каждой клеточкой тела. Брюс понимает его — нависает сверху, целует глубоко и влажно, с удивительной ловкостью мозолистыми пальцами расстегивает рубашку и широкой ладонью оглаживает грудь. Хочет надавить пальцем на сосок, но Дик останавливает его, перехватив руку — никогда не любил прикосновения к сверхчувствительным соскам, слишком дискомфортно, особенно сейчас. Он хочет пройтись языком, но Грейсон не позволяет ему и этого, продолжая настойчиво целовать и кусать чужие губы. Когда рука бесцеремонно расстегивает джинсы и лезет в белье, Дик забывает, как дышать. Конечно, это не первый его раз. Даже не первый раз с мужчиной. Черт, даже не первый раз с принимающей стороны. Но ощущения такие же яркие, как были когда-то, и Грейсон чувствует себя шестнадцатилетним пацаном, у которого встал от парочки поцелуев и ненастойчивых ласк. Возможно, это все влияние детской постели. — Тише, — Брюс сильнее сжимает член, медленно двигает рукой и ловит поцелуями сдавленные выдохи. — Альфред… Видит господь, это самая последняя ситуация, в которой он планировал услышать имя дворецкого. Брюс не спешит раздеваться, по всей видимости — даже не планирует, а Дик нехотя выворачивается, чтобы снять с себя то, что отец так заботливо расстегнул. Он не в первый раз чувствует на себе оценивающий взгляд, но именно сейчас невероятно хочется покрасоваться. Смотри, каким я вырос, смотри, каким я стал. Ты гордишься мной? Он растягивает себя сам. Старается даже в мыслях предательски не шутить про «подготавливаешь себя для него, Чудо-мальчик?». Старается не смотреть, как Брюс выправляет из брюк член, и тем более не думать, как ему не жарко оставаться полностью одетым. В другой ситуации он бы над этим пошутил. В другой ситуации он бы вообще не затыкался. Сейчас это кажется слишком чужеродным. Красный день календаря — Дик Грейсон наконец-то заткнулся. Он возвращается к нему, залезает на колени, но от чувства потирающегося между ягодиц члена целоваться становится как-то неловко. Особенно от предвкушения — ни смазки, ни презервативов у них нет, никто как-то не планировал, и вот что у Дика впервые — вот настолько случайный секс, когда подрагивают пальцы ног от предвкушения, но и от опасения, что растянут недостаточно, что будет больнее, чем обычно. Брюс входит медленно, осторожно, ласкает и мягко целует, чувствуя, как Дик напрягается на его коленях, как сжимаются мышцы и как больно становится им обоим. Он дает ему время, позволяет ненадолго вести и самому контролировать процесс, и Грейсон благодарен ему за это — чтобы опуститься до конца, ему требуется гораздо больше времени, чем он привык. Не хочется думать о том, что «они» привыкли, узнавать о половых партнерах отца ему хотелось в последнюю очередь — хватило в его жизни Селины Кайл. Они двигаются медленно, подстраиваясь друг под друга, пока Брюс не замечает, что движения Грейсона более плавные, а стон дискомфорта сменился выдохами удовольствия. И что им обоим не нравится играть в нежный секс. Брюс подминает его под себя, закидывает ноги на плечи и входит во всю длину, и Дик _так_ выгибается, что блестят глаза, что трудно сдержать восхищение, и Грейсон пользуется этим, усмехается самодовольно и изворачивается еще раз, напрягая пресс. Брюс водит по выступающим мышцам, сжимает бедра и резко двигается, выбивая из Дика первый стон за ночь. Он трахает его быстро и размашисто, зажимает рот ладонью — они ведь не хотят, чтобы Альфред их услышал, — и иногда целует щиколотку. Грейсон под ним раскрасневшийся, вспотевший, прогибается в спине на каждом удачном попадании по простате. К собственному члену он не притрагивается, но болезненное возбуждение ноет, требуя к себе внимания, и Брюс дает ему его — сжимает пальцы кольцом вокруг и двигает в такт движениям, и Грейсону кажется, что у него сейчас вывалятся глаза из орбит. Он скулит, хнычет, изворачивается и всеми силами показывает, _насколько_ ему хорошо, и предательски кончает в кулак — так, словно и правда подросток, который быстро заводится, но также быстро доходит до разрядки. Брюса хватает на дольше. Дику это начинает казаться вечностью, когда он выходит из него, скидывает ноги с плеч и за руку тянет на себя. Дик понимает его — хищно улыбается, устраивается удобнее, головой ближе к чужим коленям, и очень надеется, что у него не встанет еще раз от ощущения спермы Брюса на его лице. *** Дик думает, что они правильно сделали, договорившись не говорить об этом. Думает, стоя на балконе, укутавшись в чужую рубашку и сжимая сигарету в замерзших руках, что разговоры — это не их сильная сторона. — Не знал, что ты куришь. — Я не курю. Стащил у Гордона, надо же когда-то в жизни попробовать, — он добро улыбается, оставляя за этими словами «ведь у меня не было возможности попробовать в тринадцать с ребятами на заброшке». Едва работающая зажигалка даже не думает его раздражать. — Я рад, что ты приехал, Дик. — Я тоже. И, думаю, я здесь еще задержусь.