[Herz aus Eis]

– Господа врачи. Обращаем ваше внимание на вот это образование в печени. – Вальдемар извлекают сгусток сероватых тканей из органа и окидывают взглядом скучковавшихся по ту сторону секционного стола чумных докторишек. Деворак сидит поодаль. Делает зарисовки. Как обычно – поглядывает, рисует, старается внимательно слушать. – Пять минут назад мы говорили о данных образованиях, являющихся весьма нечастыми в нашей практике. Доктор №069? – Это… – нервничая, подбирает слова Деворак, – это гемангиоэндетелиома? – Зря. – Вальдемар скалятся, и это хорошо видно через их маску. – Зря, доктор №069, вы слушаете столь невнимательно. То, что вы назвали сейчас является дифференциальным диагнозом к нашему случаю. И если бы пациента не поразила чума… Один из врачей нервно подносит дрожащими руками небольшой сосуд с формалином, и Вальдемар опускают в него сгусток тканей. – Данный случай является классическим примером склерозирующей капиллярной гемангиомы печени. Её можно узнать по характерному цвету тканей, концентрическому скоплению эластических волокон вокруг участка гиалиноза и некоторых сосудов. Что мы увидим, если вскроем этот сосуд? Облитерированные стенки. И если мы посмотрим под большим увеличением… Вальдемар говорят, неотрывно глядя на Деворака, который кожей чувствует их взгляд и хочет исчезнуть как можно скорее и, желательно, насовсем. Он отвлекается на зарисовку – пальцы Вальдемар, сжимающие сгусток тканей – и не замечает, как Квестор бесшумно подходит к нему вплотную. Только когда на него падает густая тень он вздрагивает, но уже поздно. Вальдемар сжимают в цепких черных пальцах его подбородок и заставляют поднять лицо. – Сегодня. Остаётесь. В ночь. Доктор. Номер. Ноль. Шестьдесят. Девять. – чеканит бесполый голос, и пальцы, затянутые в перчатку, стягивают повязку с лица, обнажая острые зубы Квестора. – У вас будет много времени на изучение. И если нам попадется в препарате хоть один участок пораженной ткани… Дрожь пробежала по фигурам в клювастых масках. – Наутро. Вы обязаны будете ювелирно подготовить препараты, сделать столь любимые вами зарисовки с максимальной точностью, а также выложить нам полную картину отличий склерозирующей капиллярной гемангиомы печени от гемангиоэндетелиомы. Руки Илии ходят ходуном как у эпилептика. Вальдемар издают победный смешок, натянув маску обратно отпускают подбородок Деворака и, поцокивая небольшими каблуками, возвращаются к секционному столу. – На сегодня достаточно, коллеги. – сведя вместе пальцы рук в привычном жесте произносит Квестор. – Можете расходиться. Кроме доктора №069, разумеется. – последнее они говорят чуть тише, и не поднимающий глаз Джулиан чувствует, как на него смотрят двенадцать пар глаз сквозь красные стекла масок. Его пробирает холодный пот. Но не из-за взглядов. Вдалеке пробило одиннадцать вечера. К этому времени дворец уже отходил ко сну. Час назад ушли Вальдемар. При них Деворак старался держаться как можно спокойнее, но один раз чуть не выронил колбу. Поймал. Несмотря на очень тихую возню и нахождение на противоположной от Квестора части подземелий, он тут же почувствовал на себе ледяной взгляд немигающих глаз. Но теперь в подземельях не было никого. Несмотря на это Илия, зайдя к себе в кабинет, заперся на засов. Шумно выдохнув, он провёл по лицу ладонью и застыл на несколько секунд. "К чёрту всё." В его зарисовках на столе – Вальдемар. Кисти рук. Глаза. Фигура. Оскал. Чуть поджатые губы. Пальцы, пальцы, снова пальцы: со скальпелем, сомкнутые на груди, держащие различные органы. До смешного сентиментальный Джулиан задержался взглядом на руке, держащей человеческое сердце. Невозможно сказать, сколько он на это смотрел, однако поддавшись порыву он резко смял рисунок и бросил в угол комнаты. Лицо исказилось отвращением к самому себе. "Чувствительный ублюдок." Сердце нервно колотило ребра изнутри. Мышцы словно скручивало тяжестью в паху. Кусая губы, Деворак пытался привести в порядок дыхание. Надо было просто успокоиться. Подышать и успокоиться. Пробило двенадцать. Нервы у Илии были ни к чёрту. Ложась на деревянные доски аскетичной докторской кровати, Деворак закрыл глаза и пробежался пальцами по холодным камням в стене. Память услужливо подсунула взбудоражившее воспоминание о чужом прикосновении. Об Их прикосновении. Живот стянуло почти до боли. Илия сжал бедра и прикусил ладонь. Надо было оторвать пальцы от холодного камня, но это было почти невозможной задачей. Невыносимой. Держать их так было ещё невыносимее. Он заскулил, прокусывая руку до солоноватого привкуса крови на кончике языка и зажмурился, прислоняя всю ладонь к гладкому камню. "Нельзя, Илия. Нельзя. Ты не имеешь никакого права." Никакого. Ни права, ни возможности. Кажется, эта фраза, не произнесенная, не выраженная, стала последней каплей. Язык скользнул между указательным и средним пальцем, Деворак почти застонал, думая только о том, что его – его чёртовы пальцы – по длине почти такие же как у Них. Но у Квестора ещё тоньше. Непропорционально – в сравнении с высотой лица – длинные и суставчатые, как лапки у паука-сенокосца. Он представил эти пальцы и вздрогнул. Снова перед глазами, на коже, едва ли не на языке, как бы это ни звучало – сжатые на подбородке пальцы, тянущие вверх. Холодные и сильные. Джулиан думает о том, что эти пальцы, должно быть, смогли бы переломить ребра просто по щелчку, не ударяя и не прибегая к жёсткому механическому воздействию. Или лучевые кости. Быть может, и его собственные. Сколько сверхъественной силы в этих тончайших пальцах? От этой мысли по затылку бегут мурашки и Деворак с нажимом проводит мокрыми от слюны пальцами по губам. Что под этими черными, блестящими перчатками, обхватывающими каждый сустав? Собственные пальцы скользят вдоль языка медленно, горло сжимается, стискивая их мягкими миндалинами. Если бы только Их пальцы сжали его подбородок так ещё раз. Если бы только они взяли его за копну рыжих волос… Деворак чувствует себя проигравшим всё на свете, когда наспех облизывает ладонь и, коротко оторвавшись от холодных камней, стягивает с бедер штаны. Прохладные пальцы ложатся на собственный член. Он не позволяет себе думать, что на месте его руки могла бы быть принадлежащая Им, затянутая в гладкую черную перчатку. Влажная и чуть скользкая, как сегодня. Бледные скулы вспыхивают сильнее, Илия сжимает губы до побеления и замирает. Нет. Нельзя. Запрещено об этом думать, даже наедине с собой. Но эти пальцы всё ещё сводят с ума до желваков на скулах. Всё же – что под перчатками? Что могло бы быть? Квестор не человек, это Джулиану ясно совершенно точно. Что там? Белые кости? Такая же угольно-черная плоть? Что? Собственные пальцы неторопливо поглаживают напряжённый член. Сжимают, сминают, гладят. Обхватить пальцами полноценно пока не хочется. Деворак пытается себя убедить, что сейчас он всё же успокоится, что ничего не будет, что… Что, черт подери, он не хочет дрочить на босса, которым он бесконечно восхищается? Но нет. Сейчас он хочет. До боли, до спазмов в бедрах, до дрожащих рук и коленей, до скулежа. Хочется. Ещё больше хочется – коснуться Их. Рук, лица, растянутых в подобие гротескной улыбки губ. Не больше. Но до зубовного скрежета – хочется. Медленно большой палец размазывает влажную, вязкую каплю по головке члена. Деворак пытается не стонать, плотно сжимает губы и закрывает холодной от камней ладонью половину лица, но это не помогает. Он резко переворачивается и утыкается лицом в подушку, вжимаясь в неё рукой. Плотнее, сильнее. Никого нет, но от самого себя так стыдно, что лицо лихорадочно горит. Так стыдно, что хочется немедленно кончить. Эта мысль долбит виски, шумит набатом в ушах. Но нельзя, нельзя. Нельзя. Пальцы медленно двигаются по стволу члена, чуть натягивая тонкую кожу. Никакой смазки, кроме слюны, нет – и на этот раз Деворак облизывает ладонь медленно, голодно, пока по пальцам не начинает течь. Так же неторопливо он двигается по члену, тщетно стараясь ни о чём не думать. Пальцы скользят ниже, к промежности, сжимая тестикулы. Сжимая, оттягивая, поглаживая. Член невольно трётся о ткань, задевает собственную руку, ноет. Почти больно. Невыносимо приятно. Снова медленно облизнув ладонь, Деворак всхлипывает и жмурится, когда пальцы крепко сжимают ствол члена. Большой палец медленно раскатывается мягкой подушечкой пальца по уздечке. Дрожь в бедрах невозможная, только лёжа на боку её ощущаешь меньше. Илия разворачивается набок, устав закрывать себе рот ладонью, и касается пальцами каменной стены. Прикосновение заставляет рефлекторно сжать бедра, и он тихо стонет сквозь болезненно кусаемые губы. "Что же под этими перчатками?.." Перед глазами Деворака – совершенно невозможная картина. Заставляющая снова облизать ладонь, быстро раскатывая слюну по члену. Он стягивает перчатку с их руки, медленно обнажая плотно обтягивающий кожу рукав. "Кожу ли?" Постепенно и бережно, несмотря на то, что черный каучук – скорее всего, по крайней мере по его представлениям, это был он – довольно плотный, что позволяет Им не резаться даже случайно. Длинная перчатка сжимается, складывается, сантиметр за сантиметром обнажая ткань униформы. Вместе с этими мыслями собственная рука Деворака движется резче, ритмичнее. Обрезанная крайняя плоть натягивает уздечку, когда он с сильным нажимом оттягивает кулак к паху. Сдерживать тяжёлое, красноречивое дыхание, совершенно невозможно. Движения становятся быстрее, с оттягом, когда Джулиан представляет, как под перчаткой Их запястье кажется ещё тоньше. Звуки, заполняющие каморку с гордым названием "кабинет" невозможно откровенные. Влажные, ритмичные, быстрые, вперемежку с шумным дыханием. Деворак забывается. Тело мелко подрагивает, в груди появляется то самое ощущение странной пустоты, когда ещё немного… Когда перед глазами Илии во всех красках возникает картина того, как он проникает пальцами под перчатку и касается обнаженной кожи Вальдемар собственными пальцами, тело пробивает насквозь. Настолько, что Деворак совершенно бесстыдно стонет. Вспыхивает от смущения, когда начинает приходить в себя. Останавливает движения рукой, сжимает бедра и снова стонет, на этот раз чуть потише. Влажные от слюны и собственной спермы пальцы делают пару резких движений, заставляя его резко прогнуться в спине. Стерев со лба пот, Джулиан выдыхает. В паху приятно тянет и по хребту пробегают мурашки, когда он снова восстанавливает перед глазами этот образ. Пальцы на голой коже. Под перчатками. Он снова касается холодных камней. Заменить больше нечем. Он закрывает глаза и дрожаще выдыхает, думая лишь о том, что Их кожа, должно быть, такая же холодная и гладкая. Кожа на лице, кожа на темных губах. Кожа под перчатками. Хочется стиснуть бедра – и он их сводит, до приятного ощущения, как слабая волна, сквозь все нервы. С нажимом он проводит ладонью по губам, нервно облизывает их, и вытягивается на кровати, потянувшись. "Только себя раздразнил, будь оно всё проклято." – лениво выдаёт внутренний голос. Деворак с ним соглашается. Всё ещё ужасно стыдно. Вместе с этим наступает на горло какое-то особенно мрачное удовлетворение. В каморке холодно, он заворачивается в одеяло плотнее. "В следующий раз надо влюбляться в кого-то попроще." – с тоской думает Илия, проваливаясь в сон. Незадолго до пробуждения, Девораку снится ледяная белая пустота. Он идёт сквозь эту пустоту, продирается сквозь метель и доходит до черноствольных деревьев, выглядящих призраками самих себя, полузанесенные белым снегом. Это очень красиво. Снег стихает. На ветках наледь. Деворак отламывает одну сосульку с ветви, лезшей ему прямо в глаза, и сжимает её. Ничего. Рука – теплая, живая – даже не стала мокрой. Только зайдя в самую густую чащу он видит пробивающийся из-под снега островок знакомых синих цветов. Ему думается, что для них совсем не сезон, любуется инеем на них, но как только он тянет руку, чтобы сорвать – просыпается. Стража бьёт пять. Ещё один день Красной Чумы. В подземельях никого. Их шаги бесшумны, их уши чутки – заслышат любого, кто будет мешкаться ещё наверху, возле кованых ворот лифта. Беспорядок на (в?) голове доктора-номер-ноль-шестьдесят-девять отлично отображен и на его рабочем столе. По крайней мере сейчас. Что, впрочем, ему по-настоящему не свойственно. Выглядит это скорее не как подлинный, всамделишный беспорядок, а как попытка человека, привыкшего раскладывать всё по местам, его прилежно изобразить. Даже на полу лежит бумажка. Всего одна, но лежит. Наклонившись, Квестор разворачивает комок. Губы плавно растягиваются, создавая видимость улыбки. Вернее, усмешки. Это больше похоже на усмешку, они издают короткий звук, напоминающий фырканье, но глаза совершенно не меняются, считывая с рисунка всю интересовавшую информацию. Развернутую бумажку Вальдемар кладут на стол Деворака, не глядя больше ни на что. Разворачиваются на каблуке ровно на девяносто градусов и так же безмолвно выходят из кабинета Джулиана.