правда сгорела

дазай улыбается криво, тянет лишь уголок губ и усмехается ядовито и сухо. чуя сказал бы, что его от этой улыбки тошнит, если бы это было правдой. на кровавом рассвете, что по щекам мажет едва ли тёплыми лучами солнца, чуя не впервые выполняет поручение мафии. зубами в бордюр, каблуком ботинка в затылок и тремя пулями в грудь — все по традициям мафии. беспощадно безразлично жестоко предателей не жалеют, предателей убивают как бродячих псин, и чуе кажется это правильным. предатели заслуживают смерти. смерти бесчестной, жалкой, уродливой. чуе по нраву сгорающие рассветы и кровь на холодном асфальте. нет, чуя не жестокий (почти), просто в этом кроется что-то красивое. правда, совсем немного, потому что все перебивает запах смерти и немного напарник. чуе в глаза бьют рассветные лучи. дазай стоит против горящего солнца, смолянистым росчерком видится на фоне разлитого вином неба и бликует в кровавых лучах пистолет. три выстрела – от испуга птицы черными росчерками в небо взвиваются и кричат. три выстрела – тишина разбивается на осколки и пылью развеивается. все вновь затихает. тонет в тишине. и чуя тоже. секунда тягучей патокой растекается и он в ней вязнет. моргает медленно и ресницы ярко-рыжим подсвечиваются. чуя смотрит на дазая и звёзды потухают. глаза дазая блестят сухо, по-пьяному, по-мертвецки. он пускает пули в спину жертве уже безразлично, без фанатизма, скучающе зевает и ежится от сквозящего ветра. чуя зевает тоже, но уже от усталости. в одном из йокогамских переулков поселилась смерть и мерзко пахнет кровью. * — я тебя ненавижу, — лжёт. прямо, сухо, без предисловий. дазай молчит. чуя бы сказал правду, но правда ему не нравится и он душит ее дымом сигарет и спиртом. тушит о нее спички и топчет ботинками, пытаясь избавиться, но она маячит поблизости и в улыбке дазая кроется. чуя надеется, что правду удастся скрыть и заливает ее вином. ему кажется, что правда унизительна и дазай будет смеяться. язвительно громко фальшиво . по рукам чуи смутной печалью льются кровь и вино и вроде бы это поправимо. правда, чуя тонет в тишине уже мёртвой правды, а правда в глазах дазая — в тех смолянистых безднах, где черти пляшут и костры горят. кажется, чуя горит вместе с ними, но помощи он не попросит. ни за что. чуя злится, потому что дазая в его жизни непозволительно много. у него душа наизнанку выворачивается от его сухих усмешек и исключительно мерзких улыбок. дазай не умеет улыбаться не криво. и ему это нравится. чуя хотел бы общаться с дазаем не потому, что они напарники, а потому что хочется и никто не против. наверное, дазай умеет нормально общаться, а не только плеваться желчью и язвить. чуе горло душит сказать это и он лучше прожжёт всю глотку спиртом, чем реально признается, потому что это дазай, а с ним по-нормальному все равно не получится. легче и не пытаться. или

чуя подумает над этим позже

но чуя устал, ему некогда разбираться в себе и дазай, честно, уже бесит. своими недо-улыбочками, едва не сорванными миссиями из-за «мне было скучно, чуя, не занудствуй» и из-за извечных попыток суицида. чуя его никогда не поймет. ... когда он уходит из мафии, легче, правда, не становится

вообще не становится

совсем

только хуже но чуя справится, чуя забудет, он убеждает себя и всех, что ему плевать и хорошо, раз на одного отшибленного теперь в мафии меньше. все так и должно быть, ведь между ними было полное

ничего

...

терять было тоже нечего